Читать онлайн “Знак” «Вероника Рот»
- 01.02
- 0
- 0
Страница 1
ЗнакВероника Рот
Знак #1
В мире, где властвует Ток, у каждого есть дар. Одни способны овладеть Токодаром. Другие становятся его прислужниками. Мой дар – причинять боль. Я, Кайра, сестра жестокого тирана, иду против своего народа, чтобы помочь врагу. Моему другу. Кто из нас прав? Будем ли мы заодно? Как сила определит наше будущее?
Вероника Рот
Знак
Veronica Roth
Carve the Mark
Copyright © 2017 by Veronica Roth
Map © 2017 by Veronica Roth. All rights reserved
© Резник С., перевод на русский язык, 2018
© Издание на русском языке. Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
* * *
Посвящается Ингрид и Карлу, которых люблю во всех их проявлениях
Часть первая
1. Акос
Тихоцвет всегда распускался в самую длинную ночь.
Когда тугой «кулачок» лепестков раскрывался, вспыхивая ярко-алым, весь город праздновал это событие. Тихоцвет был истинной кровью народа, а кроме того, по мысли Акоса, позволял не сойти с ума от холода.
В канун ритуала Цветения Акос, запарившись в своей кухлянке, решил подождать родичей во внутреннем дворе. Дом Керезетов был выстроен вокруг очага, и его внутренние и внешние стены плавно изгибались. Предполагалось, что круг приносит удачу.
Стоило открыть дверь, как от мороза защипало глаза. Акос опустил защитные очки, стекла тут же запотели. Рукой в варежке потянулся за кочергой, пошуровал ею под колпаком очага. Горюч-камни, выглядевшие черными комьями, от трения замерцали, рассыпая разноцветные искры – оттенок их зависел от того, чем именно были присыпаны осколки камней.
Теперь они вспыхнули ясным, кровавым огнем. Камни горели здесь не для света или тепла, а как напоминание о Токе. Впрочем, Акосу хватало и постоянного гула в собственном теле. Ток протекал сквозь каждое живое существо, а в небе проявлялся разноцветными сполохами. Точь-в-точь как россыпь горюч-камней. Или фонари «поплавков», сновавших над дорогой в город. Или летающие тарелки, которые проносились над этой покрытой снегом планетой: пришельцы не решались высадиться на ее промерзлую поверхность.
Во двор выглянул Айджа – старший брат Акоса.
– Ты же заледенеешь! Возвращайся, мама почти готова!
Обычно мама долго возилась, собираясь в храм. Как-никак, а она – прорицательница. Глаза всех присутствующих будут обращены на нее.
Акос бросил кочергу и шмыгнул в дом, на ходу стаскивая защитные очки и маску.
Отец и Сизи, старшая сестра Акоса, уже топтались у входной двери, нахлобучив на головы капюшоны: оба в самых теплых кухлянках из меха кутьяха. Шерсть этого зверя не поддавалась окраске, оставаясь серебристо-седой.
– Все в сборе? Отлично, – сказала мама, застегивая кухлянку.
Она неодобрительно покосилась на старые унты мужа.
– Прах твоего отца содрогается, видя, как грязна твоя обувь, Оуса.
– Надеюсь. Потому-то я и постарался запачкать ее как следует, – улыбнулся отец.
– Прекрасно, – ответила мать нарочито милым голоском. – А знаешь, мне нравится.
– Тебе нравится все, что не нравилось моему батюшке.
– Просто потому, что твоему батюшке никогда ничего не нравилось.
– Может, пойдем наконец в поплавок, а? Пока он совсем не остыл? – жалобно напомнил Айджа. – Ори, наверное, скучает у алтаря.
Мама одернула рукава кухлянки и натянула на лицо маску, после чего все Керезеты – в мехах, защитных очках и плотных рукавицах – заторопились на стоянку.
Приплюснутый, круглый корабль парил над снегом на высоте колен взрослого человека. Мать коснулась двери, та открылась, и они гурьбой полезли внутрь. Айджа и Сизи протянули руки Акосу, еще слишком маленькому, чтобы забираться в поплавок самостоятельно. Пристегиваться никто не стал.
– К храму! – крикнул отец, воздев кулак.
Он всегда так делал, когда они отправлялись в храм. Подбадривал своих детей, как будто им предстояло выслушать нудный урок или толкаться в очереди вместе с родителями в день голосования.
– Разлить бы твой энтузиазм по бутылкам да раздать тувенцам! Большинство прихожан я вижу раз в сезон, и то лишь потому, что их ждет еда и выпивка, – пошутила мать.
– Ты сама так решила, – напомнил Айджа. – Тогда приманивай их жратвой весь сезон.
– Устами младенца, – пробормотала мать, нажимая кнопку зажигания.
Поплавок взмыл вверх и так рванул вперед, что они повалились друг на друга. Айджа со смехом отпихнул Акоса.
Вдалеке помаргивали огни Гессы. Город располагался вокруг холма, вершину которого венчал храм, а у подножия находилась военная база. Остальным строениям тоже места хватало. Храм был массивным каменным зданием, с куполом из сотен разноцветных стеклянных панелей. В лучах заходящего солнца рукотворный пик Гессы должен был светиться оранжево-красным. Но вечернее небо часто заволакивали тучи, из чего следовало, что не светился он почти никогда.
Поплавок полетел над улицами Гессы. Город был древним, как и сама планета Туве.
Гесса… Так называли ее все, кроме врагов: казалось, что это слово застряло у подлых пришельцев как кость в го
Страница 2
ле. Опустевшие дома утопали в глубоких сугробах. Сегодня жители Гессы собрались в храме.– Видела что-нибудь интересное? – спросил у матери отец, направляя поплавок в обход высокого анемометра, протыкающего небо.
Пропеллер анемометра бешено вращался.
По отцовскому тону Акос догадался, что речь идет о видениях. На каждой планете было по три провидца: один назывался «восходящим», второй – «восседающим» – такой являлась мама Акоса, – а третий – «нисходящим». Акос не знал точно, что означает «восседающий», но понимал, что Ток нашептывает матери сведения о будущем.
Многие восторгались ее даром.
– На днях я приметила твою сестру… – начала мама, но осеклась. – Сомневаюсь, что ей захочется это услышать.
– Она считает, что к будущему, учитывая его важность, нужно подходить с должным уважением.
Глаза матери сверкнули, и она по очереди оглядела детей.
– Вот что получается, когда выходишь за военного, – произнесла она. – Они хотят, чтобы мир был упорядочен, в том числе и мой токодар.
– Но я, вопреки семейной традиции, сделался фермером, а не солдатом. А моя сестра наверняка нервничает, поэтому не думай, что она захочет тебе нагрубить.
– Ну-ну, – хмыкнула мама.
Сизи принялась вполголоса что-то напевать. Мелодия была знакома Акосу, но откуда – он не помнил. Сестра смотрела в окно, игнорируя перепалку родителей. Однако до ссоры дело не дошло, и тишину нарушало только мурлыкание Сизи. Как говаривал отец, к реальности у нее имелся свой подходец. Этакая легкость.
Храм был освещен и снаружи, и изнутри: арочный вход украшали гирлянды фонариков, каждый размером с кулак Акоса. Повсюду парили поплавки, пухлые «брюшки» которых озарялись разноцветными зигзагами. Часть поплавков прихожане припарковали на склоне холма, другие еще кружили вокруг купола: их владельцы пытались найти стоянку. Мать, знающая самые потайные закоулки храмовой территории, указала отцу на небольшой участок возле трапезной. Там они и высадились, а мать быстро провела их к тяжелой боковой двери, которую ей пришлось открывать обеими руками.
В каменном коридоре царил полумрак. Ковры были такими потертыми, что сквозь них просвечивал пол.
Они миновали низкий алтарь, на котором теплились свечи. Их зажигали в честь тувенцев, павших во время шотетского нашествия еще до рождения Акоса.
Он засмотрелся на мерцающие огоньки. Айджа обхватил его сзади за плечи, и Акос испуганно ойкнул. И смутился, сообразив, что это просто-напросто брат. Айджа расхохотался, тыча пальцем ему в щеку:
– Я даже в темноте вижу, как ты покраснел!
– Заткнись! – обиделся Акос.
– Айджа, не дразни брата, – пристыдила мать своего старшего сына.
Ей постоянно приходилось заступаться за Акоса, который заливался краской по любому поводу.
– Я же пошутил, мам…
Они добрались до центра храма. Здесь, вокруг Зала Предсказаний, собралась толпа прихожан. Люди стягивали кухлянки и унты, оставаясь в легких ботинках, поправляли примятые капюшонами волосы, дышали на замерзшие пальцы. Керезеты тоже сняли унты, кухлянки, маски и рукавицы, свалив свое добро в каменной нише, прямо под окном. Акос уставился на вытравленный на фиолетовом стекле тувенский символ Тока.
Когда Керезеты собирались войти в Зал, Акос услышал звонкий голос:
– Айджа!
В коридор влетела Ори Реднэлис, лучшая подруга Айджи. Она была долговязой и нескладной, сплошные локти, коленки и взъерошенная шевелюра. Прежде Акос никогда не видел Ори в платье: наряд, сшитый из фиолетово-красной ткани, застегивался на плече, как военная форма.
Костяшки пальцев у Ори покраснели от холода. Одним прыжком подскочив к Айдже, Ори затараторила:
– Вот ты где! А я чуть не лопнула, слушая разглагольствования тетушки об Ассамблее.
Акосу однажды посчастливилось внимать напыщенным рассуждениям этой женщины. Тетка Ори любила поговорить о галактическом правительстве. По ее словам, Ассамблея ценила Туве исключительно за посевы ледотравья и не придавала значения шотетскому вторжению, именуя его «гражданскими разногласиями». Какой-то смысл в ее речах имелся, но Акос всегда чувствовал себя неловко, слушая разговоры взрослых.
Если бы они его о чем-то спросили, он бы, наверное, онемел.
– Привет, Оуса, Сифа, Сизи, Акос! – выпалила Ори. – Счастливого вам Дня Цветения! Поздравляю! – быстро добавила она. – Пойдем, Айджа!
Айджа вопросительно взглянул на отца, и тот махнул рукой:
– Ладно! Позже увидимся.
– Но если застукаем тебя с трубкой во рту, как в прошлом сезоне, заставим съесть ее содержимое, – добавила мать.
Айджа выгнул бровь. Брат никогда не смущался и не краснел. Даже когда другие школьники дразнили его за слишком высокий для мальчишки голос или за богатство родителей, – обстоятельство, отнюдь не добавлявшее тебе популярности в Гессе.
И Айджа никогда не огрызался на насмешки. Он умел отгораживаться от подобных вещей, замечая их только тогда, когда ему действительно хотелось.
Айджа схватил Акоса за локоть и потащил за собой. Сизи, как всегда, осталась с родителями, а братья, вслед
Страница 3
а Ори, потопали в Зал Предсказаний.Ори ахнула, и Акос, увидев внутреннее убранство, эхом повторил ее вздох. Тувенцы, прислуживающие в храме, развесили тут сотни фонариков и присыпали горюч-камни тихоцветом, отчего те прямо-таки пылали. Красные огни – куда ни глянь, от вершины купола до самого пола! Зрелище завораживало. Акос как будто оказался под сияющим пологом.
Айджа улыбнулся Акосу, и на его зубах заиграли алые отсветы.
В центре просторного зала находилась громадная льдина. В прозрачной глыбе виднелось несколько дюжин побегов тихоцвета с готовыми вот-вот раскрыться бутонами.
Льдину окружали небольшие, размером с палец Акоса, фонарики с горюч-камнями, от которых исходило ровное сияние. Теперь каждый тувенец мог вдоволь полюбоваться неискаженным оттенком тихоцветов – куда более насыщенным, чем любой светильник. Глубоким, как кровь, так утверждали некоторые.
Вокруг столпились прихожане, облаченные в церемониальные мантии свободного покроя. Эти одеяния скрывали все, кроме головы и рук, и скреплялись искусно сделанными стеклянными пуговицами. Кроме того, мужчины щеголяли в длинных, до колен, жилетах, отороченных мягкой кожей ильта, и в шарфах, дважды обернутых вокруг шеи. Наряды прихожан, в отличие от повседневных кухлянок, не были ни серыми, ни белыми.
Зеленый жилет Акоса достался ему в наследство от Айджи и оказался широковат в плечах. Сам Айджа был в коричневом.
Ори ринулась к столу с угощением, где уже торчала ее тетушка с кислой физиономией. Племянницу она не заметила. У Акоса вообще сложилось впечатление, что Ори не жалует тетку с дядей, поэтому частенько гостит в доме Керезетов. Что случилось с родителями Ори, он не знал.
Айджа сунул в рот целую булочку и поперхнулся крошками.
– Осторожно! – воскликнул Акос. – Мало славы погибнуть, подавившись горбушкой!
– По крайней мере, помру за любимым занятием, – ответил брат, чавкая и с нежностью озирая еду.
Акос захихикал. Ори приобняла Айджу за шею и притянула поближе к себе.
– Не оглядывайся. Там много любопытных.
– Ну и что? – фыркнул, разбрасывая крошки, Айджа.
Зато Акос почувствовал расползшийся по затылку жар. Он покосился налево, где стояла группка тувенцев. Прихожане действительно молча буравили их взглядами.
– Тебе пора понемногу начать приспосабливаться, Акос, – сказал Айджа. – Не впервой ведь, в конце концов.
– А тебе пора сообразить, что они хотят приспособить нас, – по-взрослому парировал Акос. – Мы живем здесь всю жизнь, и у нас есть свои судьбы. Чего пялиться-то?
«Будущее будущим, но судьбу углядишь далеко не у каждого», – так обычно говорила мама.
Акос задумался. Он знал, что некоторые представители «благословенных» семей имеют судьбы, увиденные в час их рождения всеми предсказателями на всех планетах одновременно. Подобные видения настолько сильны, призналась ему мама, что буквально оглушают тебя и сбивают с ног. В такие моменты ты чувствуешь только Ток.
У Айджи, Сизи и Акоса были судьбы. Правда, никто из детей не ведал, что их ожидает, а мать по какой-то причине предпочитала избегать бесед на столь серьезную тему.
Она лишь повторяла, что ей не нужно ничего им рассказывать. Вселенной предстояло сделать это за нее.
Их судьбы должны управлять ходом миров. Когда Акос размышлял о подобных высоких материях слишком долго, его начинало тошнить.
– Моя тетя говорит, что в последнее время Ассамблея на новостном канале вовсю критикует предсказателей. Похоже, сейчас у людей одно на уме, – пожала плечами Ори.
– Критикует? – удивился Акос. – А почему?
– Идемте! – перебил их Айджа. – Надо отыскать хорошее местечко.
– Точно! – просияла Ори. – Не хочу опять любоваться чужими задами, как в прошлый раз.
– По-моему, ты за этот сезон немного подросла, – заметил Айджа. – Может, дотянешься до середины чьей-нибудь спины.
– Прекрасно! – Ори закатила глаза. – Я ведь надела платье по настоянию тетушки именно для того, чтобы уткнуться носом в чью-то спину.
Акос первым скользнул в толпу. Он подныривал под столики с бокалами вина и протискивался между животами прихожан, пока не выбрался в первый ряд, прямо к льдине с бутонами тихоцветов. Мать была уже там. Несмотря на холод, она сняла обувь. Мама всегда утверждала, что предсказания «идут» легче, если стоять босиком.
Айджа склонился к уху брата и прошептал:
– Чувствуешь? Ток гудит как сумасшедший. У меня аж внутренности вибрируют.
Прежде Акос не обращал на это внимания, но Айджа был прав: сердце в груди так сильно трепыхалось, что, казалось, пела сама кровь. Не успел он ответить, как заговорила их мать. Негромко, но кричать и не требовалось, прихожане знали слова наизусть.
– Ток течет сквозь планеты нашей галактики, даруя нам свет как свидетельство своей силы…
Люди как по команде посмотрели вверх, на токотечение, слабо просвечивающее сквозь красный купол храма. В это время года оно почти всегда оставалось багряным, точь-в-точь как лепестки тихоцвета или стекло крыши. Токотечение было истинным признаком Тока – Тока, который стр
Страница 4
ился сквозь тело каждого живого существа и пронизывал галактику, связывая всех воедино, словно нить бусины.– Ток струится сквозь все живое, – продолжала Сифа, – создавая пространство для процветания жизни. Он затрагивает каждого, но проявляется по-разному, просеиваясь сквозь сито мозга. Он течет сквозь каждый цветок, выросший во льду.
Не только Акос, Айджа и Ори, но и остальные прихожане придвинулись друг к другу поближе, встав плечом к плечу, чтобы лучше видеть льдину и тихоцветы.
– Ток течет сквозь каждый цветок, выросший во льду, – повторила Сифа, – давая ему возможность распуститься в полной мгле. Ток дарует силу тихоцвету – нашему символу, цветку нашей погибели и нашего возрождения.
Воцарилась тишина, которая могла лишь показаться странной, хотя таковой и не являлась. Прихожане мысленно запели хором гулкую песню, ощущая прилив извечной энергии, которая управляла вселенной, так же как трение частиц управляло горюч-камнями.
Вдруг во льду что-то шевельнулось. Дрогнул один лепесток. Скрипнула трещинка. Дрожь пробежала по тихоцветам. Никто из зрителей не издавал ни звука.
Акос бросил быстрый взгляд вверх, на красный стеклянный купол, и едва не пропустил момент, когда все бутоны раскрылись. Алые лепестки развернулись, продемонстрировав яркую середку и окутав стебли. Льдина расцветилась огнями.
Люди ахнули и зааплодировали. Акос тоже хлопал, пока не заболели ладони. Отец подошел к маме, взял ее за руки и поцеловал. Для прочих она была неприкасаемой Сифой Керезет, предсказательницей, которой Ток даровал власть провидеть будущее. Но запрет не распространялся на ее мужа. Он мог прижимать кончик пальца к ямочке на ее щеке или заправлять выбившуюся из узла волос прядку, оставляя на ее плече желтое пятнышко муки, если в этот момент он замешивал хлеб.
Отец будущего не видел, зато он умел чинить сломанные вещи вроде разбитой тарелки, треснувшего настенного экрана или изношенного подола старой рубахи. Иногда Акос думал, что он может «починить» людей, попади они в беду.
Поэтому, когда отец подошел к Акосу и подхватил его на руки, тот не смутился.
– Мой маленький сынок! – воскликнул он, сажая Акоса себе на плечи. – Ох, не такой он и маленький, если честно. Тяжеленек как никогда.
– И вовсе я не тяжелый, просто ты постарел, – вякнул Акос.
– От кого я это слышу? От собственного ребенка? Хм-м, и какого же наказания заслуживает столь острый язычок?
– Не надо, пап…
Но было поздно. Оуса передернул плечами, Акос съехал по отцовской спине и повис вниз головой. Отец держал его за лодыжки. Акос, прижимая к животу задравшийся жилет, громко хохотал. Когда он окончательно сполз на пол, отец отпустил его ноги.
– Пусть это послужит тебе уроком, нахаленок! – заявил Оуса, склоняясь над сыном.
– А что, от нахальства у тебя кровь приливает к голове? – невинно заморгал Акос.
– Именно, – улыбнулся Оуса. – Счастливого Дня Цветения.
– И тебе, пап, – отозвался Акос.
В ту ночь они так долго бодрствовали, что Айджа и Ори уснули прямо за кухонным столом. Сифа отнесла Ори на диван в гостиной, где девочка с некоторых пор проводила добрую половину ночей, а отец уложил Айджу в спальне. В итоге на кухне остались только мать с Акосом. Они всегда задерживались допоздна.
Мама включила экран. Забормотал выпуск новостей Ассамблеи. Членами галактического правительства являлись девять планет – самых больших или наиболее важных. Формально каждая из них сохраняла независимость, однако Ассамблея регулировала торговлю, армию, договоры, полеты, а также обеспечивала соблюдение законов в нейтральном космосе. Заседания Ассамблеи проходили на всех девяти планетах по очереди. На сей раз обсуждались засуха на Тепесе, медицинские разработки Отира, пираты, взявшие на абордаж корабль на орбите Питы…
Мама принялась открывать банки с сушеными травами. Сначала Акос решил, что она собирается сделать успокаивающий отвар, который поможет им обоим уснуть, но мать вышла в коридор и достала с верхней полки чулана кувшин с тихоцветами.
– По-моему, сейчас самое подходящее время для особенного урока, – вымолвила Сифа.
Обычно, когда она рассказывала ему о ледоцветах, Акос думал о ней как о «Сифе», а не как о «маме». Два сезона назад она стала в шутку называть их ночные занятия «уроками зельеварения», но сегодня ее голос звучал серьезно. Впрочем, с такой матерью ничего нельзя было сказать наверняка.
– Возьми разделочную доску и нарежь мне корня гарвы, – приказала она, натягивая перчатки. – Мы ведь с тобой и раньше использовали тихоцвет, верно?
– Да, для сонного эликсира, – кивнул Акос.
Он встал слева от матери, приготовив доску, нож и чуть-чуть пыльный корень гарвы. Посмотрел на белесый корешок, покрытым легким пушком.
– А еще мы брали его для успокаивающего отвара, – напомнила Сифа. – Если не ошибаюсь, я тебе тогда говорила, что он пригодится и для вечеринок. Когда ты станешь старше, разумеется.
– Ага. Так и сказала. «Вот когда станешь постарше, тогда…»
Уголки ее губ приподнялись. За редким исключен
Страница 5
ем, большего веселья ожидать от нее не приходилось.– Ингредиенты, которые ты, повзрослев, будешь использовать для успокоительного, пригодны и для приготовления яда, – продолжила Сифа, помрачнев. – Достаточно лишь удвоить дозу тихоцвета и корня гарвы. Понял?
– А зачем… – начал Акос, но она быстро сменила тему.
– Итак, – произнесла Сифа, кладя на разделочную доску сморщенный алый лепесток тихоцвета длиной в половину ладони. – Что занимало твои мысли нынче вечером?
– Ничто. В храме люди пялились на нас.
– Всех очаровывают судьбоносные. Хотелось бы мне сказать, что однажды они прекратят таращиться, но… – мать вздохнула. – Боюсь, на тебя они будут смотреть всегда.
Акосу захотелось спросить, почему она подчеркнула это «на тебя», однако он прикусил язык, зная, что одно неосторожное слово, и мама закончит урок столь же внезапно, как начала. Зато, если задать правильный вопрос, можно выведать у нее много такого, чего и знать-то ему не положено.
– Как насчет тебя? – спросил он. – Что занимало твои мысли?
– Ну… – мать принялась нарезать лепесток.
Нож тихонько постукивал по доске. Акос делал успехи, хотя иногда нарезанные кусочки корня и получались кривоватыми.
– Меня изводят мысли о семействе Ноавеков.
Пальцы ее обнаженных ног – ног предсказательницы – скрючились от холода.
– Они правят землями шотетов, наших заклятых врагов.
У шотетов не было родной планеты, и они славились жестокостью и свирепостью. Убивая очередного врага, они наносили себе на руку татуировку в виде линии, и даже их дети обучены были искусству войны. Как и семья Акоса, шотеты жили на Туве, в ковыльных степях, однако они никогда не называли планету Туве, а себя – тувенцами.
А сейчас замерзшие метелки ковыль-травы как раз скреблись в окно в доме Акоса.
Отец рассказывал, что его мать, бабушка Акоса, погибла, защищаясь хлебным ножом во время шотетского набега. Гесса до сих пор несла на себе шрамы шотетского неистовства: имена убитых, вырезанные на низких каменных стенах, выбитые окна, заложенные на скорую руку.
Надо лишь пройти через ковыли. Порой Акос думал, что шотеты находятся на расстоянии вытянутой руки.
– Род Ноавеков – судьбоносный, – продолжала мать. – Они такие же, как ты и твои брат с сестрой. Прежде предсказатели никогда не отмечали рождения таких младенцев среди Ноавеков, это случилось только на моем веку. Поэтому Ноавеки получили рычаги давления на шотетское правительство и заодно – неслыханную доселе власть.
– Странно, что такое возможно! В смысле, чтобы судьбу вдруг обретала новая семья.
– Мы, предсказатели, не контролируем тех, кто обретает судьбу. Мы видим сотни вариантов грядущего развития событий. Но судьба – это то, что повторяется с неким человеком в каждом из возможных вариантов его будущего, хотя подобное случается крайне редко. Судьбы определяют, кто становится их носителем, а не наоборот.
Акос никогда не задумывался о судьбе в таком ключе. Люди всегда утверждали, что предсказатели раздают судьбы как подарки, предпочитая важных «шишек». А если послушать его мать, выходило иначе: именно судьбы и делали «шишек» – «шишками».
– То есть ты увидела судьбы Ноавеков?
– Да, – кивнула она. – Их сына и дочери. Ризека и Кайры. Он – постарше, она – твоя ровесница.
Акос уже слышал про Ризека и Кайру. Люди плели про род Ноавеков всякое. Местные судачили о том, что у них якобы идет пена изо рта, в кувшинах хранятся глаза их кровных врагов, а татуировки на руках Ноавеков тянутся от запястий до плеч. Вполне вероятно, что последнее было правдой.
– Иногда легко понять, почему человек стал таким, а не иным, – тихо произнесла мать. – Ризек и Кайра – дети тирана. Их отец, Лазмет, сын женщины, убившей собственных братьев и сестер. Колена их рода заражены насилием. – Сифа начала раскачиваться взад и вперед. – И я вижу их всех…
Акос схватил ее за руку.
– Прости, Акос, – прошептала мама.
Акос не понял, извиняется ли она за то, что разоткровенничалась перед ним, или просит прощения за что-то другое. Впрочем, это было неважно.
Они стояли, обнявшись, слушая бормотание диктора, а темная ночь за окном стала еще темнее.
2. Акос
– Все произошло глубокой ночью, – говорил Осно, раздуваясь от гордости. – У меня на коленке была царапина, даже нарывать начала. Но когда утром я вылез из-под одеял, она исчезла.
Одна из стен класса была полукруглой, а две других – прямыми. Посередине располагался широкий очаг с горюч-камнями. Учительница, объясняя урок, всегда ходила вокруг него. Пол привычно поскрипывал под ее ботинками. Иногда Акос принимался подсчитывать круги, и число всегда было внушительным.
Вокруг очага расположились металлические стулья. Напротив них вместо столешниц находились закрепленные под углом стеклянные экраны, на которых демонстрировались материалы по теме урока.
Они уже включились, но учительница пока еще не пришла.
– Лучше покажи! – потребовала Риа.
Как истинная патриотка, Риа всегда носила шарфы с вышитой картой Туве и никогда никому не в
Страница 6
рила на слово. Выслушав очередную историю, она, наморщив веснушчатый носик, тотчас требовала доказательств.Осно вытащил перочинный ножик и полоснул лезвием по пальцу. Из пореза выступила кровь – но даже Акос, сидевший дальше всех, увидел, что рана прямо на глазах начала затягиваться. Она как будто застегивалась на молнию.
В определенном возрасте каждый обретал свой токодар.
Акосу, несмотря на его целых четырнадцать сезонов, еще предстояло подождать. Иногда токодар передавался по наследству, иногда – нет. Временами он был полезен, а порой – совершенно никчемен. Дар Осно оказался чрезвычайно полезным.
– Здорово! – похвалила Риа. – Дождаться не могу, когда обрету свой. А ты-то сам догадывался, какой дар получишь?
Осно был самым высоким в классе. Разговаривая с кем-нибудь, он всегда старался подойти к собеседнику поближе и горделиво выпрямлялся во весь рост. С Акосом он последний раз общался еще в прошлом сезоне. Мать Осно тогда мимоходом бросила сыну: «Какой-то он невзрачный для судьбоносного, правда?»
Осно возразил: «Нет, он славный малый».
Вряд ли Акос действительно был «славным», но именно так обычно называют тихонь.
– Мой отец говорит, – Осно убрал со лба темные волосы и вальяжно перекинул руку через спинку стула, – что чем лучше ты познаешь самого себя, тем меньше удивления вызывает обретенный дар.
Риа согласно кивнула, и ее коса подпрыгнула на спине. Акос мог поспорить с кем угодно, что еще до конца сезона Риа и Осно начнут встречаться.
Что бы там ни собиралась сказать Риа, она не успела даже и рот открыть. Экран у двери моргнул и потемнел. Сразу же погасли и лампы в классе, а судя по отсутствию светлой полоски под дверью, и в коридоре. Оттуда донесся громкий возглас. Акос вскочил, ножки стула взвизгнули.
– Керезет! – предупреждающе прошипел Осно, но Акос не обратил внимания.
Что, собственно, страшного произошло в коридоре? Чудовище, готовое накинуться и проглотить, что ли?
Акос приоткрыл дверь и выглянул. Здание школы, как и большинство строений в Гессе, было круглым: учительская – в центре, классы – по периметру, между ними – узкий темный коридор.
Горели только оранжевые аварийные лампы над лестницами.
– В чем дело? – спросил девичий голос.
Акос узнал Ори. Вскоре в оранжевой лужице света появилась и она сама. Рядом с Ори стояла ее тетка Бадха. Акос никогда не видел ту настолько взъерошенной: выбившиеся из пучка волос пряди торчали в разные стороны, пуговицы на кофте были застегнуты вкривь и вкось.
– Тебе грозит опасность! – запричитала Бадха. – Помнишь, как мы делали на учениях?
– А что случилось-то? – требовательно спросила Ори. – Являешься в школу, выдергиваешь меня с занятий, даже вещи собрать не даешь…
– Судьбоносные в опасности, понимаешь? Ты находишься под ударом. Тебе надо бежать.
– А Керезеты? Разве им не грозит опасность?
– Не такая, как тебе, – Бадха схватила Ори за локоть и потянула ее к лестнице, ведущей в восточное крыло.
В полумраке Акос не мог разглядеть лица Ори, однако, прежде чем свернуть за угол, девочка обернулась. Волосы Ори разметались, из-под перекошенного свитера выглядывала ключица. Акос почти не сомневался, что в широко распахнутых глазах Ори плескался страх, но голову бы на отсечение не дал.
Но вдруг его кто-то окликнул. Из учительской выбежала Сизи в теплом сером платье и черных ботинках. Губы плотно сжаты.
– Нас вызывают к директору, – сказала она. – Папа сейчас прилетит, а мы пока подождем его в кабинете.
– Что… – залепетал Акос.
Сестра, похоже, его не услышала.
– Давай пошевеливайся, – и Сизи захлопнула дверь учительской.
В голове у Акоса воцарился хаос. Ори оказалась судьбоносной, свет потух, отец летит в школу. Ори – в опасности, как и он сам.
Сизи тащила его по сумрачному коридору. Наконец впереди показался дверной проем. В помещении горела лампа. Кто-то, уже находившийся в кабинете, обернулся на их шаги… неужели Айджа?
Напротив брата сидел директор. Акос не знал его имени, ученики и преподаватели просто называли его «директор».
Акос лишь изредка видел руководителя школы: только когда тот делал объявления или шел мимо класса Акоса. Поэтому сейчас Акос не обратил на него особого внимания.
– Что случилось? – спросил Акос у Айджи.
– Никто ничего не говорит, – брат покосился на директора.
– Школьная администрация полагает, что разрешение подобных ситуаций следует оставить на усмотрение родителей, – уклончиво ответил тот.
Среди школьников ходили упорные слухи, будто директор – вообще не человек, а машина, и если разрезать ему живот, то вместо внутренностей обнаружишь моток проводов. Насчет внутренностей Акос уверен не был, зато голос у директора звучал механически.
– И вы не можете объяснить, что стряслось-то? – осведомился Айджа.
Он мастерски скопировал материнские интонации.
А кстати, где мама? Акос встрепенулся. Папа, наверное, прилетит с минуты на минуту, но о маме речь не шла.
– Айджа, – прошептала Сизи.
Акос внезапно успокоился. Ее еле слышный голос
Страница 7
вторил гудению тока внутри него, усмиряя тревогу. Волшебство не закончилось. Директор, Айджа, Сизи и Акос замолчали.– Становится холодновато, – наконец произнес Айджа.
Акос заметил, что от двери по ногам ползет ледяная струйка.
– Да, – кивнул директор. – Я выключил энергоснабжение. Включу, когда вы покинете школу.
– Вы из-за нас обесточили здание? Но зачем? – мягко поинтересовалась Сизи.
Таким же вкрадчивым тоном она говорила, когда не хотела отправляться спать или желала получить конфету. С родителями ее уловка не срабатывала, зато директор мигом растаял как свеча. Акосу в голову пришла глупая мысль, что директор вот-вот расплавится, точно свечной воск.
– Это единственный способ одновременно отключить все экраны после тревоги, объявленной Ассамблеей, – охотно объяснил директор.
– Значит, была объявлена тревога, – сладким голоском продолжила Сизи.
– Да. Самим руководителем Ассамблеи.
Айджа с Акосом переглянулись. Сизи сидела, скромно сложив руки на коленях, и улыбалась. Кудрявые волосы картинно обрамляли ее личико. В тусклом свете лампы она выглядела истинной дочерью Оусы. Отец тоже умел добиваться своего, улыбкой завоевывая сердца людей, а смехом – улаживая любую проблему.
От риска растаять директора спас настойчивый стук в дверь. С последним ударом круглая ручка вывалилась, а металлическая пластина, к которой она крепилась, треснула пополам. Акос понял, что отец на взводе. Оуса плохо умел контролировать свой нрав, а его токодар часто усугублял ситуацию. Отец прекрасно чинил всякие вещи, правда, половину из них он сам же предварительно и ломал.
– Извините, – пробормотал Оуса, врываясь в кабинет.
Поднял отвалившуюся ручку, провел пальцем по трещине. Пластина срослась немного неровно, но в целом выглядела как новенькая. Сифа утверждала, что отец не всегда исправляет поломанное идеально, а в доказательство предъявляла кривоватые тарелки и чашки с неровностями на ободках.
– Мистер Керезет! – воскликнул директор.
– Спасибо за то, что отреагировали так быстро, – поблагодарил отец.
На его губах не было ни тени улыбки, серьезность отцовского лица испугала Акоса больше, чем темные коридоры, суровость Бадхи или сжатые губы Сизи.
Отец улыбался всегда, в том числе когда это было совершенно неуместно. Мама называла его улыбку лучшей защитой.
– Идите за мной, старшее дитя, среднее дитя и младшее дитя, – безрадостно сказал Оуса. – Мы отправляемся домой.
И тогда они разом поднялись и послушно потопали в школьную раздевалку. Отыскали среди одинаковых серых кухлянок свои, на воротниках которых красовалась вышитая нитками фамилия «Керезет».
Сизи с Акосом умудрились их впопыхах перепутать, и им пришлось обменяться: кухлянка Акоса жала Сизи в плечах, а ее собственная верхняя одежда оказалась слишком длинной для Акоса.
Поплавок с приоткрытой дверью ждал их снаружи. Он был чуть больше обычного, хотя тоже круглым и приплюснутым. Блестящие металлические бока запачкала грязь.
Они забрались в кабину. Настенный экран, настроенный на новостной канал, был выключен. Так же, как и навигационный экран. Оуса, управляя поплавком, орудовал рычагами и кнопками без голосовых подсказок навигатора. Ремни безопасности пристегивать не стали, Акос чувствовал, что это будет пустой тратой времени.
– Пап! – окликнул отца Айджа.
– Сегодня утром Ассамблея сочла себя обязанной сообщить о жребиях одаренных родов, – проворчал отец. – Оракулы приватно, в качестве жеста доброй воли, поделились данной информацией с Ассамблеей пару лет назад. Судьбы-то держат в секрете до тех пор, пока человек не умрет. О них знают только семьи и носители, но теперь… – отец по очереди посмотрел детям в глаза. – Теперь все узнали о ваших судьбах.
– А в чем они заключаются? – испугался Акос.
– А почему это опасно? – перебила его Сизи.
Отец, разумеется, ответил на вопрос дочери:
– Нельзя сказать, что разглашение опасно для каждого из судьбоносных… лишь для некоторых.
Акос припомнил, как тетка за локоть тащила Ори к лестнице: «Ты находишься под ударом. Тебе надо бежать». Выходит, и Ори – носительница судьбы. Однако Акос не помнил фамилии Реднэлис в списке судьбоносных родов. Значит, Реднэлис – не настоящая фамилия Ори.
– Так в чем заключаются наши судьбы? – переспросил Айджа, и Акос в который раз позавидовал его звонкому голосу.
Иногда, когда не хотелось спать, и они с братом начинали болтать, на «шепот» Айджи тотчас прибегали родители. Акос был совсем не таким. И секреты он умел хранить как никто другой. Вот и сейчас молчал о том, что узнал об Ори.
Поплавок летел над полями ледотравья. Они тянулись на мили и мили, разделенные невысокими сетчатыми заборами: желтые «цветы ревности», белые чистоцветы, зеленые лозы гарвы, бурая листва сендеса и, наконец, алые тихоцветы в проволочных клетках, по которым пропущен ток. Раньше – еще до клеток – люди частенько кидались в заросли и погибали среди красных лепестков: достаточно было глубоко вдохнуть их ароматный яд, и человек засыпал навеки. Акосу в
Страница 8
егда представлялось, что это не слишком плохой конец: умереть в окружении багряных цветов, растущих под белесым небом Туве.– Когда будем в безопасности, я вам расскажу, – произнес отец нарочито бодрым тоном.
– А мама где? – не удержался Акос.
– Ваша мать… – Оуса сжал зубы, и вдруг возле его кресла в полу образовалась дыра, словно треснула корка на подрумянившемся каравае в печи.
Отец выругался и протянул руку, чтобы залатать прореху. Акосу стало очень страшно. Что могло настолько сильно рассердить отца?
– В общем, понятия не имею, где она. Но уверен, что она в порядке.
– Она не предупредила тебя о том, что готовится? – продолжал допытываться Акос.
– Думаю, она могла и не знать, – предположила Сизи.
Однако они понимали, что это попросту невозможно. Сифа знала все. Причем всегда.
– У вашей матери есть веские причины для того, чтобы поступать так, как она считает нужным. Просто иногда она не делится с нами… некоторыми вещами, – вымолвил Оуса. – Но мы должны ей доверять, пусть это и нелегко.
Акос посмотрел на отца. Похоже, Оуса пытался себя в чем-то убедить, но у него не очень-то и получалось.
Поплавок приземлился на лужайке, ломая крапчатые хохолки ковыль-травы, простиравшейся за домом насколько хватало глаз. Временами в травянистых зарослях происходили странные вещи. Люди слышали шепоты или видели темные силуэты. Говорили, что те, кто сходил с троп, тонули в снегу, после чего их поглощала земля. Всякое болтали. Еще с поплавка кто-нибудь нет-нет да и замечал скелет.
Но Акос научился не обращать внимания на лица, появляющиеся в высокой траве, и он никогда не откликался на голоса, зовущие его по имени. Кое-какие тени иногда можно было даже опознать: умерших бабушку с дедушкой, мать и отца с гнилыми трупными пятнами на щеках, школьных недоброжелателей.
Однако сегодня, выпрыгнув из поплавка и дотронувшись до пушистых метелок, Акос понял, что ему ничего не мерещится. Задержавшись, он оглядел поле в поисках привычных галлюцинаций. Их не было.
– Акос! – зашипел Айджа.
Подозрительно как-то, подумал Акос и побежал за братом. Он нагнал его у входной двери.
Оуса отпер замок. Они ввалились в прихожую, принялись стягивать кухлянки. Тяжело вздохнув, Акос вдруг обнаружил, что в доме пахнет как-то неправильно. Не хлебом, приправленным пряностями, который отец любил печь зимой, а едким потом и моторным маслом. Внутри у Акоса все сжалось.
– Папа! – позвал он.
Оуса протянул руку к выключателю и зажег свет.
Айджа завопил. Сизи ахнула. Акос окаменел.
В гостиной находились трое мужчин. Первый – высок и худ, второй – еще выше, зато широк в кости, третий – толстый коротышка. Троица была облачена в темно-синюю броню: та поблескивала в желтоватом свете горюч-камней и казалась черной. В руках мужчины держали ток-ножи, связанные с телами своих хозяев «усиками» тоководов, обвивавших запястья. Акос видел такое оружие у солдат, патрулировавших Гессу. В доме Керезетов ток-ножей не имелось. Для чего они предсказательнице и фермеру?
И вдруг Акос догадался, кто к ним пожаловал. К ним в дом вломились шотеты. Враги тувенцев и Керезетов. Люди, повинные в каждой свече, загоравшейся на алтаре в память о погибших во время шотетского нашествия. Те, кто разрушил дома, разбил стекла, в осколках которых теперь отражались обломки былого величия. Те, кто отнял у тувенцев храбрейших и сильнейших сынов и дочерей, погрузив их семьи в траур. Среди павших была, по словам отца, и бабушка Акоса с ее хлебным ножиком.
– Что это значит? – напряженно спросил Оуса.
В остальном гостиная выглядела как обычно: вокруг низкого стола лежали подушки, рядом с очагом – меховое одеяло, брошенное Сизи, которая всегда читала у огня. В очаге еще тлели угли, но в доме было холодно. Отец широко расставил ноги, прикрывая собой детей.
– Женщины нет, – сказал один из шотетов своим товарищам. – Кстати, где она?
– Предсказательница, – пожал плечами другой. – Нелегко будет ее изловить.
– Вы умеете говорить на нашем языке, – сурово произнес Оуса. – Прекратите делать вид, что не понимаете меня.
Акос нахмурился. Неужели отец не слышал, что они интересуются мамой?
– Надо же, как раздухарился, – хмыкнул самый высокий с желтыми, как расплавленное золото, глазами. – А как там его зовут?
– Оуса, – ответил коротышка. Его лицо испещряло множество рубцов, причем самый длинный перетягивал кожу у глаза.
Имя отца прозвучало в его устах невнятно.
– Оуса Керезет, – раздельно произнес золотоглазый. – А мое имя – Вас Кузар.
На сей раз его голос прозвучал как-то иначе. Как если бы шотет внезапно начал изъясняться с сильным акцентом, хотя еще секунду назад никакого акцента Акос не слышал. Как такое возможно?
– Я в курсе, кто ты, – процедил Оуса. – На память пока не жалуюсь, можешь поверить.
– Взять его! – рявкнул человек, назвавшийся Васом.
Коротышка кинулся на отца. Сизи и Акос отшатнулись в стороны, а шотетский солдат сцепился с Оусой. Последний только сжал зубы. Зеркало в гостиной разлетелось градом о
Страница 9
трых осколков. Рамка свадебной фотографии родителей на каминной полке треснула. Тем не менее шотет сграбастал Оусу, повалил его на пол и выволок на середину комнаты.Айджа, Сизи и Акос остались лицом к лицу с двумя другими шотетами.
Коротышка приставил ток-нож к горлу Оусы, принудив его встать на колени.
– Смотри, чтобы дети не удрали! – приказал Вас высокому.
Но Акос наконец-то вспомнил, что стоит у двери. Потянулся к ручке, повернул металлический шар, но едва успел приоткрыть створку, как его грубо схватили за плечо. Здоровенный шотет легко поднял мальчика одной рукой. Боль прожгла мышцы. Акос попытался лягнуть врага, но тот громко загоготал.
– Ишь, какой неженка! – гаркнул солдат. – Лучше бы тебе сразу смириться, как и всему вашему плюгавому племени.
– Никакие мы не плюгавые! – крикнул Акос.
Прозвучало глупо. Точно у малыша, который не понимает, как выиграть спор. Но почему-то слова Акоса заставили всех замереть и уставиться на Акоса. Не только дылду, державшего его за плечо, но и Сизи, Айджу и даже отца.
Они смотрели на него, и Акос в ужасе почувствовал, что не просто покраснел, а зарделся как тихоцвет.
Вас Кузар расхохотался.
– Твой младшенький, да? – спросил он у Оусы. – Ты знал, что он говорит по-шотетски?
– Я не говорю по-шотетски, – пробормотал Акос.
– А только что говорил, – возразил Вас. – Похоже, в роду Керезетов завелся сынок шотетской крови. Любопытно.
– Акос?.. – удивленно прошептал Айджа.
– Нет во мне шотетской крови! – заорал Акос, и трое шотетов заржали в голос.
Неожиданно до Акоса дошло, что он понимает значение издаваемых ими грубых звуков, отрывистых и гортанных. Он говорил на шотетском языке, который никогда прежде не слышал. Шотетский сильно отличался от благозвучного тувенского: последний напоминал ветерок, подхватывающий легкие снежинки.
Выходит, что Акос действительно заговорил на шотетском. Его собственные слова звучали точь-в-точь как окрики солдат. Но ведь Акос никогда не изучал шотетский!
– Где твоя жена, Оуса? – произнес Вас, поигрывая ток-ножом, чьи «усики» с готовностью елозили по коже шотета. – Мы бы спросили у нее, завела ли она интрижку с шотетским мужчиной или в ее собственных жилах течет шотетская кровь, о чем твоя женушка забыла тебе доложить. Кому как не предсказательнице знать, откуда у ее младшенького столь глубокие языковые познания?
– Моей жены здесь нет, – резко ответил Оуса. – Как вы, наверное, успели заметить.
– Тувенец решил, что он – самый умный, да? – хмыкнул Вас. – Умничать с врагами опасно для жизни.
– Мне все равно, что за глупости вертятся в ваших головах! – воскликнул Оуса, и, несмотря на то, что он стоял на коленях, Акосу показалось, что отец смотрит на шотета сверху вниз. – Прихвостни Ноавеков! Вы – сродни грязи из-под моих ногтей.
Вас наклонился и дал ему пощечину. Оуса повалился на бок, задев низкий столик. Айджа завопил и кинулся к отцу, но его остановил тот же солдат, что держал Акоса. Дылда без труда справлялся с двумя братьями, будто это ему ничего не стоило, хотя Айджа – ему исполнилось уже шестнадцать сезонов – ростом был со взрослого мужчину.
Столик в гостиной треснул пополам и развалился. В угол покатились деревянные чурбачки, из которых отец собирался что-то выстрогать, на пол слетели старая кружка и книга.
– На твоем месте, Оуса, – пробасил Вас, – я бы придерживал свой токодар в узде.
Отец на миг прикрыл лицо ладонями, а затем бросился на коротышку, схватил его за запястье и крутанул, заставляя выпустить ток-нож. Отобрав клинок, Оуса наставил его на изумленного врага.
– Давай, бей, не стесняйся! – ухмыльнулся Вас. – У меня таких – несколько дюжин, а у тебя количество детей весьма ограничено.
Оуса слизнул кровь, сочащуюся из опухшей, разбитой губы, и оглянулся через плечо на Васа.
– Не представляю, где моя жена, – сказал он. – Вам стоило наведаться в храм. Если она предвидела ваш визит, то вряд ли объявится дома.
Вас с улыбкой разглядывал ток-нож в своей руке.
– Ничего, и так сойдет, – произнес он, переходя на шотетский, солдату, державшему одной рукой Акоса, а другой прижимавшего к стене Айджу. – Наша главная цель – ребенок.
– Мы знаем, кто из них младший, – ответил дылда – тоже на шотетском. – Но который средний? – добавил он, встряхивая Акоса.
– Пап! – в отчаянии заверещал Акос. – Они ищут среднее дитя! Папа!..
Солдат отпустил Акоса, но лишь для того, чтобы двинуть по скуле. Акос врезался в стену. Сизи ринулась к брату и принялась, рыдая, ощупывать его лицо.
Сдавленно закричав, Оуса с размаха вонзил ток-нож под броню Васа. Шотет не дрогнул. Криво усмехнувшись, он взялся за рукоятку и вытащил лезвие. Оуса смотрел на него как зачарованный. Из раны побежала кровь, пропитывая темную ткань штанов Васа.
– Ты оплошал, Осуса. Забыл, с кем связался и что это – мой токодар? – спокойно сказал шотет. – Я не чувствую боли.
И, сграбастав Оусу за локоть, шотет полоснул его лезвием по предплечью. Еще никогда в жизни Акос не слышал, чтобы отец так кри
Страница 10
ал. На пол полилась кровь. Айджа вновь завопил и забился, лицо Сизи перекосилось, но она не издавала ни звука.Акос больше не мог терпеть. Он вскочил на ноги. Голова еще гудела после удара, и он не понимал, что собирается делать. Да и что сейчас вообще можно предпринять?
– Айджа, беги, – шепнул он и кинулся на Васа, чтобы погрузить пальцы в рану, глубоко-глубоко, и вцепиться в его кости, вырвать его сердце.
Звуки потасовки, крики, рыдания… Все это слилось в нестройный вой. Акос ударил кулаком в броню шотета, руку пронзила страшная боль. Солдат с шрамами бросился на Акоса и повалил его, как мешок с мукой. Наступил грязным ботинком ему на скулу.
– Папа! – завизжал Айджа. – Папа!
Акос даже не мог повернуть голову. Скосив глаза, он увидел отца, лежащего на полу. Его локоть оказался вывернут под неестественным углом. Вокруг черепа, точно нимб, растекалась красная лужа. Над отцом склонилась Сизи, пытаясь дрожащими руками зажать рану на его горле. Рядом стоял Вас с окровавленным ножом.
Внезапно силы оставили Акоса.
– Подними его, Сузао, – приказал Вас.
Ботинок исчез, и солдат поставил Акоса на ноги. Акос не мог отвести взгляда от отцовского тела, изломанного, как столик в гостиной, и от красно-бурой лужи.
Сколько же крови в одном человеке? – мелькнула мысль.
Вас продолжал сжимать нож. Его руки тоже были в крови.
– Все понял, Кальмев? – спросил Вас у самого высокого.
Тот рыкнул в ответ, схватил Айджу и защелкнул на его запястьях наручники. Айджа не сопротивлялся, он просто оцепенел, глядя на своего отца.
– Спасибо тебе. Ты дал ответ на мой вопрос, – сказал Вас, обратившись к Акосу. – Но, думаю, вы пригодитесь нам оба, благодаря вашим судьбам.
Сузао и Вас нависли над Акосом и подтолкнули к двери. В последнюю секунду ему удалось вырваться, он упал на колени возле отца и дотронулся до его щеки. Кожа оказалась теплой и липкой. Глаза Оусы были открыты, но жизнь по капле утекала из него, будто вода из треснувшего сосуда. Отец перевел взгляд на Айджу, которого подтаскивали к входной двери.
– Я верну Айджу домой, – прошептал Акос, слегка поворачивая голову отцу, чтобы тот мог его видеть. – Обещаю.
Когда жизнь окончательно покинула Оусу, Акос уже был в ковылях, в руках врагов.
Часть вторая
3. Кайра
Мне было всего шесть сезонов от роду, когда я совершила свою первую Побывку.
Выйдя из дома, я ожидала увидеть солнечный свет, но сразу же угодила в тень нашего корабля. Он висел над столицей шотетов, как тяжелая дождевая туча. Корабль был длинным, с заостренным носом, над которым виднелся экран из небьющегося стекла. За несколько десятилетий космических путешествий металлическое брюхо побили метеориты, то там, то сям блестели новенькие заплатки. Нам предстояло подняться на борт и оказаться в утробе этого гигантского зверя. На корме, рядом с соплами, зиял зев терминала, через который можно было попасть внутрь.
Большинство шотетских ребятишек отправляется на Побывку в возрасте восьми сезонов. Но мой отец – владыка шотетов Лазмет Ноавек, поэтому меня подготовили к прохождению нашего главного обряда на два сезона раньше. Нам предстояло облететь всю галактику, следуя токотечению, пока оно не станет темно-синим, затем спуститься на поверхность какой-нибудь планеты и хорошенько ее обыскать.
По традиции владыке и его семье полагалось взойти на борт прежде других. По крайней мере, подобный обычай сложился во время правления моей бабушки, ставшей первой владычицей шотетов из рода Ноавеков.
– У меня ужасно голова зудит. Что с моими волосами? – пожаловалась я матери, пытаясь просунуть кончики пальцев сквозь слишком туго, чтобы ни одна прядь не выбилась, заплетенные косички.
Та лишь улыбнулась. На ней было платье, сотканное из ковыль-травы. Пушистые стебли, крест-накрест закрепленные на лифе, обрамляли мамино лицо. Отега, моя гувернантка, объяснила мне, что мы посеяли целый океан ковыль-травы, чтобы отметить границу между нами и нашими врагами-тувенцами и не позволить им захватить шотетские земли. Материнский наряд был символом, напоминающим народу о том славном деянии.
Все, что делала моя мама, всегда становилось отзвуком нашей истории.
– Сегодня, – сказала она, – на тебя будут впервые устремлены глаза большинства шотетов – и не только шотетов. Вся галактика увидит тебя. Так что незачем людям таращиться на твои волосы. Поэтому мы и сделали косички невидимыми.
Я ничего не поняла, но расспрашивать не стала, а принялась рассматривать прическу матери. Ее волосы были темными, как и мои, но до того кудрявыми, что в них застревали гребни, а вот мои – куда более гладкими.
– Вся галактика? – повторила я.
В принципе, я знала, что галактика огромна. Она включала в себя девять главных планет и бесчисленное число солнечных систем, не говоря уже о станциях на бесплодных каменных обломках лун, а также – космических кораблях (некоторые достигали столь огромных размеров, что вполне могли потягаться и с планетами). Однако в ту пору разница между планетой и н
Страница 11
шим домом, где я провела почти всю свою жизнь, была для меня невелика.– Твой отец распорядился отослать запись Процессии главному новостному каналу, который смотрят на планетах Ассамблеи, – объяснила мама. – Каждый, кто интересуется нашими ритуалами, сможет понаблюдать за нынешним событием.
Даже в столь юном возрасте я знала, что другие планеты не похожи на нашу. Мы – единственные, кто пересекает галактику, следуя за токотечением, а наше обособленное местоположение, вдали от богатых обитаемых миров – уникально. Ничего удивительного, что мы вызываем интерес у остальных. А то, чего доброго, и зависть.
Мы, шотеты, отправляемся на Побывку каждый сезон с незапамятных времен. Отега мне объяснила, что Побывка – это давняя традиция, а охота за сокровищами – нововведение, поэтому в одном ритуале прошлое встречается с будущим. Но однажды я услышала, как отец с горечью заметил, что мы «кое-как выживаем, роясь в планетарных отбросах». Мой папа – известный мастер срывать красивые покровы.
Он, мой отец, Лазмет Ноавек, шествовал во главе процессии. Первым вышел за ворота нашего поместья, перед которыми раскинулся Воа, и приветственно воздел руку. Толпа, собравшаяся спозаранку, радостно взревела. Люди стояли вплотную друг к другу, и я не могла разглядеть ни малейшего просвета между ними. Какофония криков, кажется, заглушала даже мои собственные мысли. Здесь, в самом центре Воа, в нескольких кварталах от амфитеатра, где устраивали бои, улицы были чистыми, а булыжники мостовой – гладкими. Новые дома соседствовали со старыми, а простая каменная кладка и высокие узкие двери – со стеклом и металлом. Для меня подобная эклектика была столь же естественной, как собственное тело. Наш народ ценил живописность древности и красоту новизны, не отказываясь ни от того, ни от другого.
Однако самые громкие возгласы достались не отцу, а моей матери. Она благосклонно улыбалась и дотрагивалась кончиками пальцев до рук, которые тянулись к ней со всех сторон. Я в недоумении смотрела на нее – стройную, гордую, но приветливую, – слушала восторженный рев толпы, выкрикивающей: «Илира! Илира! Илира!», и чувствовала, что к глазам подступают слезы. Мама выдернула из полы своей юбки стебелек ковыля и заправила его за ухо маленькой девочке.
– Илира! Илира! Илира!
Я побежала вперед, вдогонку за братом. Ризек на целых десять сезонов старше меня. На нем была броня (конечно, не настоящая – из кожи Панцырника, такую брат пока не заслужил, а искусная имитация). Однако и в этой броне брат казался мощнее, чем обычно. Видимо, именно поэтому он ее и нацепил. Ризек у нас высокий, но тощий, как стебель ковыль-травы.
– Почему они выкрикивают мамино имя? – спросила я у брата, вприпрыжку семеня рядом.
– Народ ее любит, – ответил Риз. – Так же, как и мы.
– Но они ее совсем не знают.
– Верно. Но они думают иначе, а этого им вполне хватает.
Подушечки маминых пальцев запачкались синим от прикосновений ко множеству разрисованных рук. Я решила, что мне вряд ли понравилось бы перетрогать такое количество людей.
Нас окружали вооруженные солдаты, которые прокладывали нам узкий проход в толпе. Впрочем, то было совершенно излишне: толпа послушно расступалась перед моим отцом, он рассекал ее, точно острый нож. Может, люди и не выкрикивали его имя, зато склоняли перед ним головы и отводили глаза. Впервые в жизни я наглядно убедилась, до чего тонка грань между любовью и страхом, между обожанием и почитанием. Грань эта пролегала между моими родителями.
– Кайра! – позвал меня отец и, видя, что я застыла на месте, протянул руку.
Я, пусть и нехотя, сжала его ладонь. Отец – не из тех, кому можно не подчиниться.
Быстрым, сильным движением он подхватил меня и левой рукой – словно я ничего не весила – прижал к своей закованной в броню груди. От отца пахло гарью и травами, его борода покалывала мне щеку. Он – владыка Лазмет, но мама зовет его Лазом, когда думает, что ее никто не слышит, и разговаривает с ним стихами.
– Мне пришло в голову, что ты хочешь посмотреть на свой народ, – вымолвил отец, подбрасывая меня на локте.
Его правую руку от плеча до запястья покрывали шрамы, специально окрашенные в темный цвет, чтобы их было лучше видно. Как-то раз отец сказал мне, что каждый из шрамов – воспоминания о чьей-то жизни. Я не поняла, что он имел в виду. У мамы тоже имелись шрамы, хотя их количество не дотягивало и до половины отцовских.
– Люди жаждут сильных правителей, – добавил мой отец. – И мы – я, твоя мать и твой брат – оправдываем их ожидания. В один прекрасный день ты тоже сможешь стать такой, да?
– Да, – прошептала я, хотя и не представляла, о чем он говорит.
– Вот и славно. А теперь помаши им!
Немного волнуясь, я подняла руку, стараясь подражать отцу, и с удивлением увидела, что толпа мне отвечает.
– Ризек! – откликнул отец брата.
– Иди ко мне, малышка Ноавек, – произнес тот одними губами, моментально догадавшись, чего от него хочет отец.
Я перебралась на спину брату и обняла его за шею, просунув ноги в ремешки
Страница 12
брони. На прыщавой щеке Ризека появилась ямочка, – он улыбнулся.– Побежали? – громко спросил он, перекрывая шум толпы.
– Куда? – Я прижалась к нему поплотнее.
Вместо ответа он крепче обхватил мои коленки и, хохоча, поскакал между двумя рядами гвардейцев. Прыжки Ризека заставили захихикать и меня, и людей – нашу толпу, мой народ!
Лица вокруг нас засияли еще ярче.
Увидев чью-то протянутую руку, я, в точности как моя мать, коснулась чужих пальцев. Они оказались потными, но, к моему изумлению, мне не стало противно. Напротив, мое сердце ликовало.
4. Кайра
В нашем поместье имелось множество потайных ходов, сооруженных для того, чтобы слуги могли беспрепятственно передвигаться по дому, не доставляя хлопот ни нам, ни нашим гостям. Я нередко пользовалась тайными тропами, изучая путевые знаки, вырезанные на стенах у перекрестков и лестничных площадок. Отега иногда отчитывала меня за то, что я являлась на урок в одежде, покрытой пылью и паутиной, но, в общем-то, никого не заботило, как я провожу свободное время. Главное – чтобы не досаждала отцу.
Когда мне исполнилось семь сезонов, моя непоседливость завела меня в секретный ход за стеной отцовского кабинета. Сначала я пошла просто на шум, однако, услышав папин голос, звеневший от ярости, замерла, присев на корточки.
С минуту я раздумывала, не лучше ли будет поскорее вернуться в свою комнату: когда отец говорил таким тоном, ничего хорошего это никому не сулило. Только матери было под силу его успокоить, но даже она не могла предотвратить его гнев.
В конце концов я прижала ухо к стене.
– Говори! – донесся до меня отцовский рык. – Передай как можно точнее, что именно ты ему сказал!
– Я… я думал, что…
Голос брата дрожал, похоже, тот едва сдерживался, чтобы не зареветь. Плохо дело. Папа ненавидел слезы.
– Я думал, что если его готовят мне в стюарды, ему можно доверять…
– Отвечай сейчас же, что ты ему сказал!
– Что… моя судьба, по словам оракулов, – пасть от руки кого-то из тувенского рода Бенезитов. Все…
Я отшатнулась от стены. К моему уху прилипла паутинка.
Так вот в чем заключалась судьба Ризека! Родители поделились с ним этой информацией в тот день, когда их судьбоносный сын обрел свой токодар. Через несколько сезонов и я должна была получить свой. Знать, что судьба Ризека – погибнуть от руки неких загадочных Бенезитов, даже непонятно, где проживающих, – являлось редким везением. А может, и тяжким бременем.
– Все? – презрительно передразнил Риза отец. – Болван. Кем ты себя возомнил, ты, обладатель столь презренной судьбы? Ты был обязан помалкивать! Ты ведь не хочешь погибнуть от собственной глупости!
– Простите, отец, – хрипло пробормотал Ризек. – Впредь я никогда не повторю своей ошибки.
– Верно. Ты ее уже не повторишь, – невыразительно произнес отец, что всегда наводило ужас на окружающих. – И нам придется усердно потрудиться, чтобы найти выход из этого тупика. Среди сотен вариантов будущего нам предстоит найти такой, в котором ты не будешь напрасной обузой. А тебе надлежит сделать все, чтобы казаться как можно более сильным, даже в глазах твоего ближайшего окружения. Ясно тебе?
– Да, сэр.
– Хорошо.
Скрючившись у стены, я вслушивалась в их голоса, пока в носу не зачесалось от пыли.
Мне всегда не терпелось узнать, какова моя собственная судьба: приведет ли она меня к возвышению или к погибели. Однако теперь страх пересилил любопытство. Завоевать Туве – вот чего желал мой отец, а Ризек оказался обречен на провал самой судьбой.
Он был осужден. Он мог обмануть ожидания отца.
Опасно сердить владыку, особенно если ты ничего не можешь исправить.
Возвращаясь по туннелям в спальню, я тревожилась за Риза. И продолжала беспокоиться за брата, пока не разобралась что к чему.
5. Кайра
Сезон спустя, когда мне было восемь, брат ввалился в мою комнату, запыхавшийся и промокший под дождем. Я только что закончила расставлять на ковре у кровати куколок, которые были собраны во время прошлой Побывки на Отире (население Отира питало слабость к мелким, бесполезным вещицам). Брат повалил несколько фигурок, и я закричала, что он разрушил строй моих войск.
– Кайра, – произнес Ризек, садясь на пол рядом со мной.
Ему уже исполнилось восемнадцать, у него были длинные руки-ноги, прыщи на лбу, но сейчас он был испуган и казался гораздо младше. Я погладила Ризека по плечу.
– Что случилось?
– Слушай, отец не брал тебя с собой?.. Ничего тебе не показывал?
– Нет.
Лазмет Ноавек никогда и никуда меня не брал и по-моему, даже не замечал. Чему я нисколько не огорчалась, понимая, что в отцовском внимании ничего хорошего нет.
– Как-то это нечестно, – нервно пробормотал Риз. – Мы – его дети, и относиться к нам нужно одинаково, правда, Кайра?
– Наверное. А что стряслось-то?
Риз дотронулся до моей щеки. Спальня вместе с тяжелыми синими шторами и деревянными панелями исчезла.
– Сегодня, Ризек, – произносит отцовский голос, – ты должен отдать приказ.
Я стою перед широким
Страница 13
окном в сумрачном помещении с каменными стенами. Рядом отец. Он почему-то стал ниже ростом: обычно я едва достаю ему до подмышки, а сейчас смотрю прямо в глаза. Мои руки с тонкими пальцами сложены на груди.– Вы хотите… – я дышу часто и неглубоко, – чтобы я…
– Соберись, – рычит отец, хватает меня за броню и подталкивает к окну.
За окном – другая комната, в которой я вижу седого, изможденного старика с потухшими глазами. Его запястья скованы наручниками. Отец кивает, и к узнику приближаются стражники. Один из них хватает его за плечи и держит, а другой накидывает на шею веревку и завязывает узел. Старик не протестует. Любые движения слишком тяжелы для него, словно вместо крови в его жилах течет свинец.
Я начинаю дрожать.
– Этот человек – предатель, – продолжает отец. – Он строил козни против нашего рода. Распространял лживые слухи, что мы якобы крадем иностранную материальную помощь, направляемую голодающим и больным шотетам. Людей, которые плохо отзываются о нашей семье, надлежит не просто казнить. Их надо убивать очень медленно. И ты должен быть готов не только отдавать подобные приказы, но и сам приводить их в исполнение. Впрочем, такой урок тебе еще предстоит.
Страх, точно червь, скручивается у меня в животе.
Разочарованно хмыкнув, отец берет меня за руку и кладет что-то мне на ладонь. Я опускаю взгляд и вижу запечатанный воском пузырек.
– Если ты не в состоянии успокоиться, он тебе поможет, – говорит отец. – Так или иначе, а ты сделаешь то, что я тебе приказываю.
Сковырнув восковую нашлепку, я выливаю содержимое пузырька в рот. Успокаивающая настойка обжигает горло, спустя мгновение сердце начинает биться ровнее, паника отступает.
Я киваю отцу, и тот включает переговорное устройство. Мне требуется какое-то время, чтобы собраться с мыслями и подыскать нужные слова.
– Казнить его, – произношу я чужим голосом.
Один из стражников делает шаг назад и тянет за конец веревки, которая пропущена через металлическое кольцо в потолке, как нитка в игольное ушко. Он тянет, пока ступни узника не отрываются от пола и не начинают подергиваться. Лицо старика краснеет, потом синеет. Он бьется в судорогах. Мне хочется отвернуться, но я не смею.
– Иногда от такой келейной казни проку больше, чем от публичной, – объясняет отец, предварительно выключив коммуникатор. – Стражники начнут шептаться, как ты обходишься с теми, кто клевещет на твой род, а те, кому они это расскажут, растреплют все своим приятелям. О твоей силе и власти узнают все шотеты.
В моей груди зарождается крик, я с трудом сдерживаю его в глотке. Он как откушенный кусок хлеба, слишком большой, чтобы его проглотить.
Полутемное помещение исчезло столь же внезапно, как и появилось.
Я стою на солнечной, запруженной людьми улице и обнимаю мать за ноги. В воздухе клубится пыль. Мы находимся в столице планеты Золд, в городе с «оригинальным» названием Золдия, который мы посетили во время моей первой Побывки. Сейчас здесь – сезон ветров, все покрыто слоем тончайшей серой пыли. Она летит не с земли, а с бесконечных цветочных полей, раскинувшихся на востоке. Я сразу узнаю и место, и время. Это одно из моих самых любимых воспоминаний.
Мама, ероша мои волосы, склоняет голову перед человеком, встретившим нас на улице.
– Благодарю, ваша светлость, за то, что вы любезно разрешили нам провести наши поиски, – говорит она. – Со своей стороны могу вас заверить, что мы возьмем только ненужное вам.
– Уж, пожалуйста, сделайте одолжение! У меня есть информация о том, что в прошлую свою Побывку шотетские солдаты попросту занялись грабежами. И разбойничали они в больницах, – грубо отвечает мужчина.
Цветочная пыльца на коже мужчины сверкает на солнце. Я удивленно рассматриваю нашего собеседника. В своей серой мантии он похож на статую.
– Поведение солдат непростительно, и они сурово наказаны, – твердо отвечает мать и поворачивается ко мне: – Кайра, поздоровайся с бургомистром Золдии. Ваша светлость, позвольте представить вам мою дочь Кайру.
– Мне нравится ваша пыльца, – говорю я. – А в глаза она вам не лезет?
– Еще как лезет, – смеется бургомистр. – Поэтому если мы не принимаем посетителей, всегда надеваем очки.
Он достает из кармана очки с бледно-зелеными линзами и протягивает мне. Я тотчас их надеваю, но они чересчур мне велики и съезжают с носа, поэтому мне приходится придерживать их за дужки. Мама весело, беззаботно хохочет, и бургомистр вторит ей.
– Мы сделаем все возможное, чтобы уважить ваш обычай, – обращается он к матери. – Хотя, признаюсь вам, не понимаю я его.
– Суть в том, что мы стремимся к обновлению, – поясняет мать. – И среди мусора отыскиваем то, чему можно дать вторую жизнь. Ничто и никогда не следует расточать попусту. Думаю, вы со мной согласитесь.
Ее слова вдруг зазвучали в обратном порядке, очки скользнули вверх к моей переносице и опять оказались в руках губернатора. Моя первая Побывка сворачивалась в моем сознании. Воспоминание вернулось в начальную точку и исчезло.
Я
Страница 14
пять очутилась в своей спальне, в окружении кукол. Я знала, что когда-то побывала на Золде и встретилась с бургомистром, но почему-то не могла вызвать в памяти давние образы. Их место занял узник с удавкой на шее, а в ушах звучал отцовский бас.Риз обменял свое воспоминание на мое.
Я и раньше видела, как он проделывал подобные штуки: первый раз – с Васом, его товарищем и слугой, а второй – с мамой. И все это случалось после того, как Риз в растерзанных чувствах возвращался от отца. Дотрагивался до человека, и через секунду плечи брата распрямлялись, глаза высыхали, он начинал выглядеть более-менее спокойным.
А Вас и мама становились… опустошенными. Точно утратили что-то.
– Кайра, – произнес Риз, и по его щекам потекли слезы. – Ты сама согласилась, что будет честно, если мы поровну разделим бремя.
Он потянулся ко мне. Во мне что-то вспыхнуло. Едва его ладонь дотронулась до моего подбородка, под моей кожей зашевелились синеватые вены, точно паутина из мрака или мокрицы. Они двигались, ползли по моим рукам, разнося жар. И боль.
Я завизжала так громко, как никогда в жизни. Мне вторил голос Риза, звуча с моим почти в унисон. Темные вены принесли с собой физическую боль.
Теперь я сама стала болью. Я погружалась в нее, растворялась в ней.
Риз отдернул руку, но тени и мучительная боль остались. Мой токодар проснулся слишком рано.
В комнату вбежала мама в кое-как застегнутой рубашке и с влажным лицом, которое она не успела вытереть. Увидев черные пятна на моей коже, кинулась ко мне, схватила за плечи, но сразу отшатнулась, как будто обожглась. Она почувствовала то же самое, что и я.
И я опять завизжала, вцепившись ногтями в черную паутину.
Мама дала мне лекарство. С тех пор Риз, не выносивший боли, избегал прикасаться ко мне. Как и все прочие.
6. Кайра
– Куда мы направляемся?
Я следовала за матерью по бесконечным коридорам, мой силуэт отражался в отполированном до блеска паркете. Мама шла впереди, с прямой спиной, поддерживая свои юбки. Она всегда выглядела очень элегантно. Сегодня лиф ее платья был отделан вставками из кожи Панцырника, вшитыми так, что они казались прозрачными и невесомыми, будто воздух. Она умела настолько идеально подвести глаза, что стрелки в уголках выглядели как настоящие ресницы. Однажды я попыталась повторить сей подвиг, но рука у меня дрожала, и каждые несколько секунд приходилось замирать, задыхаясь от боли. В итоге я решила, что предпочитаю естественную красоту. Впрочем, я привыкла к непритязательному стилю: я носила свободную одежду, обувь без шнурков, шаровары на резинках и объемные свитера с рукавами, достающими до кончиков пальцев. Хотя мне еще не исполнилось девять сезонов, я уже лишилась последних остатков детского легкомыслия.
Боль стала частью моей жизни. Самые обыденные занятия требовали в два раза больше времени: мне приходилось часто делать перерыв, чтобы просто перевести дух. Никто не мог ко мне прикоснуться, и поневоле я была вынуждена все делать сама. Лекарства и зелья, доставляемые с других планет, которые я глотала в тщетной надежде ослабить мой дар, вызывали тошноту.
– Тс-с-с, – шепнула мама, прижав палец к губам, и открыла дверь, ведущую на крышу.
Мы вышли на посадочную площадку, где нас ждал летательный аппарат, похожий на птицу, присевшую передохнуть. Его дверцы были распахнуты. Быстро оглядевшись, мама взяла меня за руку, прикрытую толстым шерстяным рукавом, чтобы я не могла причинить ей боль, и потянула за собой в кабину.
Усадив меня в кресло, она пристегнула ремни безопасности и объявила:
– Мы отправляемся к человеку, который, вероятно, поможет тебе, Кайра.
Его звали Дакс Фадлан. А табличка на двери гласила: «Доктор Дакс Фадлан».
Врач попросил меня называть его Даксом, но я использовала только официальное «доктор Фадлан». Мои родители приучили меня уважительно обращаться к людям, у которых была надо мною власть.
Моя мама была высокой женщиной и часто вытягивала вперед свою изящную длинную шею, замирая в полупоклоне. Я видела, как на ее горле пульсировала натянувшая жилка.
Взгляд врача скользнул по шрамам на ее руке. Мама никогда не скрывала свои метки, свидетельствующие о совершенных ею убийствах, но даже они выглядели прекрасно, а отнюдь не отталкивающе: ровные, нанесенные через одинаковые интервалы. Вряд ли доктору Фадлану, жившему на планете Отир, попадались пациенты из народа шотетов.
Вообще это было странное место. Когда я пришла, меня отвели в комнату с кучей игрушек. Выбрав несколько куколок, я затеяла игру, в которой давным-давно принимал участие и Ризек: выстроила их в боевом порядке и приказала «сражаться» с огромным плюшевым зверем, сидевшим в углу. Примерно через час явился доктор Фадлан и позвал меня, заявив, что обследование закончено, чему я сильно удивилась, поскольку со мной ничего не делали.
– Восемь сезонов, – сказал доктор моей маме: – Рановато, конечно, но ваша Кайра – далеко не единственная, кто обрел токодар в столь нежном возрасте.
Я почувствовала, что боль
Страница 15
новь обострилась, и попыталась усмирить ее с помощью дыхательной гимнастики, которой обучают шотетских солдат на случай, если придется зашивать рану, а обезболивающего под рукой не окажется. Я научилась этой технике по видеозаписям.– Обычно, – продолжал доктор, – подобное случается в экстремальных обстоятельствах, в качестве защитной меры. Вам известно, не произошло ли чего-нибудь особенного с Кайрой? Тогда мы и сможем понять, каким образом возник столь необычный дар.
– К сожалению, я не знаю, – ответила мама.
Она врала. Я рассказала ей, что со мной сделал Ризек.
Но теперь я сообразила, что не стоит выводить ее на чистую воду. Если мать лжет, значит, у нее есть на то причины.
– Мне крайне неприятно сообщать вам об этом, но Кайра не просто созрела и получила дар, – добавил доктор Фадлан. – Похоже, что дар отвечает ее собственному устремлению, поэтому последствия меня несколько тревожат.
– Что вы имеете в виду? – резко спросила мать, выпрямившись на стуле в струну.
– Поток течет сквозь каждого из нас, – меланхолично вымолвил доктор Фадлан. – Он заполняет нашу плоть, как жидкий металл – формы для литья – опоки, в каждом случае принимая иные очертания и проявляясь по-разному. По мере развития человек меняется. Любые трансформации затрагивают и форму, которую принимает поток, поэтому и дар со временем тоже может преображаться. Впрочем, люди редко меняются на фундаментальном уровне.
Хотя я не увидела на руках доктора Фадлана ни единого шрама и он не говорил на откровенном языке, он внушил мне доверие. В уголках его рта и глаз залегли глубокие морщины, и они становились еще заметнее, когда доктор Фадлан смотрел на меня. Кожа его была того же оттенка, что и у моей матери. Между ними явно имелось отдаленное родство, что, в общем-то, неудивительно: в жилах многих шотетов течет чужая кровь.
Моя кожа довольно смуглая, почти золотистая – при определенном освещении.
– Дар вашей дочери причиняет физическую боль не только ей самой, но и другим людям, что свидетельствует о неких процессах, происходящих в глубине ее личности, – пояснил доктор Фадлан. – Чтобы узнать точнее, потребуются дополнительные исследования. Но пока все выглядит так, будто девочка считает, что она это заслужила. И сейчас она просто пытается нести непосильную ношу на своих плечах…
– Вы утверждаете, что моя дочь виновата в своем даре? – Жилка на шее матери лихорадочно забилась. – Что она хочет такой быть?
Доктор Фадлан подался вперед и в упор посмотрел на меня:
– Кайра, твой дар исходит именно от тебя. Изменишься ты, изменится и он.
– Она же ребенок! – Мама вскочила с перекошенным лицом. – Она ни в чем не виновата, и ей не за что себя наказывать. Мне жаль, что мы впустую потратили наше и ваше время, доктор. Кайра!..
Она протянула мне затянутую в перчатку руку. Я сжала ее пальцы. Никогда не видела свою мать настолько взволнованной. Паутина теней под моей кожей заворочалась.
– Как вы наверняка заметили, – произнес доктор Фадлан, – когда Кайра нервничает, ситуация ухудшается.
– Замолчите вы! – рявкнула мама. – Я не позволю вам смущать ее разум!
– Боюсь, в вашей семье она уже навидалась достаточно, чтобы ее разум смутился, – парировал доктор нам вслед.
Мама ураганом протащила меня по коридорам к взлетной площадке. Добравшись до корабля, мы обнаружили, что он окружен отирианскими солдатами. Их оружие – тонкие стержни, увитые темными нитями тока, призванное оглушать, а не убивать, – показалось мне смехотворным. Как и пухлые бронежилеты из синтетики, оставлявшие бока открытыми.
Мама приказала мне забраться в корабль, а сама остановилась поговорить с солдатами. Я неторопливо зашагала к дверце, надеясь что-нибудь услышать.
– Мы здесь для того, чтобы проконтролировать ваш отлет с нашей планеты, – сказал один солдат.
– Я – супруга владыки шотетов! Обращаясь ко мне, вы должны добавлять слово «госпожа», – прошипела моя мать.
– Мои извинения, мэм, но Ассамблея девяти планет не признает шотетское государство, а значит, для нас нет и никаких владык. Если вы незамедлительно покинете Отир, мы не доставим вам никаких неприятностей.
– Не признают они шотетского государства! – Мама усмехнулась. – Вы еще об этом пожалеете!
И, подхватив свои юбки, она гордо направилась к кораблю. Я уже залезла в кабину и сидела в кресле. Мама устроилась в соседнем. Дверь закрылась, пилот подал сигнал о взлете. Мне пришлось самой затягивать ремни безопасности, поскольку у мамы тряслись руки.
Тогда я, разумеется, не знала, но тот сезон стал нашим последним общим сезоном. Мама покинула нас после следующей Побывки, когда мне было девять.
Мы разожгли на центральной площади Воа погребальный костер, после чего корабль унес ее прах в космос. Наша семья погрузилась в траур, и вместе с нами скорбел и наш народ.
– Илира Ноавек отправилась на свою вечную Побывку, следуя токотечению, – провозгласил священник, провожая корабль. – И оно станет для нее истинной тропой подвигов.
А я еще долго не могла произнести ее имя вслух
Страница 16
К тому же вина в смерти матери лежала на мне.7. Кайра
Братьев Керезет я впервые увидела из коридора для слуг – как раз напротив оружейной. Я была подростком, стоящим на пороге взрослой жизни.
Через несколько сезонов после смерти матери папа воссоединился с ней на Вечной Побывке. Он погиб в сражении на одной из планет. Мой брат, Ризек, уверенно шел по дороге, проторенной для него отцом. Ризек намеревался добиться полной независимости шотетов, а то и господства над всей планетой.
О Керезетах рассказала мне Отега, бывшая моя гувернантка. Слуги, включая младших поварят, вовсю шептались о братьях, и она поделилась со мной сплетнями.
– Их захватил Вас, стюард вашего брата, – заявила Отега, проверяя мое сочинение.
Она продолжала учить меня литературе и естествознанию, по прочим предметам я ее превзошла и занималась самостоятельно, что позволяло Отеге хозяйничать на кухне.
– Я думала, Ризек отправил солдат захватить предсказательницу. Какую-то старуху.
– Так и есть. Но она покончила жизнь самоубийством и избежала плена. Впрочем, Васу и его людям давно было поручено поймать братьев Керезет. Говорят, когда их, брыкающихся и вопящих, тащили через Рубеж, младший, Акос, умудрился освободиться от наручников, украсть нож и убить одного из солдат Васа.
– И кого же? – заинтересовалась я.
Я знала солдат, отправившихся с Васом: один обожал карамельки, у другого было травмировано левое плечо, а третий выдрессировал свою птицу брать еду прямо у него изо рта. Полезно знать такие вещи о своих подчиненных. На всякий случай.
– Кальмева Радикса.
Ага, сластену, значит.
Я нахмурилась. Кальмев Радикс был опытнейшим воином моего брата. И его прирезал обычный тувенский мальчишка? Позорная смерть.
– А зачем Ризеку понадобились братья? – спросила я Отегу.
– Все из-за их судеб, – Отега многозначительно поиграла бровями. – Вроде бы. А поскольку об их судьбах известно одному только Ризеку, то, полагаю, это правда.
Я пожала плечами. Я тоже ничего не знала ни о судьбах Керезетов, ни о чьих-либо других, исключая свою собственную и брата. Неделю назад мы с ним смотрели новости, и Ризек выключил экран через несколько секунд после появления руководителя Ассамблеи, заговорившего на отирианском. У нас уже более десяти сезонов подряд было запрещено изучать любой другой язык, кроме шотетского. А слуги могли услышать отирианский… так что лучше было не рисковать.
Отец поведал мне о моей судьбе в ходе скромной церемонии по случаю пробуждения токодара: «Второе дитя рода Ноавеков пересечет Рубеж». Странный удел для судьбоносной дочери, именно потому, что донельзя тривиальный.
Я давненько не хаживала потайными коридорами: в доме часто происходило много таких вещей, которые мне не хотелось и видеть. Но хоть мельком взглянуть на братьев Керезетов… Да, для этого можно сделать исключение.
Что я знала о тувенцах, кроме очевидного факта, что они – наши враги? Почти ничего существенного. У них – тонкая кожа, которую легко пропороть ножом, и они злоупотребляют ледоцветами, ставшими основной доходной статьей их экономики.
По настоянию матери я выучила их язык, – шотетская аристократия была, конечно же, свободна от отцовского запрета. Произношение давалось мне с трудом, слишком сильно отличались суровые, властные звуки моего родного языка от шелестящей, порывистой речи тувенцев.
Скорее всего, Ризек отвел Керезетов в оружейную. Едва я, пройдя потайными коридорами, присела в нише и слегка сдвинула панель в стене, чтобы заглянуть в щелку, как послышались шаги.
Оружейный зал ничем не отличался от других помещений в поместье Ноавеков: стены и пол обшиты темным деревом, отполированным с таким тщанием, что они казались покрытыми наледью. С высокого потолка свисала затейливо выкованная люстра с круглыми стеклянными плафонами, внутри которых мельтешили светлячки фензу, отбрасывая тревожные, дрожащие блики. Зал практически пустовал. Бежевые подушки, разложенные на деревянных скамьях, запылились и посерели. Прежде родители часто устраивали здесь балы, но Ризек водил в оружейную только тех, кого хотел запугать.
Первым, кого я увидела, был Вас, стюард моего брата. Кожа на одной половине его черепа покраснела от тщательного бритья, тогда как волосы на второй половине висели сальными прядями. Вместе с Васом в зал, волоча ноги, вошел мальчик. Он был в синяках и гораздо ниже меня ростом. Узкоплечий, худосочный и бледный.
Сделав несколько шагов, мальчик напрягся в ожидании самого худшего.
Раздались сдавленные всхлипывания, и порог оружейной переступил другой мальчик с густыми, кудрявыми волосами. Он оказался выше ростом и плотнее первого, но до того съежился, что выглядел невзрачным и маленьким.
Передо мной были братья Керезеты. Обласканные Судьбой дети своего поколения. Не очень-то впечатляющее зрелище.
Ризек развалился на ступенях помоста у противоположной стены зала. Мой брат уже облачился в броню, которая, однако, не прикрывала его руки. Люди могли видеть татуированные шрамы на предплечьях Ри
Страница 17
ека, свидетельствующие о числе убийств. Эти смерти были заслугой нашего отца, который таким образом постарался пресечь все слухи о слабости своего сына. Правой рукой Ризек подкидывал ток-нож, всякий раз ловя его за рукоятку. В голубоватом свете фензу брат выглядел бледным, как труп.Увидев пленных тувенцев, он осклабился. Улыбка всегда украшала его, даже если несла вам верную гибель.
Ризек откинулся назад, опершись на локти, и склонил голову набок.
– Ну и ну! – произнес он низким голосом, до того хриплым, будто Ризек кричал целую ночь напролет. – И это те, о ком я слышал столько замечательных историй? – продолжил он, тщательно выговаривая тувенские слова, и кивком указал на избитого Керезета. – Значит, тувенский молокосос умудрился заработать отметину еще до того, как его погрузили на наш корабль? – захохотал он.
Я покосилась на руку мальчишки и увидела глубокий порез возле локтя. Засохшая струйка крови доходила до костяшек пальцев. Знак совершенного убийства, как он есть, разве что незаконченный. Совсем свежий, символизирующий смерть Кальмева Радикса. Следовательно, это – Акос, а хнычущий хлюпик – Айджа.
– Акос Керезет, третье дитя рода Керезетов, – Ризек поднялся, ловко крутя нож в пальцах, и спустился по ступеням.
Ризек был выше Васа. Глядя на Ризека, можно было подумать, что мужчину среднего телосложения взяли и растянули в длину. Плечи и бедра Ризека были столь узкими, что казалось, он вот-вот переломится под собственным весом.
Я тоже была высокой, но на этом наше сходство с братом заканчивалось. Из-за смешения различных кровей подобное нередко в шотетских семьях, но мы с Ризеком были совершенно не похожи друг на друга.
Акос поднял глаза на Ризека. Впервые имя «Акос» я встретила в учебнике по истории. Так звали одного из шотетских священников, который предпочел покончить с собой, нежели осквернить Ток, прикоснувшись к ток-ножу. Значит, у мальчишки шотетское имя. Неужели его родители не знали? Или решили почтить таким образом память далекого предка?
– Зачем мы здесь? – хрипло спросил Акос по-шотетски.
Ризек ухмыльнулся и ответил, тоже переходя на шотетский.
– Ага, слухи не врут. Ты действительно говоришь на откровенном языке. Занятный казус. Но почему в твоих жилах течет шотетская кровь? – добавил он, ткнув пальцем в синяк под глазом Акоса.
Мальчишка вздрогнул.
– А тебя хорошо наказали за убийство моего воина. Похоже, и ребра сломали, – сказал Ризек и поморщился.
Почти незаметно для посторонних, но не для меня. Ризек ненавидел чужую боль. Не из сопереживания страдальцу, а потому, что это напоминало Ризеку о самом существовании боли, и о том, что он, Ризек, уязвим, как и любой другой человек.
– Пришлось тащить его на собственном горбу, – проворчал Вас. – Да еще и в корабль на руках заносить.
– А ведь мало кому удается выжить, совершив столь дерзкий поступок, как убийство моего солдата, – Ризек говорил с Акосом, будто с нашкодившим малышом. – Но твоя судьба – умереть, служа роду Ноавеков, в частности мне, Ризеку Ноавеку. Так что пару сезонов я попользуюсь твоими услугами.
В этот момент вся ледяная твердость Акоса растаяла, превратив его в обычного напуганного ребенка. Пальцы Акоса скрючились. Не сжались в кулаки, нет, их скрутило точно в кошмарном сне. Похоже, он не ведал своей судьбы.
– Неправда, – прошептал Акос, глядя на Ризека так, словно надеялся, что мой брат развеет его страхи.
Меня пронзил острый приступ боли, и я прижала ладони к животу.
– И, уверяю тебя, это чистая правда. Прочитать тебе отрывок из стенограммы правительственного коммюнике? – Ризек вытащил из заднего кармана штанов листок бумаги и развернул его.
Разумеется, мой брат заранее подготовился к встрече, намереваясь морально раздавить своих пленников. Акос задрожал.
– «Третье дитя рода Керезетов умрет, служа роду Ноавеков», – начал Ризек на отирианском языке, самом распространенном в галактике.
Почему-то предсказание, прозвучавшее на отирианском, стало для меня совершено непреложным. Оно буквально обрело плоть и кровь. Но почувствовал ли Акос то же, что и я?..
Ризек уронил листок на пол. Акос схватил его так порывисто, что едва не разорвал. Сидя на корточках, он внимательно перечитывал отрывок. Может, молился о том, что предсказание рано или поздно изменится и его смерть во славу рода Ноавеков не была предопределена изначально.
– Нет, – наконец твердо произнес он, вставая. – Я скорее умру, чем…
– А теперь, пожалуй, я тебе не поверю, – сказал Ризек, понизив голос до шепота и склонившись к лицу окаменевшего Акоса, чьи пальцы судорожно комкали бумажку. – Я-то знаю, как ведут себя люди, которые жаждут смерти. Я много раз доводил их до такого состояния. А ты, напротив, хочешь выжить.
Акос вздохнул, его взгляд стал жестким. Он продолжал смотреть на Ризека в упор.
– Мой брат не имеет к этому никакого отношения. Он тебе не нужен. Отпусти его, и я… Я не доставлю никаких хлопот.
– А ты сделал несколько ошибочных выводов насчет причин вашего пребывания здесь, –
Страница 18
роизнес Ризек. – Ты вообразил, что мы пересекли Рубеж, дабы подстегнуть твою судьбу, а твой братец просто подвернулся нам под руку? Нет, подвернулся как раз ты. А отправлялись мы именно за ним.– Лично ты никакого Рубежа не пересекал, – огрызнулся Акос. – Отсиживался тут, пока твои лакеи делали грязную работу.
Ризек повернулся и взошел на помост. Стена перед ним была увешана разнообразным оружием, в основном ток-клинками длиной с мою руку. Ризек выбрал широкий, тяжелый нож с крепкой рукоятью, похожий на мясницкий тесак.
– Судьба твоего брата весьма примечательна, – пробормотал Ризек, взвешивая нож. – Но ты даже не представляешь, что ожидает его в будущем, верно? И ты не можешь ничего сказать о своей собственной участи.
И Ризек хитро улыбнулся, как улыбался всегда, когда знал скрытую от других тайну.
– «Провидеть будущее галактики», – процитировал Ризек на шотетском. – То есть стать следующим оракулом.
Акос молчал.
Я отодвинулась от щели и закрыла глаза. Привалившись к стене, я погрузилась в размышления.
Для отца и брата смысл всех наших Побывок заключался в поисках оракула. Пока что никакого успеха в этом деле мы не достигли. Невозможно изловить того, кто понимает, что за ним придут, и готов кинуться на нож, лишь бы не быть схваченным, как поступила предсказательница во время охоты на Керезетов.
Но, похоже, Ризек кое-что сообразил, отправив людей сразу за двумя оракулами. И если женщина покончила с собой, то второй оракул, Айджа Керезет, до сих пор оставался в неведении. Сейчас он уподобился мягкой и податливой глине, из которой жесткая рука Ризека могла вылепить все, что заблагорассудится.
Я вновь прижалась к щели и увидела, как кудрявый Айджа, утерев нос тыльной стороной ладони, спрашивает на скользком тувенском наречии:
– Что он говорит, Акос?
– Что они приходили на Туве не за мной. Им нужен ты, – произнес Акос, даже не оглянувшись.
Странно слушать, как один и тот же человек столь идеально, без малейшего акцента изъясняется на двух языках. Мне стало даже завидно.
– Я?..
Глаза Айджи оказались необычного, светло-зеленого оттенка вроде радужных крылышек насекомых или токотечения после Мертвящего часа. Они почти светились на фоне смуглой, цвета топленого молока кожи, напомнившей мне о земле планеты Золд, когда та была присыпана цветочной пыльцой.
– Но для чего?
– Ты – новый оракул нашей планеты, – ответил Ризек на тувенском, спускаясь со ступеней с тесаком в руке. – Ты увидишь будущее во множестве его вариантов. И в реализации одного из них я крайне заинтересован.
Тень, будто червь, скользнула под моей кожей, и костяшки пальцев зазвенели от токодара. Я с трудом подавила стон. Я уже догадалась, какого будущего жаждет Ризек: сокрушить врагов и стать признанным Ассамблеей вождем не только шотетов, но и всей планеты. Однако судьба довлела над ним почти так же, как и над Акосом, предрекая Ризеку капитуляцию перед врагом, а не возвышение и победу. Если Ризек хотел избежать своего жребия, ему требовался свой личный оракул. И теперь он у него был.
Я тоже хотела, чтобы шотеты стали признанным народом, а не кучкой презренных мятежников.
Но почему постоянная боль от моего токодара росла с каждой секундой?
– Я… – Айджа неотрывно смотрел на тесак Ризека. – Я – не оракул. У меня никогда не бывало видений, и я не могу… правда…
Мне опять пришлось прижать руки к животу.
Ризек подкинул нож-тесак. Тот перевернулся, описывая круг в воздухе.
Нет, нет, нет! – мелькнула у меня в голове неожиданная мысль.
Между Ризеком и Айджей встал Акос, точно лишь он мог остановить моего брата. Ризек двигался прямо к Айдже, глядя на вращающийся нож.
– Значит, надо сделать так, чтобы видения посетили тебя уже сегодня, – хмыкнул он. – Я хочу, чтобы ты нашел будущее, которое меня устроит, и сказал мне, что я должен сделать, чтобы его заполучить. Почему бы нам не начать с того варианта, при котором шотеты, а не тувенцы получат власть над планетой?
Брат кивнул Васу, и тот принудил Айджу опуститься на колени. Ризек поймал нож и ткнул острием лезвия в участок над ухом тувенца.
– Я не умею! – заскулил Айджа. – Я не могу вызывать видения, не могу…
И вдруг Акос ударил моего брата в бок. Мальчик был слишком легким, чтобы повалить Ризека, но ему удалось застать того врасплох. Ризек пошатнулся и упал. Акос размахнулся – глупец! – но Ризек был достаточно быстр. Он пнул Акоса ногами в живот, вскочил, схватил младшего Керезета за волосы, оттянул ему голову назад и сделал надрез на скуле, от уха до подбородка. Акос завизжал.
Ризек обожал кромсать людей именно таким образом. Он любил оставлять на их коже заметные шрамы. Броские, осязаемые.
– Пожалуйста, – канючил Айджа, – я не сумею сделать то, что вам от меня нужно! Прошу вас, не мучьте ни его, ни меня, пожалуйста…
Ризек посмотрел сверху вниз на Акоса, зажимавшего рану. По шее мальчика текла кровь.
– Я даже не представляю, как будет «пожалуйста» по-тувенски, – произнес Ризек.
Поздно ночью я услышала крик, эхом р
Страница 19
знесшийся по коридорам поместья Ноавеков. Это был не Акос. Ризек отправил его к нашему кузену Вакрезу. Чтобы «шкура малость задубела», как выразился брат. Я узнала голос Айджи, вопившего от боли, в то время как Ризек пытался вырвать у него предсказание своего будущего.Крики Айджи еще долго преследовали меня в ночных кошмарах.
8. Кайра
Я со стоном открыла глаза. Кто-то стучал в дверь.
Моя спальня смахивала на комнату для гостей: никаких милых сердцу безделушек, все вещи, включая одежду, аккуратно убраны в шкафы и комоды. Наш продуваемый ветрами особняк с его полированным паркетом и коваными канделябрами был до отказа забит плохими тошнотворными воспоминаниями, как пузо обжоры – плотным обедом. И сегодня ночью меня посетило одно из них: эпизод двухсезонной давности о крови, текущей по шее Акоса Керезета.
Не хотелось мне пускать корни в таком месте.
Я села в постели и вытерла слезы тыльной стороной ладони. Никакой это был не плач: обычная бессознательная реакция на чересчур сильный болевой приступ.
Пригладив волосы, я поковыляла к двери, за которой стоял Вас.
– Чего тебе? – неприветливо буркнула я и принялась ходить туда-сюда по комнате.
Иногда ходьба меня успокаивала, вводя в некое подобие транса.
– Рад застать тебя в прекрасном расположении духа, – осклабился Вас. – Ты спала? Вообще-то уже за полдень перевалило.
– Тебе этого не понять, – отрезала я.
Вас был единственным существом, который благодаря своему дару не чувствовать боли мог дотрагиваться до меня голыми руками. О чем он не забывал регулярно мне напоминать. «Вот станешь постарше, малышка Кайра, – любил говаривать он, когда поблизости не было Ризека, – оценишь тогда мои прикосновения». Я всегда отвечала, что предпочту умереть в одиночестве. И я не врала.
Вас не чувствовал боли, а значит, ничего не знал и о сером мареве, которое клубилось в голове и делало жизнь переносимой.
– Куда уж мне! – хмыкнул он. – Кстати, твой брат и его ближайшие соратники приглашают тебя отужинать с ними нынче вечером. Оденься поэлегантней.
– У меня нет настроения вести светские беседы, – прошипела я сквозь зубы. – Передай брату мои извинения.
– Наверное, я выразился неточно. Я сказал «приглашают», а Ризек употребил слово «требую».
Зажмурившись, я замерла на месте. Иногда Ризек нуждался в моем обществе, чтобы нагнать страху на своих гостей, даже если обедал с друзьями. Шотетская поговорка гласит: «Хороший воин и на дружескую пирушку приходит с оружием».
Оружием Ризека была я.
– Я явился не с пустыми руками, – Вас вытащил из кармана пузырек без этикетки, запечатанный воском.
Вас, конечно, принес мне то самое единственное обезболивающее, приняв которое я становилась пригодной для общения. Ну, более или менее.
– И как я буду ужинать, накачавшись твоей дрянью? Меня вырвет прямо на гостей, – спросила я, подумав, что кое-кому это пойдет на пользу.
– А ты не ешь, – пожал плечами Вас. – Но без лекарства толку от тебя чуть, верно?
Выхватив пузырек, я с силой захлопнула дверь у Васа перед носом.
Я до самого вечера просидела в ванне, надеясь, что горячая вода расслабит сведенные судорогой мышцы. Тщетно. Выбора не оставалось.
Раскупорив пузырек, я выпила содержимое.
В качестве мести, к столу я спустилась в одном из материнских платьев: длинном, голубом, с лифом, расшитым геометрическим узором, который напоминал крест-накрест положенные перья.
Я понимала, что брату будет неприятно видеть меня в одежде матери, но сказать он ничего не посмеет. В конце концов, оделась я элегантно, как он и велел.
Пуговицы я застегивала десять минут – настолько пальцы онемели от болеутоляющего. Идя по коридорам, я держалась рукой за стену. Мир стал зыбким и ненадежным. Туфли я несла в другой руке, собираясь надеть их перед входом в столовую, – боялась поскользнуться на натертом паркете.
Тени расползались по обнаженным рукам, от плеч до запястий. Истончаясь, они обвивали пальцы и густо синели под ногтями. Они обжигали болью, немного притупленной лекарством. Кивком головы я удержала стражника, собиравшегося распахнуть двери столовой, и обулась.
– Теперь открывай, – сказала я, и он послушно надавил на дверную ручку.
В просторном зале было тепло: на столе мерцали свечи, а в камине потрескивал огонь.
Ризек, озаренный пламенем, крутил в пальцах бокал. Справа от него маячила Има Зетсивис – жена Узула Зетсивиса, который входил в ближний круг нашей матери.
Я посмотрела на Иму. Еще молода, по крайней мере, гораздо моложе мужа, но волосы уже белые как снег, подумала я. А еще у Имы оказались изумительные синие глаза и не сходящая с губ улыбка.
Прочие присутствующие не представляли для меня особого интереса. Слева от брата стоял Вас, куда же без этого типа. Его двоюродный брат, Сузао Кузар, подобострастно хохотал над какой-то шуткой Ризека. Рядом околачивался наш кузен Вакрез, специалист по муштровке солдат, жадно допивавший вино, его супруга Малан и Лети – взрослая дочь Зетсивисов. И, наконец, Зег Радикс, которо
Страница 20
о я лишь однажды видела на похоронах его брата Кальмева – солдата, которого убил Акос Керезет.– Наконец-то! – Ризек махнул мне рукой. – Все знакомы с моей сестрой Кайрой?
– А на тебе платье твоей матери, – заметила Има. – Как изысканно!
– Мой брат попросил меня одеться элегантно, – старательно выговорила я онемевшими губами. – А моя мать славилась своим вкусом по части нарядов.
Ризек метнул на меня злобный взгляд и поднял бокал:
– За Илиру Ноавек! – провозгласил он. – Да проведет ее Ток по тропе подвигов!
Все дружно осушили бокалы. Лакей безмолвно предложил поднос с напитками, но я отказалась: горло заледенело, и я вряд ли смогла бы проглотить хоть каплю. Ризек намеренно повторил слова священника, сказанные на похоронах нашей матери, дескать, не забудь их, сестричка.
– Иди сюда, малышка Кайра. Дай-ка я на тебя погляжу, – произнесла Има. – Впрочем, не такая уж ты и малышка. Сколько тебе исполнилось?
– За моими плечами десять Побывок, – ответила я стандартной формулой, показывающей, сколько сезонов человеку удалось выжить, а не сколько он прожил вообще. – Однако я начала рано, следовательно, мне… да, через несколько дней будет шестнадцать, – уточнила я.
– Ах, как чудесно быть юной и считать дни! – рассмеялась Има. – В общем, ты еще сущее дитя, хотя и весьма долговязое.
Има обладала не столь редким, но настоящим талантом исподтишка уколоть собеседника. Назвать меня «дитя» было самой безобидной шпилькой из ее арсенала.
Улыбнувшись, я направилась к камину.
– Лети, ты ведь знакома с Кайрой, не так ли? – спросила Има у своей дочери.
Лети Зетсивис оказалась на голову ниже меня, но старше на несколько сезонов. На шее у нее висел кулон: жучок-фензу в стеклянном шарике. Мертвое насекомое до сих пор светилось.
– Нет, – ответила Лети. – Я бы пожала тебе руку, Кайра, но…
Она дернула плечиком. Словно в ответ тени метнулись к моему горлу. Я подавила стон.
– Будем надеяться, что ты никогда не заслужишь подобной чести, – холодно вымолвила я.
Лети вытаращила глаза, и в зале вдруг сделалось тихо. А я сообразила, что сыграла на руку Ризеку: он хотел запугать своих приближенных с моей «помощью».
И у него это получилось.
– У твоей сестры острые зубки, – сказала Има, взглянув на Ризека. – Не позавидуешь твоим врагам.
– Как и друзьям, – заметил Ризек. – Я пока не успел объяснить ей, в каких случаях не надо кусаться.
Я нахмурилась, но прежде чем мне удалось «укусить» кого-нибудь снова, они уже сменили тему разговора.
– Как поживает последняя партия новобранцев? – осведомился Вас у Вакреза.
Кузен был высоким и красивым, но в уголках его глаз уже появились морщины, сохранявшиеся даже тогда, когда он не улыбался. Глубокий шрам в форме полумесяца темнел на его щеке.
– Сносно, – ответил Вакрез. – А пройдут первый раунд, станет еще лучше.
– Ты поэтому собрался нас навестить? – спросила Има.
Армия разбила лагерь около Рубежа, в нескольких часах пути от Воа.
– Нет. Доставил сюда Керезета, – Вакрез кивнул на Ризека. – Младшего, я имею в виду.
– А его шкурка хоть немного задубела? – спросил Сузао, грубый, как кожа Панцырника, коротышка, испещренный шрамами. – Когда мы его поймали, он был неженкой, чуть тронешь – оставишь синяк!
Присутствующие рассмеялись. Я вспомнила, как выглядел Акос и его всхлипывающий, коленопреклоненный брат. И запекшуюся кровь на руке Акоса – первый знак совершенного убийства. Мне он слабаком не показался.
– Не таким уж он был и слюнтяем, – недовольно возразил Зег Радикс. – Иначе как бы он одолел моего брата?
Сузао отвернулся.
– Уверен, что никто не хотел оскорбить память Кальмева, Зег, – вступился Ризек. – Мой отец тоже погиб от руки недостойного, – он отхлебнул из бокала. – А теперь, прежде чем мы сядем за стол, я предлагаю хорошенько повеселиться.
Я недоверчиво посмотрела на открывающиеся двери. Что бы Ризек ни подразумевал, вряд ли это окажется действительно весело.
В зал вошла женщина, от шеи до лодыжек затянутая в темный облегающий костюм, подчеркивающий каждый мускул и сустав. Ее глаза и губы были обведены чем-то вроде пастели вульгарных тонов.
– Мы с сестрами приветствуем шотетов от имени планеты Огра! – произнесла она скрипучим голосом. – И мы для вас станцуем.
Женщина хлопнула в ладоши. Все огни, включая светлячков-фензу и пламя в камине, разом потухли, зал погрузился в темноту. Огра, покрытая вечной тенью, была самой загадочной планетой галактики. Ее жители очень редко допускали к себе чужаков, и даже хитроумные следящие устройства не могли проникнуть в огрианскую атмосферу. Самое большее, что могли получить любопытные, это спектакль вроде нынешнего. В кои-то веки я была благодарна Ризеку за его стремление предаваться инопланетным удовольствиям, запретным для остальных шотетов. Если бы не двоемыслие брата, мне бы никогда в жизни не удалось насладиться таким зрелищем.
Я ждала, привстав на цыпочки от нетерпения. Меж пальцами танцовщицы, продолжавшей хлопать в ладоши, зазмеились тонкие завитки света. О
Страница 21
а развела руки в стороны. На одной ладони заплясали оранжевые язычки пламени, на другой – синеватые горошины фензу. Пастель, которой были обведены глаза и губы танцовщицы, замерцала. Женщина улыбнулась, ее зубы сверкнули в темноте как клыки дикого зверя.В зал вплыли еще две огрианки и встали позади первой. Они оставались неподвижны целую минуту, после чего начали извиваться – плавно, медленно и еле заметно. Танцовщица слева принялась легонько постукивать себя в грудь, но звук получался настолько громким, будто женщина била в толстопузый барабан. Другая задвигалась, подчиняясь рваному ритму: ее живот втянулся, спина выгнулась, плечи сгорбились. Она изогнулась, и вдруг мерцающий свет проник в ее тело, осветив все ее позвонки, которые превратились в мигающую гирлянду.
Многие, в том числе я, ахнули.
Первая танцовщица скрестила руки: язычки пламени замелькали вокруг фензу. Складывалось впечатление, что она искусно плела ковер из огней. В их свечении пальцы и запястья женщины совершали сложные, почти механические движения. «Барабанщица» изменила ритм, и повелительница огня присоединилась к обладательнице светящегося скелета. Они закружились в порывистом, дерганом танце. Мне стало не по себе. Я не знала, восхищает меня их пляска или тревожит. Каждую секунду ждала, что одна из них потеряет равновесие и рухнет на пол. Однако танцовщицам всякий раз удавалось подхватить друг друга. Они вращались, крутились, склонялись и выпрямлялись, озаренные разноцветным заревом.
Когда представление закончилось, я уже почти не дышала. Ризек громко зааплодировал, остальные гости последовали его примеру. Я тоже неохотно присоединилась, чувствуя, что подобная благодарность несоразмерна увиденному.
Первая женщина вернула огонь в камин, а фензу – в плафоны. Вся троица поклонилась, взявшись за руки, а потом танцовщицы улыбнулись, не размыкая губ.
Мне захотелось поговорить с ними, хотя я не понимала, о чем, но женщины уже уходили из зала.
Последняя, проплывая мимо, вдруг схватила меня за подол юбки, зажав ткань между большим и указательным пальцами.
Ее «сестры» тотчас застыли и посмотрели на меня. В их взглядах таилась ошеломляющая сила. Черные радужки глаз были настолько крупными, что практически скрывали белки. Я поняла, что с удовольствием провалилась бы сквозь землю.
– Она сама – как маленькая Огра, – произнесла третья танцовщица, и костяшки ее пальцев замерцали, точь-в-точь как «браслеты» моих теней на руках. – Облаченная во тьму.
– У нее есть дар, – сказала повелительница огня.
– Дар, – эхом повторила «барабанщица».
Мне было сложно с ними согласиться.
В камине тлели угли. Моя тарелка была доверху наполнена деликатесами: кусками зажаренного орнитомортуса, квашеными солефрутами, листиками салата, приправленного специями. Голова гудела. Отщипывая кусочки хлеба, я вполуха слушала, как Узул Зетсивис хвастается своим богатством.
Уже более ста сезонов семья Зетсивисов занималась сбором и разведением фензу в северных лесах. В отличие от остальной галактики, мы, шотеты, привыкли использовать не ток-лампы, а именно светлячков. Это – отголосок нашей религии, теперь почти утраченной: надо сказать, что самые суровые ортодоксы до сих пор наотрез отказываются от утилитарного использования Тока вообще.
Возможно, что семейный бизнес Зетсивисов как раз и провоцировал их рьяную религиозность. Они напрочь отвергали препараты из ледоцветов даже в качестве лекарства, что на практике означало отказ от многих медикаментов. Зетсивисы утверждали, что Ток оскверняет любое вещество, нарушающее «естественное состояние организма», хотя речь могла идти о самой простой анестезии. И они чурались транспортных средств с ток-двигателями, считая это слишком «легкомысленным применением» энергии Тока. Исключение делалось лишь для побывочных кораблей, служивших религиозному обряду. Вот и сейчас в их бокалах плескалась чистая вода, а не ковыльное вино.
– Да, трудный сезон, что и говорить, – бубнил Узул. – В этой точке орбиты планета не получает тепла, и фензу плохо растут! Нам пришлось задействовать передвижные системы отопления…
Справа от меня Сузао и Вакрез затеяли жаркую дискуссию об оружии.
– А я тебе говорю, ток-лезвий не хватает для боевых действий, что бы там ни плели наши предки. Вот в дальнем бою или космическом сражении…
– Любой дурак способен стрелять из ток-бластера! – кипятился Сузао. – Ты хочешь, чтобы мы отложили в сторону ток-ножи и мало-помалу повторили судьбу изнеженного населения других планет Ассамблеи?
– Не такие они и неженки, – возразил Вакрез. – Малан переводит новости с отирианского на шотетский, он показывал мне рапорты.
Большая часть присутствующих, будучи родовой шотетской аристократией, изъяснялась на иностранных языках, что было строжайше запрещено всем остальным.
– Между оракулами и Ассамблеей нарастает напряженность. Говорят, что планеты встают на ту или другую сторону. В отдельных случаях, они готовы развязать такую войну, которая нам и не снилась. И кто знает, что они еще ус
Страница 22
еют изобрести к тому времени, когда разразится конфликт. Ты хочешь, чтобы мы оказались на обочине истории?– «Говорят», – передразнил Сузао. – Ты слишком падок на сомнительные слухи, Вакрез, ты всегда таким был.
– Полагаешь, Ризек заинтересован в союзе с питайцами, поскольку ему нравятся морские виды? – хмыкнул Вакрез. – Нет, у них имеется то, что нам нужно.
– А я считаю, что нам хватает нашей шотетской доблести.
– Тогда скажи это Ризеку. Уверен, он к тебе прислушается.
Сидящая напротив меня Лети не сводила глаз с темных нитей на моей коже. Паутина постоянно переползала то на локоть, то на ключицу, то на скулу…
– Что ты чувствуешь? – спросила она, перехватив мой взгляд.
– А что, по-твоему, обычно чувствуют другие одаренные? – огрызнулась я.
– Я помню всякое событие. Ничего не забываю, – ответила она. – И ощущаю дар… как звон в ушах или энергию.
– Да, пожалуй, термин «энергия» подходит.
Энергия? А может, агония?
Я отхлебнула глоток ковыльного вина. Личико Лети превратилось в неподвижную булавочную головку, вокруг которой вращалась столовая.
Я попыталась сфокусировать взгляд на Лети и сразу пролила вино.
– Твое любоп… – я запнулась.
Любопытство – чересчур сложные слово для того, в чьих жилах циркулирует сильнейшее обезболивающее.
– Твой интерес к моему дару кажется мне несколько странным, – заявила я.
– Тебя боятся, – произнесла Лети. – Поэтому я сейчас и пытаюсь разобраться, не стоит ли и мне тоже начать бояться тебя, Кайра.
Я не успела ответить. Ризек, который сидел во главе стола, поднялся и обхватил своими длинными пальцами пустой бокал, подавая тем самым знак, что ужин окончен. Гости потянулись к выходу: сначала Сузао, за ним Зег, потом Вакрез и Малан. Когда к двери направился Узул, мой брат его остановил.
– Мне бы хотелось побеседовать с вами и вашей семьей, Узул.
Я встала, придерживаясь за столешницу. В этот момент Вас просунул в дверные ручки засов, запирая нас. Точнее, их – вместе со мной.
– Кстати, Узул, – весело произнес Ризек, – подозреваю, у нас с вами будет нелегкий разговор. Ваша жена поведала мне кое-что занимательное.
Узул покосился на Иму. Ее неизменная улыбка исчезла: теперь женщина выглядела испуганной и не на шутку встревоженной. И я готова была спорить на что угодно – страшилась Има не мужа. Во внешности заводчика не было ничего пугающего: круглый животик богатея, косолапая походка.
– Има? – слабым голосом переспросил Узул.
– У меня не было выбора, – пролепетала та. – Я искала один сетевой адрес и нечаянно увидела историю твоих контактов. Там были координаты, и я вспомнила, как ты разглагольствовал о колонии диссидентов…
Понятно. Когда я была маленькой, история о людях, вызвавших недовольство моего отца и от греха подальше переселившихся на другую планету, была, скорее, анекдотом. Когда я повзрослела, анекдот еще продолжали передавать из уст в уста, обрастая подробностями. И все это имело под собой почву: простого упоминания о колонии хватило, чтобы Ризек принялся с такой силой скрежетать зубами, будто жевал кусок полусырого мяса. Он считал диссидентов врагами не только нашего отца и бабки, но также и серьезнейшей угрозой для своей собственной персоны. Шотеты должны были находиться под его контролем, иначе Ризек не чувствовал себя в безопасности. Если Узул контактировал с диссидентами, это однозначно являлось предательством.
Ризек пододвинул стул и кивком указал на него заводчику:
– Присаживайтесь.
Узул подчинился.
– Кайра, – ласково позвал меня Ризек, – подойди-ка к нам.
Я не могла сдвинуться с места. Стояла у стола, сжимая бокал с вином. Пришлось крепко сцепить зубы, потому что мое тело наполнялось тенями, точно черной кровью из лопнувших сосудов.
– Кайра, – тихо повторил Ризек.
Ему не нужно было мне угрожать. Сейчас я отставлю бокал и сделаю все, что он мне прикажет. Так будет всегда, пока мы живы. Иначе Ризек расскажет присутствующим о том, что я сотворила с нашей матерью. Это воспоминание камнем лежало у меня на сердце.
И я отставила бокал. Подошла к Ризеку. Он велел мне возложить ладони на голову Узула Зетсивиса и не отнимать их до тех пор, пока тот не сделает чистосердечное признание. Так я и поступила.
Между мной и Узулом мгновенно возникла связь. Я ощутила страстное желание загнать в Узула все свои тени, окрасить его нутро в черный цвет космической пустоты и положить конец своим страданиям. Я могла бы убить его одним прикосновением: такое уже случалось. Мне требовалось лишь повторить это, чтобы избавиться от жуткой силы, разъедавшей мои нервы, как кислота…
Всхлипывающие Има и Лети обнялись. Има удержала дочь, когда та попыталась кинуться на меня. Наши глаза встретились в ту секунду, когда я направила в плоть ее отца чернильную темноту, несущую боль. Во взгляде Имы горела ненависть.
Узул завизжал. Он вопил долго и громко. Я почти оглохла.
– Хватит! – взмолился он наконец.
Ризек прищурился. Я сняла ладони с головы Узула и пошатнулась. Перед глазами замелькали пятна. Вас п
Страница 23
идержал меня за плечи, не давая упасть.– Я действительно пытался разыскать диссидентов, – прохрипел Узул: по его лицу градом катился пот. – Думал сбежать отсюда и поселиться вдали от… тирании. Говорят, они живут на Золде, но мой контакт сорвался. А больше никто ничего не знал. И мне пришлось отказаться от этой затеи.
Лети всхлипывала, Има молча обнимала дочь.
– Я вам верю, – вымолвил Ризек. – Вы прославились своей честностью. Однако Кайра вас накажет.
Я мечтала о том, чтобы тени утекли из моего тела, как вытекает вода из отжимаемой ткани. Я богохульно желала, чтобы Ток покинул меня и никогда не возвращался. Но моя воля была ограничена. Под пристальным взором Ризека паутина стала расползаться, словно она слушалась именно его, а не меня. Не исключено, что так оно и было.
Я не стала ждать повторных приказаний. Вновь дотронулась до Узула Зетсивиса и не отнимала рук, пока его крики не заполнили всю мою душу. Пока Ризек не приказал мне остановиться.
9. Кайра
Я плохо понимала, где нахожусь. Видела гладкую ступеньку под ступней, – туфля потерялась где-то в столовой. Колеблющиеся отблески фензу на половицах. Паутину, переползающую вверх-вниз по предплечью. Пальцы – скрюченные, точно переломанные веточки, я цеплялась ими за пустоту, как временами впивалась ногтями в собственные ладони.
Откуда-то из недр поместья доносились чьи-то крики. Я подумала, что слышу Айджу Керезета, хотя тот не подавал голоса уже несколько месяцев.
Хотя Айджу не выпускали из нашего особняка, я встретила его лишь однажды.
Случайно столкнулась с ним в коридоре рядом с кабинетом Ризека. Айджа похудел, а его взгляд – помертвел. Какой-то солдат протащил злосчастного оракула мимо: мне бросились в глаза глубокие впадины над ключицами. Одно из двух: либо у Айджи была железная воля, либо он действительно не знал, как пользоваться токодаром, что и утверждал с самого начала. Лично я поставила бы на второе…
– Пошли за ним кого-нибудь, Вас, – донесся до меня голос Ризека. – Он нужен мне именно на такой случай.
Оказывается, мой брат находился здесь, как и я.
Я дернулась и поскользнулась на полированном дереве. Вас, единственный, кто мог ко мне прикасаться, поволок меня в мою комнату.
– За кем он тебя послал? – неразборчиво пробормотала я, но боль обрушилась на меня волной, и я забилась в руках Васа, как будто это могло мне помочь.
Разумеется, не помогло.
Отодрав мои пальцы от своей одежды, Вас позволил мне упасть на пол.
Теперь я стояла на четвереньках в собственной спальне. С кончика носа скатилась капля пота. Или слеза.
– Кто… – прошептала я. – Кто кричал?
– Узул Зетсивис. Твой дар, похоже, обладает долговременным эффектом, – ответил Вас.
Я уткнулась лбом в прохладный пол.
Узул Зетсивис коллекционировал фензу. Однажды он показал мне самую ценную часть коллекции: разноцветных жучков, приколотых к доске в его кабинете. На этикетках обозначался сезон сбора. Фензу переливались так, словно их крылышки отражали токотечение. Узул смотрел на них как на величайшую драгоценность, хотя дом его ломился от богатств.
Какой милый дядька, а я… заставила его орать и корчиться от боли.
Не знаю, сколько прошло времени, но когда распахнулась дверь, я увидела ботинки Ризека – черные и начищенные до блеска. Попыталась сесть, но тело мне не повиновалось. В конце концов я сумела как-то изловчиться: повернув голову, я посмотрела на брата.
А в коридоре маячил кто-то еще – смутно мне знакомый, словно виденный во сне.
Он сделал шаг вперед и замер позади Ризека.
Высокий, ростом почти с Ризека. Стоял он по-солдатски прямо и казался весьма самоуверенным. Несмотря на это, он был худ, если не изможден: под глазами залегли тени, а лицо покрывали синяки и царапины. Тонкий шрам прочертил скулу от уха до подбородка, на правой руке белела повязка, наверняка скрывавшая еще не заживший знак убийства.
Его серые глаза встретились с моими. Я узнала юношу именно по этой особенной настороженности во взгляде. Акос Керезет, третье дитя рода Керезетов, теперь почти взрослый.
Боль, скопившаяся внутри, разом нахлынула на меня. Я схватилась за голову, едва подавляя крик. Слезы застилали глаза, мешая разглядеть брата: лишь каким-то чудом мне удавалось сфокусироваться на бледном, как у трупа, лице Ризека.
Среди шотетов и тувенцев обо мне ходило множество слухов, поощряемых Ризеком. Вероятно, они уже расползлись и по всей звездной системе. Люди вообще любят перемывать косточки судьбоносным родам. Болтали, что мои ладони обжигают огнем, а руки от запястий до плеч покрыты знаками убийств. Говорили и о том, что мой разум давно помутился. Меня боялись и ненавидели. Однако вряд ли образ всхлипывающей, беспомощно ползающей по полу девушки соответствовал этим легендам.
Мои щеки заалели от унижения. Никто не имел права видеть меня в столь жалком состоянии! Как Ризек только посмел привести сюда Акоса? Брату прекрасно известно, что я обычно чувствую после… в общем, после наихудшего кошмара.
– Почему он здесь? – спрос
Страница 24
ла я, постаравшись, чтобы Ризек не услышал гнева в моем голосе.– Не будем терять ни минуты, – произнес Ризек, поманив Акоса.
Они оба переступили порог моей спальни.
Керезет демонстрировал полное подчинение Ризеку, но я заметила, что он все же старался держаться на расстоянии. Он был на пределе.
– Кайра, познакомься с Акосом Керезетом. Акос – третье дитя рода Керезетов и наш… – Ризек ухмыльнулся, – наш верный слуга.
Он намекал на то, что Акосу судьбою предначертано умереть за нашу семью. Погибнуть, служа нам, как еще два сезона назад объявила Ассамблея.
Губы Акоса искривились.
– У Акоса – уникальный токодар, который, думаю, тебя заинтересует, – продолжил Ризек и кивнул Керезету.
Тот присел на корточки и протянул мне руку. Я тупо уставилась на его ладонь. Я ничего не понимала. Ризек хочет, чтобы я причинила ему боль? Зачем?
– Давай, сестренка, тебе понравится, – произнес Ризек.
Я потянулась к ладони Акоса. Тьма расползалась под кожей, как чернильная клякса.
Я дотронулась до руки Акоса, приготовившись услышать крик. Но тени внезапно отпрянули и исчезли, а вместе с ними ушла и боль.
Это было совсем не похоже на действие лекарства, которое я принимала прежде. От препаратов меня мутило, в лучшем случае они одурманивали, притупляя чувства. А сейчас я словно вернулась в прошлое, в те дни, когда еще не проснулся мой дар. Впрочем, даже тогда я не ощущала такого умиротворения.
Неужели Акос подарил мне покой?
– Что это? – спросила я.
Кожа Акоса была теплой, шершавой и сухой, как галька, не слишком добросовестно обкатанная морем. Я уставилась на наши сцепленные руки.
– Я отсек Ток. – Голос Акоса оказался на удивление глубоким, хотя и ломким, как у любого мальчишки его возраста. – И неважно, какой дар он несет.
– У моей сестры – очень важный дар, – перебил его Ризек. – Но с некоторых пор от него нет толку, потому что он постоянно выводит Кайру из строя. Так что теперь именно ты сможешь сослужить нам службу… Но не забывай, кто тут хозяин, – тихо проговорил Ризек, склонившись к уху Акоса.
Тот не шевельнулся, но на его лице мелькнула гримаса отвращения.
Я села на пятки, продолжая ощущать прикосновение его ладони. Но я уже не глядела на него. Я сгорала от стыда. Можно было подумать, что он застал меня за переодеванием, увидев больше, чем дозволено чужим.
Я поднялась, и он встал вместе со мной. Несмотря на мой высокий рост, Акос оказался выше меня на полголовы.
– Значит, мы будем везде ходить с ним за ручку? – спросила я. – Что о нас подумают люди?
– Подумают, что он – наш слуга, – ответил Ризек. – Так оно и есть.
Брат шагнул ко мне. Я отпрянула, выдернув ладонь из руки Акоса. Черная паутина мигом вернулась на место.
– А где благодарность? – произнес Ризек. – Ты не оценила огромные усилия, которые я прилагаю для обеспечения твоего комфорта, приставляя к тебе столь одаренного слугу?
– Оценила. Спасибо, Ризек, – вымолвила я, не решаясь его провоцировать.
Я не хотела, чтобы брат опять заменил мои воспоминания своими.
– Не за что! – улыбнулся он. – Я пойду на все, лишь бы мои генералы жили в хороших условиях.
Никаким генералом он меня, разумеется, не считал. Солдаты прозвали меня «Плетью Ризека», инструментом для наказания, который Ризек использовал, когда ему было нужно. Ризек воспринимал меня как свое собственное, весьма впечатляющее оружие. Я была для него еще одним клинком.
Когда мой брат покинул спальню, мы с Акосом остались наедине. Я принялась ходить по комнате. От стола к изножью кровати и от закрытого шифоньера – обратно к кровати. Мне не нравилось, с каким любопытством Акос разглядывает обстановку, будто лапая все вокруг.
– И давно ты так живешь? – спросил он.
– Как «так»? – резко бросила я.
В тот момент я могла думать лишь о том, в каком виде он меня застал: лежащей на полу, в поту и слезах…
Я чувствовала себя зверем, пойманным в западню.
– Скрывая свои страдания, – в его голосе отчетливо прозвучала жалость.
Жалость – презрение в обертке доброты. Ее требовалось пресечь сразу, иначе потом общение сделается невозможным. Так меня учил отец.
– Я обрела дар, когда мне было восемь сезонов. К вящей радости отца и брата. Мы договорились, что я буду скрывать боль ради блага рода Ноавеков. И ради шотетов.
Акос хмыкнул. По крайней мере, с жалостью, он завязал. Вот и хорошо.
– Вытяни руку, – тихо приказала я.
Моя мать, когда злилась, всегда говорила еле слышно. Утверждала, что таким образом заставляет людей себя слушать. Мне недоставало ее элегантной изощренности. Я обладала изяществом кулака, метящего в лицо. Однако Акос повиновался. Он протянул мне руку ладонью вверх и вздохнул, словно искренне желал облегчить мои страдания.
Я быстро сжала его предплечье и резко дернула Акоса на себя. Похоже на танец: скрещенные руки, перенос веса.
Теперь я находилась позади Акоса, а он, согнувшись, стоял с заломленной за спину рукой.
– Может, я и мучаюсь, зато сил у меня хватает, – прошипела я, ощущая, как напрягают
Страница 25
я мышцы Акоса. – Ты полезен, но свет клином на тебе не сошелся. Ясно?Не дожидаясь ответа, я отпустила Акоса. Токодар вернулся и резанул меня болью, от которой защипало глаза.
– В соседней комнате есть кровать, – процедила я. – Убирайся.
Он послушался. Я с закрытыми глазами прислонилась к спинке своего ложа.
На самом деле мне хотелось совсем не такого окончания разговора.
10. Кайра
Я не ожидала, что Акос Керезет вернется по доброй воле. Однако на следующее утро он постучал в мою дверь. В нескольких шагах позади него топталась стражница. Акос держал флакон с пурпурной жидкостью.
– Доброе утро, моя госпожа, – насмешливо произнес он. – Поскольку никто из нас не заинтересован в постоянном физическом контакте, вы можете попробовать это снадобье. Последний пузырек из моих запасов, между прочим.
Я выпрямилась. Когда боль делалась непереносимой и я превращалась в мешок костей и мяса, каждый мускул напрягался, заставляя меня держаться прямо. Отбросив за спину распущенные волосы, я сообразила, что наверняка выгляжу странно, разгуливая в полдень в ночной сорочке, да еще и с левой рукой, от запястья до локтя покрытой наручами из кожи Панцырника.
– Очередная микстура? – кисло улыбнулась я. – Они или вовсе не помогают, или от них вреда больше, чем пользы.
– Вряд ли ты когда-нибудь пробовала обезболивающее из тихоцветов, – сказал Акос, выгнув бровь. – Насколько мне известно, ваш народ не жалует наши проверенные средства.
– Пробовала, – возразила я. – Лучшие отирианские лекарства.
– Отирианские, – он цокнул зыком. – Они хороши для обыкновенных болезней, но твоя проблема – особенная.
– Боль есть боль.
– Советую тебе его принять, – он чуть не насильно вложил мне в руку пузырек. – Снадобье, конечно, не снимет боль полностью, но заметно ослабит. К тому же у него почти нет побочных эффектов.
Я прищурилась и подозвала стражницу, которая маячила в коридоре. Та подбежала ко мне и по уставу поклонилась.
– Выпей эту настойку, – приказала я женщине.
– Думаешь, я собираюсь тебя отравить? – спросил Акос.
– Не исключено.
Стражница, вытаращив глаза от страха, взяла пузырек.
– Не бойся, яда здесь нет, – сказал Акос.
Женщина сделала глоток и вытерла губы тыльной стороной ладони. Несколько секунд мы с ней неподвижно стояли и ждали. Падать замертво она вроде бы не собиралась. Я забрала у нее флакон. Тени метнулись в кончики пальцев, вызвав покалывание. Стражница стремительно вернулась на свой пост, словно я была Панцырником.
Снадобье воняло гнилью и солодом. Я залпом осушила пузырек, ожидая, что вкус окажется столь же мерзким, как и запах. Ничего подобного, послевкусие было цветочно-пряным. Лекарство обволокло горло и осело в желудке странной тяжестью.
– Подействует через две минуты, – заметил Акос. – Ты надеваешь это на ночь? – Он показал на мою руку, покрытую поцарапанной броней. – Нападения боишься?
Броня была сильно изрезана острым ножом. Я снимала ее, только когда купалась.
– Нет, – буркнула я и сунула флакон Акосу.
– Значит, прикрываешь знаки убийства. – Акос нахмурился. – И почему Плеть Ризека прячет свои знаки?
– Не смей называть меня так. Никогда.
Я почувствовала какое-то давление в голове, будто кто-то сжал виски. По телу, откуда-то из глубины, пополз озноб, и моя кровь словно превратилась в лед. Сначала я решила, что виной тому – злость и раздражение, но ощущения были слишком физическими… и безболезненными. Я взглянула на руки. Тени никуда не делись, они темнели под кожей, но двигались медленно, заторможенно.
– Сработало, верно? – спросил Акос.
Боль не исчезла, она продолжала отзываться на течение Тока, но теперь она мне не мешала. Меня охватила приятная сонливость. Неужели мне удастся спокойно поспать?
– В каком-то смысле, – призналась я.
– Я знал, что снадобье подействует. А сейчас я хочу предложить тебе сделку.
– Ты считаешь, что в твоем положении можно предлагать сделки?
– Ага. Сколько бы ты ни твердила, что тебе не требуется моя помощь, в действительности это не так. Ты лукавишь. Поэтому ты можешь либо каждый раз принуждать меня оказывать тебе помощь, либо обращаться со мной как с человеком и получать лекарство без всяких проблем. Выбор за тобой, моя госпожа.
Думать, глядя ему в глаза, было затруднительно, поэтому я уставилась на просветы в жалюзи, сквозь которые в комнату проникали солнечные лучи. За оградой поместья Ноавеков люди ходили по улицам, наслаждаясь теплым сезоном. Пыль, наверное, стояла столбом…
В момент нашего знакомства Акос увидел меня в самом невыгодном для меня свете. Я была уязвимой, слабой и валялась на полу у его ног. Потом-то я попыталась отыграться, показав Акосу то, на что я способна, но проку вышло – чуть. Мою темную паутину нельзя ни стереть, ни уничтожить, а чем больше я испытываю физических страданий, тем сложнее мне жить достойной жизнью.
Может, Акос – мой единственный шанс?
– Я слушаю тебя, – произнесла я.
– Прекрасно, – он провел пальцами по густым, темным волосам. – Прошл
Страница 26
й ночью ты… показала мне болевой прием. Ты умеешь сражаться.– Еще как.
– И ты сможешь меня обучить, если я попрошу?
– Зачем? Ты издеваешься надо мной? Ты хочешь… убить Ризека? У тебя ничего не получится.
– Ты полагаешь, что я хочу его убить?
– А разве нет?
Он помолчал.
– Я хочу забрать домой брата, поэтому мне необходимо выжить и, следовательно, я должен уметь драться, – осторожно произнес Акос.
А я уже подзабыла, что такое настоящая братская любовь. Насколько мне представлялось, размазня и слюнтяй Айджа не достоин такого. Но Акос, по-солдатски уверенный в себе, выглядел очень решительным.
– А ты не обучен рукопашному бою? – поинтересовалась я. – Зачем же Ризек посылал тебя на два сезона к Вакрезу?
– Я обучен. Но мне нужно кое-что еще.
– Мне тоже, – я скрестила руки на груди.
– В обмен на твои уроки я научу тебя делать снадобье. И ты не будешь зависеть ни от меня, ни от кого другого.
Он словно читал в моем сердце, безошибочно выбрав самое соблазнительное для меня предложение. Ведь я жаждала не избавления от боли, но независимости. И Акос преподносил ее мне – в стеклянном флаконе с настойкой алого тихоцвета.
– Ладно, – согласилась я. – Я сделаю то, о чем ты просишь.
Вскоре после нашего разговора я привела Акоса к запертой двери, за которой скрывалась небольшая комната. Это крыло поместья не модернизировали, и замки здесь отпирались не прикосновением пальца хозяина (как в кабинете и в спальне Ризека), а по старинке.
Я вытащила из кармана ключ. Сегодня на мне были свободные брюки и свитер.
В комнате имелся длинный стол, а стены были увешаны полками: на них теснились пузырьки, колбы, ножи, мерные ложки и разделочные доски. Там же выстроился ряд банок. Судя по этикеткам на шотетском, в емкостях хранились различные виды ледоцветов. У нас был небольшой их запас, хотя тувенцы не торгуют с шотетами уже в течение двадцати сезонов. Тихоцветы попадали к нам через третьи руки, среди прочей добычи, привезенной из Побывок. Металлические тигли всех оттенков оранжево-красного свисали с крючков над горелками. Самый крупный – размером с мою голову, а самый маленький – с ладонь.
Акос выбрал тигель и поставил его на горелку.
– Зачем ты училась рукопашному бою, если ты можешь причинить боль с помощью простого прикосновения? – спросил он, наполняя стакан водой из-под крана.
Вылил в тигель, зажег огонь, взял нож и разделочную доску.
– Это часть шотетского образования, нас обучают боевым искусствам с детства. И мне это нравилось, – добавила я, помедлив.
– Где тихоцветы? – осведомился он, водя пальцем по банкам.
– В верхней – справа.
– Но ведь шотеты не используют ледоцветы.
– Шотеты не используют, – ответила я. – Но мы – исключение. У нас есть все. Перчатки найдешь под горелками.
– Что же, госпожа Исключительность, – фыркнул он, – тебе надо будет изыскать способ добывать еще и еще. Нам понадобится много.
– Понятно, – сказала я и на миг умолкла. – А читать тебя в армии не обучили?
Я полагала, что Вакрез должен был научить его не только драться. Но и писать, к примеру. «Откровенный язык» – это язык разговорный, а не письменный, детям приходилось учиться писать и читать.
– Подобные материи их не интересовали, – ответил Акос. – Мне командовали «Бегом марш!», и я бежал. Вот и все.
– Тувенскому мальчишке не пристало жаловаться на то, что его превратили в сильного шотетского мужчину, – заявила я.
– Я не превратился в шотета. Я – тувенец и всегда им останусь.
– То, что ты беседуешь со мной на шотетском, свидетельствует о другом.
– То, что я беседую с тобой на шотетском, является дурацким генетическим вывертом! – рявкнул он.
Я не стала спорить. Но чувствовала, что со временем Акос изменит свое мнение.
Акос извлек из банки с тихоцветами бутон, оторвал лепесток и сунул в рот. Я зачарованно смотрела на Акоса. Такая доза должна была мгновенно свалить его с ног. Акос проглотил лепесток, на секунду прикрыл глаза и как ни в чем не бывало вернулся к разделочной доске.
– У тебя к ним иммунитет? Как к моему токодару?
– Нет. Но они воздействуют на меня слабее, чем на других.
И каким образом он это обнаружил?
Акос положил бутон на доску и плашмя надавил ножом на цветоложе. Бутон раскрылся. Провел острием по каждому лепестку, быстро расправляя их. Это было похоже на волшебство.
Я наблюдала, как пузырится зелье из тихоцветов, сначала – красное, затем, после добавления засахаренных солефрутов – оранжевое… Когда Акос прибавил стебли сендеса, предварительно срезав с них листья, варево стало коричневым. За сендесом последовала щепотка порошка из «цветов ревности», и жидкость вновь покраснела. Как странно. Да и невозможно.
Акос снял тигель с огня, переставил на соседнюю горелку, чтобы остудить, и повернулся ко мне.
– Это весьма сложное искусство, – произнес он, широким жестом обводя комнату с ее полками, на которых стояли колбы, пузырьки и банки с ледоцветами. – А с обезболивающим на тихоцвете будет еще труднее. Ошибись хоть чуточку и
Страница 27
приготовишь себе яд. Надеюсь, ты умеешь быть не только жестокой, но и аккуратной.Он легонько коснулся тигля кончиком пальца и сразу же его отдернул. Я невольно залюбовалась его быстрыми движениями и поняла, к какой боевой школе он принадлежит. Зиватахак, «путь сердца».
– Ты знаешь о моей жестокости лишь понаслышке, – заметила я. – А хочешь я тебе скажу, что я слышала о тебе? Ты – неженка, трус и дурак. Слухи верны, как считаешь?
– Ты из Ноавеков, – упрямо буркнул он, скрещивая руки на груди. – Беспощадность в вашей крови.
– Я не выбирала кровь в своих венах, – возразила я. – Как и ты не выбирал свою судьбу. Мы с тобой стали тем, кем должны были стать.
Я развернулась и покинула комнату, задев дверной косяк закованной в броню рукой.
Я проснулась на рассвете, когда перестало действовать снадобье. За окном начиналось бледное утро. Как всегда медленно, по-старушечьи, я сползла с кровати, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Натянула легкий и просторный тренировочный костюм из синтетической ткани, сшитый на Тепесе. Никто лучше тепессаров не умел создавать одежду, сохраняющую прохладу: их планета была настолько жаркой, что люди не выходили из дома без термозащиты.
Прижавшись лбом к стене, я зажмурилась и на ощупь принялась заплетать волосы. Мне давно не доводилось расчесывать свои густые темные волосы, как я расчесывала их в детстве, надеясь завить в тугие кудри. Боль лишила меня и этого удовольствия.
Закончив, я достала из ящика стола свой ток-нож. Он был выключен, черные усики Тока не обвивались вокруг лезвия. Прихватив клинок с собой, я вошла в провизорскую, куда Акос перетащил свою кровать, – иногда он ночевал именно здесь.
Подкравшись, я прижала лезвие к шее Акоса.
Он открыл глаза, его зрачки тут же расширились. Парень попытался встать, но я слегка надавила на нож. Акос замер, а я ухмыльнулась.
– Ты спятила? – спросил он хриплым со сна голосом.
– Вижу, слухи обо мне распространяются быстро, – весело сказала я. – Но гораздо существеннее, не спятил ли ты, раз позволяешь себе спокойно дрыхнуть в логове врага, даже не потрудившись запереть дверь на засов. Если это не признак безумия, значит, идиотизма, выбирай сам.
Он попытался пнуть меня в бок коленом. Я блокировала удар локтем. Лезвие уперлось ему в живот.
– Ты проиграл прежде, чем проснулся, – заявила я. – Первый урок: если хочешь победить в сражении, постарайся избежать драки. А если твой враг – глупый соня, проще всего – перерезать ему глотку во сне. Если он мягкосердечен, обратись к его состраданию. Если он хочет пить, отрави его воду. Усек?
– А как же честь? Плюнуть и растереть?
– Честь! – фыркнула я. – Когда речь идет о выживании, для чести нет места.
Я процитировала строки из прочитанной однажды огрианской книги. Разумеется, в переводе на шотетский, кто здесь будет разбирать огрианский? Мои слова мигом прогнали сон из глаз Акоса: куда там ток-ножу!..
– Вставай, – приказала я, сунула клинок в ножны на пояснице и покинула комнату, чтобы Акос мог переодеться.
Когда мы закончили завтракать, солнце уже встало. В потайных коридорах бегали слуги, разнося по спальням чистое белье. Скрытые ходы тянулись с запада на восток параллельно обычным коридорам. Особняк построили таким образом, чтобы отделить хозяев от подчиненных. По такому же принципу возведен и сам Воа: в центре – дом Ноавеков, окруженный жилищами влиятельных и богатых, все остальные обретаются во внешнем круге, борясь за то, чтобы войти во внутренний.
Тренажерный зал, располагавшийся неподалеку от моей спальни, был просторным и светлым. Одну его стену занимало широкое окно, вдоль другой тянулось зеркало. С потолка свисала позолоченная люстра: изящный светильник контрастировал с черным полом, беспорядочными грудами матов и учебного оружия. Это было единственное помещение, которое позволила перестроить моя мама. Она считала, что поместье необходимо сохранять во всей его «исторической целостности», включая трубы, из которых иногда пованивало гнилью, и потускневшие дверные ручки.
Я любила тренироваться. Не только потому, что занятия увеличивали мою силу, хотя это являлось приятным бонусом. Мне нравилось ощущение физической активности: разогретого тела, быстрого пульса, приятного поднывания утомленных мускулов. Вот такая боль была мне по душе: ведь я выбирала ее сама. Как-то раз я попыталась побороться с солдатами Ризека, как делал он сам в часы тренировок, но чернильные тени Тока причиняли моим спарринг-партнерам нешуточные страдания, и от идеи совместных тренировок пришлось отказаться.
Весь последний сезон я читала шотетские книги о древнем боевом искусстве – эльметахаке, «пути разума». Как и многое в нашей культуре, приемы этой школы были изучены во время наших Побывок. В эльметахаке буквально сплавились между собой огрианская свирепость, отирианская логика и наша шотетская изобретательность.
Когда мы с Акосом очутились в спортзале, я сразу же схватила оставленную там накануне книгу «Принципы эльметахака: основополагающая филос
Страница 28
фия и практические навыки» и раскрыла ее на главе «Стратегия, ориентированная на противника».– В армии ты изучал зиватахак, верно?
Акос непонимающе уставился на меня.
– Альтетахак еще называют «путь руки», зиватахак – это «путь сердца», а эльметахак – «путь разума», – объяснила я. – Твои наставники не говорили тебе, по принципам какой школы тебя тренируют?
– Они вообще не удосуживались информировать меня о чем бы то ни было, – пожал плечами Акос.
– Судя по тому, как ты двигаешься, я с уверенностью могу заключить, что тебя учили зиватахаку.
Акос вроде бы удивился.
– Судя по тому, как я двигаюсь, да?
– Мне не кажется логичным, что тувенец совершенно не знает самого себя.
– Знать, как ты дерешься, вовсе не означает знать самого себя, – возразил Акос. – Если ты – представитель миролюбивого народа, сражаться вовсе не обязательно.
– Неужели? И где же обитает сей дивный народ? А может, твои воображаемые друзья живут в твоей голове? – усмехнулась я. – Люди агрессивны. Просто кто-то умеет сдерживаться, а кто-то – нет. Лучше это признать и использовать в качестве точки доступа к своему подсознанию, а не продолжать тешить себя ложью.
– Я себя не обманываю, – он запнулся и вздохнул. – Ладно, неважно. О какой точке доступа ты толкуешь?
– Возьмем, к примеру, тебя, – продолжила я.
Акос со мной был явно не согласен, однако не спорил. Значит, лед тронулся.
– Ты быстр, но не особенно силен. Порывист и постоянно ждешь нападения. Скорость – вот краеугольный камень пути сердца, – я постучала себя по груди. – Но данное качество требует выносливости. Поэтому сердце должно быть выносливым. Мы переняли эту философию у воинов-аскетов Золда. Тогда как альтетахак, «путь руки», опирается исключительно на силу. Альтетахак, по сути, является адаптацией стиля наемников с границ галактики. И, наконец, эльметахак. Он основан на стратегии. Большинство шотетов давно оставили этот путь. Эльметахак – настоящее лоскутное одеяло из различных стилей разнообразного происхождения.
– И какой из них изучаешь ты?
– Все – и каждый по отдельности, – я отложила книгу и встала. – Начнем, пожалуй.
У дальней стены стоял древний деревянный комод. Потянув за разболтанную позеленевшую ручку, я со скрипом выдвинула ящик, в котором хранились учебные клинки из современного синтетического материала, прочные и гибкие. От них могли оставаться синяки, но порезаться было затруднительно. Я бросила один Акосу, второй взяла себе и встала в стойку, направив клинок в сторону.
Акос скопировал мои движения. Я видела, как он подстраивается, сгибает колени, перенося вес, чтобы в точности воспроизвести мою позу. Было немного странно наблюдать за человеком, так жаждущим учиться и понимающим, что его выживание зависит от того, насколько он усвоит урок. Я почувствовала себя нужной.
И нанесла первый удар, целя Акосу в голову. Прежде чем клинок коснулся его плоти, я отдернула руку и рявкнула:
– Тебя заворожила неземная красота собственных ладоней?
– Чего? Нет, конечно.
– Тогда прекращай на них пялиться и смотри на противника.
Акос поднял кулак к щеке, затем нанес мне боковой удар. Я прыгнула направо, развернулась и шлепнула Акоса рукоятью ножа по щеке. Акос нахмурился, крутанулся, пытаясь достать меня клинком, и моментально утратил равновесие. Я поймала его руку и сжала кисть Акоса, останавливая атаку.
– Мне уже известно, как тебя победить, – сказала я. – Ты знаешь, что я превосхожу тебя, однако продолжаешь стоять здесь, – я обвела рукой пространство перед собой. – Этот участок – часть меня, самое опасное место. Здесь все мои удары потенциально смертельны, но мое внимание сосредоточено в определенных границах. Ты должен заставлять меня двигаться. Выгони меня из «зоны комфорта», выйди за пределы досягаемости моего правого локтя, и тогда я не смогу заблокировать твои удары. И не стой столбом, ожидая, пока я вспорю тебе брюхо.
Акос послушно кивнул и вновь вскинул руки. Я сделала очередной выпад, и он успел уклониться. Я улыбнулась краешком рта.
Теперь мы кружили друг напротив друга, нападая и обороняясь.
Я заметила, что Акос запыхался.
– Расскажи-ка мне о своих знаках, – предложила я.
В конце концов, моя книга открыта на главе «Стратегия, ориентированная на противника». А нет никого, более достойного этого звания, чем тот воин, память о котором осталась в виде зарубки на твоей собственной руке.
– Зачем? – Акос машинально дотронулся до левого запястья.
Повязки уже не было. У локтя темнел старый шрам. Я видела его пару сезонов назад в Оружейном зале. Сейчас он выглядел завершенным: в рану, согласно ритуалу, ввели иссиня-черную тушь. А рядом появился новый, совсем свежий шрам.
Две метки убийства на руке тувенского мальчишки. Необычное зрелище.
– Затем, что выработка стратегии начинается со знакомства с врагом, – ответила я. – А ты, судя по шрамам, уже встречался со своими противниками лицом к лицу.
Акос хмуро уставился на отметины и произнес нараспев:
– Первым стал один из тех, кто нап
Страница 29
л на мою семью. Я убил его, когда они тащили нас с братом через ковыли.– Его звали Кальмев, – добавила я.
Кальмев Радикс был капитаном побывочного судна и политическим переводчиком, говорившим на четырех языках, включая тувенский.
– Ты его знала? – смущенно спросил Акос.
– Да. Он был другом моих родителей. Я помню его с детства… Его вдова рыдала на тризне по покойному мужу, – я склонила голову, задумавшись о прошлом.
Кальмев слыл суровым воином, но в его карманах всегда лежали карамельки.
Он украдкой кидал их в рот во время придворных обедов. Но я нисколько не скорбела о нем. Ведь для меня он был никем.
– А второй знак?
– Второй…
Акос напрягся. Вопрос явно смутил его. Вот и хорошо.
– Второй оказался Панцырником. Его кожа мне понадобилась в соответствии со статусом.
Я заработала себе броню три сезона назад. До вечера просидела в засаде в густой траве неподалеку от военного лагеря, а ночью отправилась на охоту. Подползла к спящей твари и вонзила нож в мягкое подбрюшье. Спустя несколько часов Панцырник сдох от потери крови. Его душераздирающие стоны навечно поселились в моих кошмарах. Но мне и в голову не приходило нанести в память о нем знак убийства.
– Метки только для людей, – произнесла я.
– Тот Панцырник ничем от них не отличался, – тихо проговорил Акос. – Я заглянул ему в глаза. Он знал, кто я такой. Потом я накормил зверя отравой, и он заснул от моего прикосновения. Поверь, я скорбел по нему гораздо сильнее, нежели по человеку, лишившему мою сестру отца и обоих братьев.
А у него имелась еще и сестра! Я с трудом припомнила слова Ризека, рассказывавшего о ее судьбе: «Первое дитя рода Керезетов падет жертвой клинка». Мрачное пророчество. Почти столь же трагическое, как судьба Ризека. Или Акоса.
– Тогда тебе надо нанести на знак особую риску, – подсказала я. – Сверху наискось. Шрам будет означать не убийство, а потерю. Так делают после выкидышей или в память о супруге, унесенном болезнью. Еще о пропавших без вести. В общем, о всяком крупном горе.
Акос взглянул на меня с любопытством и одновременно с яростью.
– Мой отец…
– У Васа уже есть знак, связанный с твоим отцом. Нельзя поминать одну и ту же жертву дважды.
– Жертву?.. Вас просто гордится своей меткой об убийстве, – пробормотал Акос. – Преднамеренном убийстве.
– Вовсе нет. Ты ошибаешься. На самом деле, это память об утрате. О потере, а не о победе, – я невольно обхватила рукой левое предплечье, прикрытое наручами. – И неважно, что тебе сболтнет иной раз какой-нибудь глупый шотет.
Тугие бутоны тихоцветов лежали передо мной на разделочной доске. Я провела острием ножа по лепестку. Перчатки мешали, но прикасаться к тихоцветам голой рукой, как делал Акос, я не могла, не всем же везет.
Лепесток и не подумал распрямляться.
– Ты должна попасть точно по центральной прожилке. Найди самую темную полоску, – посоветовал Акос.
– Не вижу я никаких полосок, красный он и есть красный. Ты галлюцинациями не страдаешь, часом?
– Попробуй снова, – вымолвил Акос.
Именно так он говорил всегда, когда я теряла терпение. «Попробуй снова». Мне хотелось его ударить.
Уже несколько недель мы каждый вечер приходили в провизорскую, где Акос учил меня готовить отвар из тихоцветов. Здесь было тепло и спокойно, побулькивала кипящая вода, тихонько постукивал нож о разделочную доску. Кровать Акоса была аккуратно застелена, выцветшие простыни туго обтягивали матрас. Он спал без подушки, зашвыривая ее в угол, где она собирала пыль.
Ледоцвет полагалось резать особым манером: тихоцветы требовалось ухитриться расплющить, цветы ревности – нарезать так, чтобы порошок не разлетелся в стороны, а лист гарвы – освободить от мякоти, оставив лишь твердые, волокнистые прожилки, и только потом – оторвать от стебля.
– Дергай не сильно, но и не слабо, – пояснял Акос, пока я наблюдала за его действиями.
С ножом я обращаться умела, но мне не хватало терпения и аккуратности, а мой нюх оставлял желать лучшего. Зато в спортзале мы менялись ролями. Акоса бесило, когда я принималась читать ему лекции по теории сражения и философии, которую считала основой основ. Он был быстр и ловок при проведении контактных приемов, но безрассуден и не склонен изучать противника. Зато когда мы касались друг друга, я лучше справлялась с болью.
Я провела кончиком ножа по следующему лепестку, он сразу развернулся и распрямился. Я довольно хмыкнула. Наши с Акосом плечи соприкоснулись, и я отшатнулась. У меня не было привычки к прикосновениям, и я сомневалась в том, что когда-нибудь ее приобрету.
– Неплохо, – похвалил Акос, опуская в воду пучок сухих листьев гарвы. – Теперь повтори это сто раз, и сама не заметишь, как научишься.
– Всего-то? Было бы о чем говорить, – я украдкой покосилась на Акоса, но тот не стал ни закатывать глаза, ни огрызаться.
Он просто слегка улыбнулся.
– Долг платежом красен. Сто лепестков тихоцвета за сто отжиманий.
– Когда-нибудь ты меня еще за них поблагодаришь, – я указала на его мускулы испачканным
Страница 30
соке тихоцвета ножом.– Я?.. Поблагодарю Ноавека?.. Никогда.
В моей шутке, конечно, была доля правды. Я – Ноавек, он – Керезет. Я – хозяйка, он – пленник. Кажущаяся легкость нашего общения балансировала на игнорировании этих фактов.
Наши улыбки мигом исчезли, мы вернулись к занятиям.
Когда я уже расправилась с четырьмя цветками, – оставалось каких-то девяносто шесть! – в коридоре послышались шаги, быстрые и решительные, совсем не похожие на вальяжную походку стражников. Я отложила нож и стянула перчатки.
– Что случилось? – спросил Акос.
– Сюда идут. Нельзя, чтобы кто-то пронюхал, чем мы занимаемся.
Акос не успел спросить – почему. Дверь распахнулась, в комнату ввалился Вас, за ним следом – какой-то юноша. Я узнала троюродного племянника Васа Йорека Кузара, сына Сузао. Смуглый парень был невысок, худ, с жиденькой бороденкой на подбородке. Я почти не знала Йорека. Он решил не идти по стопам отца и не пожелал становиться ни солдатом, ни переводчиком, чем вызвал подозрительное недовольство Ризека. С точки зрения моего брата, любой, кто не рвался сломя голову к нему на службу, выглядел подозрительно.
Йорек поклонился, приветствуя меня. Я едва обратила на него внимание. При одном взгляде на Васа чернильные тени под моей кожей набрякли болью. Заложив руки за спину, Вас с интересом оглядел провизорскую. Внимательно уставился на испачканные зеленым соком пальцы Акоса и на тигель, булькающий на горелке.
– Что привело тебя к нам в дом, Кузар? – спросила я Йорека, прежде чем Вас раскрыл рот. – Неужто решил навестить своего троюродного дядюшку? Не могу представить человека, которому подобный визит доставил бы удовольствие.
Йорек переводил взгляд с неприязненно смотрящего Васа на меня, а потом – на Акоса. Ну а сам Акос упорно рассматривал свои пальцы, вцепившиеся в край столешницы. А парень сильно занервничал с появлением Васа. Мускулы на руках вздулись, натянув ткань рубашки.
– Мой отец прибыл на встречу с владыкой, – ответил Йорек. – Он заявил, что пока будет общаться с Ризеком, Вас сумеет вправить мне мозги и наставить на путь истинный.
– Ну и как успехи? – засмеялась я.
– Кайра обладает множеством полезных достоинств, но «разум» в их число не входит, – изрек Вас. – На твоем месте, Йорек, я бы не доверял мнению Кайры обо мне.
– Я, конечно, в восторге от нашей милой болтовни, Вас, – оборвала его я, – но почему бы тебе не перейти к делу?
– Что это вы тут химичите? Обезболивающее? Я думал, что твое лучшее лекарство – потные лапы Керезета, – ухмыльнулся Вас.
– Что тебе надо? – сухо повторила я.
– Полагаю, моя госпожа помнит, что завтра начинается Празднование Побывки. Риз желает, чтобы его сестра была рядом с ним на открытии боев. Прежде чем ты откажешься, он просил меня напомнить тебе, что Керезет был передан тебе еще и для того, чтобы ты могла вернуться в строй и посещать публичные мероприятия.
Бои на арене. Я отказывалась посещать их уже много сезонов, ссылаясь на плохое самочувствие, хотя в действительности просто не желала смотреть, как люди убивают друг друга из-за денег, мести или социального положения. Дуэль являлась законным и даже вполне респектабельным способом, но мне не хотелось приумножать картины насилия в собственной памяти. Один только вид оплывающего оскала Узула Зетсивиса чего стоил!
– Увы, я пока не готова «вернуться в строй», – ответила я. – Прошу прощения.
– Ладно. – Вас пожал плечами. – Тебе надо научить Керезета расслабляться, а то в следующий раз при встрече со мной он получит растяжение мышц.
Я оглянулась на Акоса, сгорбившегося над столом.
– Я обдумаю твой совет.
В тот же день в межпланетных новостях промелькнул сюжет, посвященный нашей планете. В частности, там сообщалось: «Видный шотетский заводчик фензу Узул Зетсивис найден мертвым в собственном особняке. Причиной смерти, по предварительным данным, является самоубийство через повешение». Субтитры на шотетском гласили: «Шотетский народ скорбит о безвременной кончине всеми любимого смотрителя фензу Узула Зетсивиса. Согласно расследованию, в его гибели виновны подлые тувенские убийцы, стремящиеся подорвать основы шотетской экономики». Ну, разумеется.
Субтитры всегда лгали, а изучать иностранные языки и знать правду было позволено лишь ближайшим сторонникам Ризека. На кого, как не на тувенцев, мой брат мог свалить смерть Узула? Не на себя же, в конце концов!
И не на меня.
Через несколько часов стражник принес записку.
Она гласила: «Помни о моем отце. Его смерть на твоей совести. Лети Зетсивис».
Ризек мог сколько угодно обвинять тувенцев, но дочь Узула понимала, кто убил ее отца. Я – Кайра Ноавек. Его кровь – на моих руках.
Мой токодар продолжал воздействовать на людей еще долго после того, как я снимала с очередного несчастного свою руку. И чем дольше длилось мое прикосновение, тем продолжительнее были последующие мучения, от которых мог спасти разве что тихоцвет. Но семья Зетсивисов была чересчур религиозна, чтобы прибегнуть к помощи тувенских зелий. Некоторы
Страница 31
люди, поставленные перед выбором смерть или боль, выбирают смерть. Узул Зетсивис – верующий до мозга костей – оказался из их числа.Я сожгла записку Лети и вырезала на своей руке знак в память об Узуле. Смазала свежую рану тушью из корня ковыль-травы. Порез защипал, а на глаза навернулись слезы. Я, не осмелившись полностью прочитать ритуальную молитву, только прошептала его имя.
Ночью мне приснился Узул. Я слышала его крики, видела налившиеся кровью глаза, вылезшие из орбит. Он гонялся за мной по лесу, освещенному мерцающими фензу, пока не загнал в пещеру, где уже поджидал Ризек, чьи зубы были острыми, как кинжалы.
Я проснулась от собственного крика – вся в поту и почувствовала руку Акоса на своем плече. Он низко склонялся надо мной, его волосы были взъерошены. Акос глядел на меня серьезно, настороженно и вопросительно.
– Я услышал твой крик, – произнес он.
Сквозь тонкую ткань сорочки я ощутила тепло его руки. Кончики его пальцев проникли под воротник и коснулись обнаженного горла. Легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы отсечь Ток и унять боль. Когда он убрал пальцы, я чуть не заорала, наплевав на гордость и достоинство, однако Акос тут же нашел мою руку.
– Пойдем, – шепнул он мне на ухо. – Я научу тебя избавляться от кошмаров.
В тот момент, когда наши пальцы переплелись, Акос мог попросить меня о чем угодно. Наверное, я бы сделала все, что было в моих силах – и даже больше.
Кивнув, я выпростала ноги из-под перекрутившихся простыней.
Вскоре мы уже были в провизорской.
Акос зажег светильники, и мы с ним, бок о бок, встали у стола.
Банки на верхней полке теперь были подписаны на тувенском.
– Как и почти все микстуры, – сказал Акос, – эта начинается с тихоцвета.
11. Кайра
На рассвете традиционный бой барабанов возвестил о начале праздника. Первые звуки донеслись из амфитеатра в центре города. Грохот разрастался, по мере того как присоединялись новые исполнители. Барабаны символизировали Начала: самые первые удары наших сердец, первые ростки жизни, расцветшие нашим нынешним могуществом. Мы праздновали Начала целую неделю, затем все трудоспособное население грузилось на побывочный корабль и следовало за Током по галактике. Лететь полагалось до тех пор, пока токотечение не изменит цвет на синий, после чего – приземлиться на указанную Током планету, забрать причитающуюся добычу и вернуться домой.
Мне всегда нравились эти звуки, потому что они означали скорый отлет. В космосе я чувствовала себя свободнее, чем на планете. Но сейчас в бое барабанов мне мерещился стук умирающего сердца Узула Зетсивиса.
В дверном проеме появился Акос. Темные патлы парня торчали в разные стороны, глаза расширились от изумления.
– Что еще за тарарам? – спросил он, привалившись к косяку.
Несмотря на боль, я не могла удержаться от смеха. Никогда прежде не видела его таким растрепанным: пижамные штаны измяты, на щеке краснеет отпечаток простыни.
– Просто начало Праздника Побывки, – объяснила я. – Расслабься. И штаны поправь.
Он зарделся и быстро поправил пижаму.
– А мне-то откуда было знать? – буркнул он. – Ты не могла бы предупредить меня заранее, что начнется концерт, напоминающий бой военных барабанов?
– И лишить себя такого удовольствия? Надо же когда-нибудь развлекаться!
– Ваши шотетские «развлечения» заставляют меня думать, что я нахожусь в смертельной опасности.
Усмехнувшись, я подошла к окну. Улицы были запружены народом. Пыль поднималась до небес, люди топали к центру Воа, чтобы принять участие в празднике. Многие облачились в синее – любимый шотетский цвет, другие – в фиолетовое и зеленое. Но все – в броне и во всеоружии, с разрисованными лицами, со сверкающей бижутерией на шеях и запястьях, кое-кто – в венках из нежных только что срезанных цветов. Здесь, у экватора, от растений не требовалось силы и выносливости ледотравья.
Наши цветы – хрупки, они рассыпаются от грубого прикосновения, оставляя тонкий сладкий аромат.
Будут сражения на арене и театрализованные представления, посвященные важнейшим моментам шотетской истории, прилетят гости с других планет, а команда побывочного корабля займется наведением лоска после ремонта. В последний день мы с Ризеком покинем поместье и возглавим процессию, направляющуюся на звездолет, который заберет нас на Побывку. Первыми взойдем по трапу, после чего на борт поднимутся остальные.
Ритуал я знала назубок и даже любила, несмотря на то, что с нами больше не было родителей, обучивших нас с братом соблюдать шотетские традиции.
– Моя семья лишь с недавних пор правит шотетами, – задумчиво произнесла я. – Когда я родилась, наш народ уже изменился под руководством моего отца. По крайней мере, так написано в книгах, которые я читала.
– А ты много читаешь? – поинтересовался Акос.
– Да.
Я любила читать на ходу: таким образом я отвлекалась от боли.
– По-моему, – продолжила я, – именно в неделю Побывки мы становимся… настоящими. Сам праздник, барабаны, корабль…
Вдоль ограды, взявшись за ру
Страница 32
и, пробежали хохочущие ребятишки. Компания взрослых горожан приостановилась, чтобы посмотреть на наше поместье.– В прошлом шотеты были космическими скитальцами, а не…
– Не убийцами и ворами?
Я схватилась за левую руку, броня прогнулась под моими пальцами.
– Если тебе нравится праздник, почему ты отказалась пойти?
– И до полуночи торчать рядом с Ризеком? – фыркнула я. – Нет уж, спасибо!
Акос стоял совсем близко, тоже глядя в окно. По улице прошаркала старуха, поправляя неуклюжими артритными пальцами растрепавшийся в давке яркий шарф. Ее догнал юноша с охапкой цветочных венков и водрузил один ей на голову, прямо поверх шарфа.
– Побывка, поиск добычи… Не понимаю я ваших традиций. А как вы решаете, куда надо лететь? – спросил Акос.
Барабаны продолжали бить в ритме шотетских сердец, перекрывая музыку и отдаленный рев толпы. Звуки сливались в странный гулкий аккорд.
– Если хочешь, я тебе покажу, – предложила я. – Начало совсем скоро.
Я приотворила потайную дверь спальни, поманила Акоса за собой, и мы нырнули в скрытые переходы дома Ноавеков. Над моей головой путеводной звездой мерцал шар с фензу, но я ступала с осторожностью: половицы были старыми и рассохшимися, а из опорных балок в самых неожиданных местах торчали кривые гвозди. Притормозив перед развилкой, я ощупала балку в поисках вырезанных на ней знаков. Зарубка слева показывала, что коридор ведет на первый этаж. Нащупав рубашку Акоса, я потащила парня к левому ответвлению. Он поймал меня за запястье, и мы, сцепив пальцы, зашагали вперед. Я надеялась, что скрип дерева заглушит мое порывистое дыхание.
Мы приблизились к комнате Изыскателей неподалеку от Оружейной, где я когда-то впервые увидела Керезетов. Нажав на панель, я сдвинула ее так, чтобы мы могли протиснуться в щель. В комнате царил полумрак, и окруженные голограммами Изыскатели, стоявшие в ее центре, нас не заметили. Кое-кто измерял расстояние с помощью тонких световых рулеток, а кто-то диктовал координаты, сверяясь с экранчиками на запястьях.
Тем не менее я из гордости выпустила руку Акоса.
Изыскатели были заняты калибровкой модели галактики. После аккуратной сверки их ждала новая задача: анализ движения Тока. Его отливы и приливы указали место очередных раскопок.
– Это модель галактики, – прошептала я.
– Галактики? Но здесь – только наша Солнечная система.
– Не забывай, мы, шотеты, – странники. Мы летали далеко за пределы нашей системы, но не нашли там планет, пригодных для обитания, только звезды. Насколько нам известно, эта Солнечная система – единственная в галактике.
Модель представляла собой громадную голограмму. В центре сияло Солнце, по краям плыли осколки Луны. Модель выглядела вполне материальной, до тех пор, пока кто-нибудь из Изыскателей не пересекал ее насквозь, чтобы сделать какой-нибудь замер, в результате чего голограмма плавно изменялась. Передо мной проплыла наша «планета» – она напоминала пузырь, заполненный густым белым паром. Ближе всех к Солнцу вращалась станция Ассамблеи: корабль, гораздо крупнее нашего побывочного судна, политический центр галактики.
– После того как будет уточнен апоцентр Отира, модель можно считать завершенной, – внезапно произнес тощий Изыскатель. – Еще один-два изита.
У него были сутулые плечи, словно он пытался свернуться в шар, тем самым защитив сердце.
Изит, сокращенно – ИЗ, – единица измерения, равная примерно ширине моего мизинца. Иногда, когда под рукой не было лучевой рулетки, я измеряла предметы собственными пальцами.
– Потрясающая точность, – отозвался коротышка с круглым, подрагивающим животиком. – Один-два изита, значит? Ты серьезно? Это все равно что сказать «одна-две планеты».
– Одна тысяча четыреста шестьдесят семь изитов, – сказал тощий. – Как будто для Тока есть разница.
– Ты никогда не мог понять тонкости нашего искусства, – заметила женщина, широкими шагами направляясь прямо к «Солнцу».
Я поняла, что она хочет измерить расстояние до Отира, – планеты, ближе других расположенной к центру галактики.
Женщина являла собой воплощение строгости – от жесткой линии коротких волос, обрамлявших лицо, до накрахмаленного воротничка блузки. Изыскательница вошла в «Солнце», и ее на мгновение окутал золотистый свет.
– Но это – искусство, хотя кое-кто считает его ремеслом. Мисс Ноавек, какая честь для нас! Вы к нам с… приятелем?
Обратившись ко мне, женщина даже не посмотрела в мою сторону, она слегка наклонилась и ткнула лучом рулетки в какую-то точку на экваторе Отира.
Другие Изыскатели наконец-то заметили меня. Некоторые из них подпрыгнули на месте и дружно попятились, хотя находились уже дальше некуда. Если бы они знали, чего мне стоило не вопить от боли, катаясь по полу, они бы, наверное, не стали дергаться и волноваться.
– Я здесь со слугой, – ответила я. – Продолжайте, мне просто нравится за вами наблюдать.
Изыскатели вернулись к своей работе, но непринужденная болтовня прекратилась. Прислонившись к стене, я сцепила руки за спиной, вонзив ногти в ладони. Одн
Страница 33
ко едва Изыскатели активировали голограмму Тока, я напрочь забыла о паутине, натягивающейся под моей кожей.«Ток» заструился среди «планет» подобно туманному змею. Коснувшись каждой из них – и входивших в Ассамблею, и расположенных у края, – он уплотнился и образовал нечто вроде ленты, опоясывающей Солнечную систему. Его свет мерцал, местами он делался столь ярким, что на него больно было смотреть, местами – тусклым, как сизая дымка.
Когда я была маленькой, Отега приводила меня сюда, чтобы рассказать о подготовке к Побывке. Изыскатели проводили тут дни и ночи, изучая малейшие колебания Тока.
– Рядом с нашей планетой яркость и цвет токотечения всегда насыщеннее, – объяснила я Акосу. – Шотетские легенды гласят, что он трижды обвивает планету, именно поэтому наши предки и решили поселиться именно здесь. У других планет интенсивность Тока колеблется, причем четкой закономерности не просматривается. Каждый сезон мы, следуя его указаниям, находим определенную планету, приземляемся там и копаемся в мусоре.
– Зачем? – прошептал Акос.
«Мы собираем мудрость планеты и присваиваем ее себе, – вещала Отега, присев рядом со мной на корточки во время наших уроков. – Вот так все и обстоит, Кайра. Мы находим объекты – ценные и достойные нашего внимания. И раскрываем другим людям глаза… на них самих».
И вдруг – как в ответ на воспоминание – тени Тока беспокойно зашевелились под моей кожей, накатывая и отступая. Точно так же накатывала и отступала боль.
– Обновление, – произнесла я. – Наши раскопки – сродни обновлению, – я не знала, как лучше ему объяснить, раньше мне никогда не приходилось этого делать. – Мы находим вещи, выброшенные другими, и даем им новую жизнь. Вот во что мы верим.
– В данном квадрате замечена некоторая активность, – произнес тощий Изыскатель, в три погибели склоняясь над планетой, которая расположилась у самого края голографической галактики.
Над планетой сверкало официальное название «П1104», а мужчина смахивал на дохлого фензу, свернувшегося в скорлупке. Изыскатель коснулся потемневшего завитка токотечения – зеленого с желтоватыми проблесками.
Конец ознакомительного фрагмента.