Читать онлайн “Земля надежды” «Филиппа Грегори»
- 01.02
- 0
- 0
Страница 1
Земля надеждыФилиппа Грегори
Земные радости #2
Сын знаменитого королевского садовника и наследник отцовского дела Джон Традескант-младший потерял горячо любимую жену и, оставив на руках отца двоих маленьких детей, отправился в плавание за океан. В далекой Виргинии он должен собрать коллекцию редкостей и заморских растений для садов английского монарха. Джон надеется обрести на американской земле покой, утешение и построить новый дом, куда он мог бы привезти сына и дочь. Он полон энтузиазма, не подозревая, какие тяжкие испытания и удивительные встречи готовит ему судьба на этом диком и прекрасном континенте. Представления просвещенного европейца об Америке оказались очень далекими от жестокой действительности…
«Земля надежды» – вторая книга дилогии, посвященной семье Традескант.
Филиппа Грегори
Земля надежды
Philippa Gregory
Originally published in the English language by HarperCollins Publishers Ltd. under the title:
VIRGIN EARTH
Copyright © Philippa Gregory Ltd 1999
All rights reserved
© Н. И. Наказнюк, перевод, 2010
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство АЗБУКА®
* * *
Посвящается Энтони
Зима 1638 года, в море
Его разбудили звуки движущегося корабля – поскрипывание шпангоутов, ноющие вздохи полных парусов, внезапный треск блоков от рифления, резкие команды и грохот сапог по палубе прямо над головой. Море постоянно атаковало крошечное по сравнению с ним судно ударами волн в нос. Корабль со стоном взбирался на одну волну, потом неуклюже переваливался с борта на борт и встречал удар следующего вала…
Шесть долгих недель Джей засыпал и просыпался под это непрерывное назойливое грохотанье, и теперь оно казалось ему знакомым и успокаивающим. Эти звуки означали: маленький кораблик храбро идет вперед, через ужасающие пространства ветра и воды, все вперед на запад, не теряя веры в то, что где-то там впереди должна быть новая земля.
Иногда Джей воображал себе путь корабля с высоты птичьего полета, так, как его могла бы видеть чайка. И тогда ему рисовалась бесконечная пустыня моря, а на ней хрупкое суденышко, в сумерках зажигающее огни и доверчиво идущее вперед, туда, где они в последний раз видели солнце.
Он отправился в путь, пережив глубокое горе. Он бежал от этого горя.
Он все еще видел во сне жену, и эти сны были яркими, радостными, поразительно реальными. Ему постоянно снилось: она пришла к нему на корабль и, смеясь, жалуется, что не было никакой особой нужды пускаться ему в плавание, не нужно было ему убегать в Виргинию одному, потому что – посмотри! – вот же она, здесь, на борту. А все, что случилось, было просто игрой – чума, долгие дни умирания, искаженное горем мертвенно-бледное лицо их дочери, – все это было майской забавой, а теперь Джейн снова здорова и сильна. Когда же они отправятся домой?
Но потом ужасающий шум и треск корабля будили его, Джей накрывался с головой отсыревшим одеялом и пытался цепляться за свой сон, в котором была Джейн и в котором он был уверен: она жива и все хорошо.
Это ему не удавалось. Ему приходилось признать суровую правду. Джейн была мертва, его предприятие наполовину обанкротилось, его отец цеплялся за дом, садовый питомник и коллекцию редкостей благодаря старому доброму союзу удачи и любви друзей. А Джей играл роль избалованного сына – сбежал, называя свой поступок смелым шагом, шансом на то, чтобы снова разбогатеть. Зная, что это всего лишь побег.
На первый взгляд это был не тот побег, который мог вызвать зависть. Дом в Ламбете был прекрасен, стоял на собственных двадцати акрах сада-питомника и был знаменит во всем мире своей коллекцией редкостей.
Отец Джея Джон Традескант назвал дом Ковчегом и поклялся, что, какие бы бури и шторма ни потрясали страну, которую король, церковь и парламент пытались вести в разных, и зачастую прямо противоположных, направлениях, в этом доме семья будет в безопасности.
Там было с полдюжины спален, большой зал для редкостей, столовая, гостиная и кухня. Маленькому сыну Джонни предстояло все это унаследовать, и его старшая сестричка Фрэнсис уже сейчас умела настоять на собственных правах. И все эти богатства Джей променял на одноместную койку в пять футов четыре дюйма длиной, встроенную в сырую стенку корабля.
Там не было места, чтобы сесть. Его еле хватало, чтобы повернуться. Ему приходилось лежать на спине, глядя на обшивку койки и чувствуя мощное движение волн, попеременно то поднимавших, то опускавших корабль как простую дощечку, которую швыряет океан. Джей чувствовал, как справа от него, сразу за наружной обшивкой корабля, волны плещут о борт, и слышал шепот журчащей воды.
Слева располагалась дверца из реек, за которую он отдал дополнительную плату и которая обеспечивала хоть какое-то крошечное пространство и уединенность. Другие эмигранты, более бедные, спали вповалку бок о бок, как животные в хлеву, на полу твиндека. Их загрузили в центральную часть корабля,
Страница 2
ловно багаж, жилые помещения команды располагались на корме, а крошечная каюта капитана, камбуз и каюта кока – в одном помещении на носу.Капитан не позволял пассажирам появляться на верхней палубе, за исключением кратчайших, скупо отмеряемых промежутков времени при хорошей погоде. Команда, выходя на вахту, спотыкалась о пассажиров, а когда матросы возвращались к гамакам на корме, в которых спали попеременно, оттуда на пассажиров лилась вода. Эмигранты все время путались у команды под ногами, их постоянно проклинали, они были ничтожнее простого груза.
Свертки и ящики хаотично громоздились между владельцами. Но по мере того, как дни складывались в недели, семьи помаленьку устраивали себе собственное маленькое гнездышко и даже делали себе койки из клеток с цыплятами и мешков с одеждой. Вонь стояла ужасающая. На все про все предоставлялось два ведра – одно с водой для умывания, второе для нужды. Грязное ведро опрокидывали за борт по строгому расписанию. Капитан не позволял делать это чаще раза в день. Когда Джей, согласно очереди, нес наполненное до краев ведро к борту, его всякий раз мутило.
Питьевой воды едва хватало, она была теплой и отдавала бочкой. Еды тоже было в обрез. Комковатая каша на завтрак, то же самое на обед, вечером – сухарь и кусочек залежавшегося сыра.
Все это путешествие было бы просто кошмаром, если бы путешественников не поддерживала надежда. Все они были азартными игроками, горсткой семей, поставивших все на удачу в земле, которую они никогда не видели, опасности и возможности которой они едва ли могли себе представить. Джею казалось, что более бесшабашных, порывистых, отчаянно храбрых людей он никогда не встречал. И он не знал, бояться ли их, как сумасшедших, или восхищаться ими, как героями.
Удача была на их стороне. После семидесяти дней в море, когда становилось все жарче и жарче, когда дети плакали и кричали, просили пить и подышать свежим воздухом, путешественники увидели Барбадос. Корабль зашел в порт, и пассажиры провели там блаженную неделю отдыха, пока капитан продавал английские товары и брал на борт ром и сахар, провиант и питьевую воду. Людям разрешили сойти на берег. Там они могли обменять свои пожитки на съестные припасы и впервые за два месяца поесть свежих фруктов.
Когда корабль был готов продолжить плавание, не все смогли вынести возвращение к добровольному заключению. Кое-кто из эмигрантов покинул судно. Но большинство из них, стиснув зубы, решились завершить путь. Мрачный Джей был среди них. Прошло еще сорок дней, прежде чем матрос откинул люк и заорал: «Готовьтесь! Мы видим землю!»
Но даже тогда пассажирам не позволили подняться на палубу. Джей и прочие обитатели трюма собрались вместе, умоляюще глядя вверх на открытый люк. Матрос разразился недобрым смехом.
– Ждите внизу, – сказал он. – Наверху места всем не хватит!
Вечерело. Джей, привыкший к спертой вони твиндека, уловил в воздухе новый, свежий запах – запах сырой земли. И этот аромат внезапно, мучительно резко напомнил ему о саде в Ламбете после дождя, когда пахнет свежей мокрой листвой.
– Земля, – выговорила стоявшая с ним рядом женщина, и голос ее был полон благоговения. – Земля. Новая земля. Наша новая земля.
По топоту на палубе и командам, что выкрикивали наверху, Джей догадался, что спускают паруса.
Волны перестали качать корабль вверх и вниз. Вместо этого в борта торопливо и настойчиво зашлепали волны речного прилива. Затем послышались приветственные выкрики и ответы моряков, потом толчок, когда корабль мягко ткнулся в причал. И вот судно за швартовы подтянули к берегу, и оно замерло. Это было странное ощущение…
– Хвала Господу, – пробормотал Джей.
– Аминь, – выдохнула стоявшая рядом женщина.
Одинокие женщины на борту, надеявшиеся найти на новой земле не только золото, но и мужей, прихорашивались и надевали чистые чепцы, сбереженные как раз для этого момента. Тех детей, которые не ослабли от болезней, невозможно было удержать. Они прыгали и скакали по мешкам, корзинам и бочкам. Как только они спотыкались и останавливались на мгновение, их тут же шлепали всех подряд. Мужья и жены обменивались тревожными или обнадеживающими взглядами.
Джея удивлял холод, царивший в его сердце. Он не чувствовал ни облегчения оттого, что путешествие подошло к концу, ни волнения при мысли о новой стране, новой земле – Новом Свете. Тогда он понял, что втайне надеялся: корабль пойдет ко дну и утащит его за собой, вместе с печалью, туда, вниз, под воду, к Джейн. Но при мысли о своем грешном себялюбии Джей встряхнул головой, не желая из-за своего горя зла всем путешественникам.
Наконец у открытого люка появился матрос.
– Выходите! – позвал он. – Добро пожаловать в рай.
Наступило минутное замешательство, а потом все ринулись к узкому деревянному трапу. Первые эмигранты ступили на палубу, и Джей последовал за остальными.
Был вечер. Таких красок на небе Джей никогда раньше не видел.
Полосы розовато-лиловых бледных оттенков дымкой стелились над огромной рекой, переливавшейся
Страница 3
розовым, голубым и пурпурным.Река была неподвижна, точно потускневшее серебряное зеркало. Когда Джей посмотрел на нее, она вдруг потемнела и взволновалась, а когда неисчислимый косяк рыб пронесся мимо, снова затихла. Такой обширной водной глади Джей никогда не видел, разве что за исключением самого моря. Позади корабля темной тенью деревьев смутно проступал южный берег. Повсюду простиралась ровная гладь воды, а когда Джей смотрел вглубь материка, ему казалось, что река раскинулась вширь и вдаль, сопротивляясь сужающимся берегам, невозможно широкая, невозможно роскошная, невозможно прекрасная.
Джей взглянул в направлении суши.
Эмигранты торопливо сходили на берег. Уже образовалась цепочка, по которой вещи перебрасывались от одного человека к другому, и в конце их небрежно швыряли на причал. Половина Джеймстауна вышла встречать корабль. То и дело слышались вопросы о новостях из Англии, кто-то обращался к капитану по поводу выполненных поручений, оплаченных счетов.
И наконец через толпу встречающих, отворачиваясь от колонистов, будто он презирал их, пробился губернатор сэр Джон Харви, величественно потрепанный, в старом мундире, украшенном по такому торжественному случаю поношенным золотым кружевом.
Со своего места Джей мог видеть стены старого форта, все еще укомплектованного войсками, с пушками наготове. Но городские дома уже расползлись за пределы его узких границ, и форт служил лишь исходной точкой того, что в Англии было бы небольшим торговым городом.
Самые красивые, самые большие дома были выстроены из камня в ряд, в стиле, который не посрамил бы и Лондон. А позади в сторонке лепились самые разнообразные сооружения – от каркасных недостроенных зданий до небольших глинобитных лачуг. Стены в основном были из необработанных, грубо распиленных досок, которые перекрывали одна другую по краю, а крыши – из прохудившихся соломенных циновок.
Садов не было – это Джей увидел сразу. Но везде, на каждом клочке земли, в каждом углу, даже вдоль дорог, росли высокие несуразные растения с листьями широкими и плоскими, как у тюльпанов.
– Это что за растение? – спросил Джей у человека, подтаскивавшего сходни для встречи вновь прибывших.
Тот едва взглянул на него через плечо.
– Табак, – сказал он. – Скоро вы научитесь узнавать его.
Джей кивнул. Он видел табак и раньше, но никак не думал, что здесь его будут выращивать, исключая все прочие растения, прямо на улицах нового города.
Джей подхватил свой мешок и сошел по сходням на заполненный толпой причал:
– Есть здесь гостиница?
– Дюжина, – ответила женщина. – Но только если у вас есть золото или табак в уплату.
– Я могу заплатить, – решительно сказал Джей. – Я прибыл с полномочиями от короля Англии.
Она посмотрела в сторону, будто его патент не произвел на нее большого впечатления.
– Тогда вам лучше всего переговорить с губернатором, – она кивнула на человека, повернувшегося к ним широкой спиной, – если он снизойдет до разговора с вами.
Джей перебросил мешок на другое плечо и шагнул к человеку.
– Сэр Джон? – спросил он. – Позвольте представиться. Меня зовут Джон Традескант-младший, я садовник короля. Он повелел мне собрать коллекцию редких растений и прочих диковинных и редких предметов. Вот его письмо.
Джей поклонился и предъявил патент с королевской печатью.
Сэр Джон не взял его. В ответ он просто кивнул:
– Ваш титул?
– Эсквайр, – сказал Джей, все еще испытывая стыд из-за ложного утверждения, что является джентльменом, хотя на самом деле был не более чем сыном рабочего человека и внуком совсем простого работяги.
Губернатор повернулся и протянул руку, вернее, два пальца. Джей пожал их.
– Навестите меня завтра, – сказал губернатор. – Сейчас я должен забрать у капитана свои письма и кое-какие счета. Зайдите завтра, у меня будет время принять вас.
– Значит, мне пока поселиться в гостинице? – неуверенно спросил Джей.
Губернатор уже повернулся к нему спиной:
– Так и сделайте. Люди здесь чрезвычайно гостеприимны.
Джей подождал – вдруг ему предложат что-нибудь еще, – но губернатор уже двинулся прочь. Джею ничего не оставалось, как взять один из своих мешков, более тяжелый, так и валявшийся на причале, и устало потащиться вверх по холму, мимо выпуклых стен форта, к маленькому городку.
Первую гостиницу он обнаружил по навязчивому запаху выдохшегося эля. Когда он остановился у входа, послышался громкий лай большой собаки и визгливый голос, приказавший ей замолчать. Джей легонько постучался и вошел.
Внутри было темно. Табачный дым висел в воздухе настолько густо, что непривычному новичку было почти невозможно дышать. Глаза у Джея защипало, а горло перехватило.
– Добрый день, – из глубины помещения неожиданно послышался женский голос.
Джей сморгнул слезы и рассмотрел ее получше – женщина приблизительно пятидесяти лет, с задубелой кожей и жестким взглядом человека, который привык бороться за выживание. На ногах у нее были грубые деревянные сабо. Домотканая юбка, подоткнутая, чтобы не мешал
Страница 4
; мужская рубаха, некогда принадлежавшая тому, кто был вдвое крупнее нынешней владелицы; шаль, туго обернутая вокруг плеч.– Я только что прибыл из Лондона. Мне нужна комната на одну ночь.
– Целую комнату вам не получить, у нас тут не Уайтхолл.
– Что ж, – вежливо согласился Джей. – Могу я разделить комнату с кем-нибудь?
– Кровать, и будь счастлив!
– Очень хорошо, – сказал Джей. – А что-нибудь поесть? И выпить?
Она кивнула:
– Платишь золотом? Или табаком?
– Где же мне взять табак?! – гаркнул Джей, его раздражение внезапно выплеснулось наружу. – Мы причалили пять минут тому назад.
Она улыбнулась, как будто была довольна тем, что он клюнул на наживку.
– Откуда мне знать? – спросила она. – Может, у тебя хватило мозгов поинтересоваться в Лондоне, как тут дела делаются. Может, у тебя хватило ума купить маленько табака на причале, ты же видел, что сегодня там торгуют все плантаторы колонии. Может, ты сам плантатор, возвращающийся назад, к своим богатым полям. Откуда мне знать?
– Я не плантатор, и никто не сказал мне, что в Виргинию нужно везти табак, – сказал Джей. – Но я устал, хочу есть и пить. И помыться тоже хотелось бы. Когда будет готов мой обед?
Женщина тут же прекратила поддразнивать его.
– Можешь помыться у колонки во дворе, – сказала она. – Эту воду не пей. Колодец мелкий, и вода плохая. Спать будешь на чердаке вместе с остальными. Тюфяк будешь делить с моим сыном или с тем, кто следующим войдет в эту дверь. Обед будет готов сразу, как только я его приготовлю, и это случится тем раньше, чем быстрее я им займусь.
Она повернулась спиной к Джею и помешала что-то в горшке, висящем над очагом. Потом подошла к бочонку в углу и протянула Джею кружку эля.
– Вот, – сказала она. – Четыре кружки за пенни. Внесу в счет.
– Не сомневаюсь, – тихо проговорил Джей.
И отправился во двор, чтобы умыться.
Ей не нужно было предупреждать его о том, что воду пить нельзя. Она вытекала из колонки противной коричневой струей и отвратительно воняла. И все равно это было лучше, чем морская вода.
Джей разделся и вымылся целиком, потом натянул штаны, сел на кучу напиленных дров и побрился, трогая лицо пальцами, проверяя ход бритвы.
Земля все еще неприятно покачивалась под ногами, как будто он был на борту корабля. Но он знал, что его отец чувствовал то же самое, когда сходил на берег на Ре или в России, после долгого путешествия по Северному морю.
На мгновение Джей вспомнил отца, дом и детей. Его на миг посетила сладчайшая иллюзия, что Джейн тоже там, заботится о них и ждет его возвращения. И то, что она там и ждет его, казалось гораздо более естественным и правильным, нежели то, что она мертва и он никогда больше не увидит ее. Этот секундный самообман был сильнее реальности, и Джею пришлось напомнить себе об оранжерее и тюфяке на полу, о решимости жены умереть в полном одиночестве, чтобы не заразить его и детей. От этих мыслей он ощутил горестную дурноту, обхватил голову руками и застыл, пока его не накрыли прохладные сумерки Виргинии.
Он понял, что приплыл в новый мир, на новую землю, но весь этот долгий путь с ним проделало и его трехлетнее горе.
Весна 1638 года, Виргиния
Джей открыл глаза и вместо чисто выбеленных стен и потолка дома в Ламбете увидел прямо над головой соломенную крышу. Под ним были голые доски, а рядом какой-то парень спал на тюфяке крепким сном.
К Джею медленно возвращалось восприятие действительности – тянуло невнятным, водянистым запахом еды с кухни, ломило тело от лежания на твердом полу, чесалась кожа от свежих блошиных укусов. Он осторожно сел, голова пошла кругом. Казалось, массивный деревянный пол чердака встал дыбом.
– Пошевеливайтесь там, или все остынет! – послышался крик хозяйки.
В одно мгновение парень, ее сын, приподнялся, соскользнул с тюфяка и слетел по лестнице вниз, на кухню. Джей натянул сапоги, разгладил на себе штаны, набросил жилет на грязную рубаху и последовал за ним.
Женщина разливала в четыре деревянные миски бледно-желтую смесь из котелка, подвешенного над еле теплившимся огнем. Она швырнула миски на стол и склонила голову над сложенными мозолистыми ладонями в короткой молитве. Еще один постоялец, проведший ночь на полу перед очагом, пододвинул свой стул, вынул собственную ложку и начал с удовольствием есть.
– Что это? – осторожно спросил Джей.
– Каша из индейского зерна, – ответила она.
– Придется вам к нему привыкнуть, – сказал мужчина. – Мы практически только его и едим.
Джей улыбнулся:
– Я и не ожидал молока с медом.
– А многие именно этого и ожидают, – буркнула женщина. – Так и умирают, все еще надеясь на это.
Наступило короткое молчание.
– Вы сюда на разведку? – спросил мужчина.
– Нет, – сказал Джей. – Я садовник, коллекционер. Я приехал собирать растения. По повелению самого короля Карла.
Он остановился, не зная, стоит ли рассказывать о великолепном саде в Ламбете и о репутации отца, величайшего садовода всех времен, советника герцога Бекингемского, одного
Страница 5
з величайших собирателей редкостей в мире. Он посмотрел на морщинистое, ожесточенное лицо женщины и решил, что лучше ничего не говорить.Мужчина кивнул.
– Вы увидите короля, когда вернетесь домой? Если вернетесь, – добавил он.
Джей тоже кивнул и положил в рот ложку каши. Каша была пресная, разваренная до пастообразного состояния.
– Да, я работаю для него в садах Отландса, – сказал он.
– Хорошо, тогда скажите ему, что мы больше не можем иметь дело с этим губернатором, – напрямик заявил мужчина. – Скажите ему, что мы не желаем больше иметь дело с ним и что это факт. У нас тут хватает забот помимо этого жирного старого дурака из Англии, которого нам навязали. Нам нужна генеральная ассамблея, где у каждого плантатора будет свой голос. Нам нужны гарантии наших прав.
– В Англии за такие речи и в тюрьму можно угодить, – мягко заметил Джей.
– Вот поэтому я и не в Англии, – коротко возразил мужчина. – И я не хочу жить так, как будто я все еще там. А вот о нашем губернаторе так нельзя сказать. Он все еще считает, что должен жить, словно лорд, в доме со слугами, причем на земле, куда мужчины и женщины приехали, чтобы быть свободными.
– Я ему не советник, – сказал Джей. – Когда я вижу короля – если так случается, – я разговариваю с ним только о растениях и о его саде.
Мужчина мотнул головой:
– Кто же тогда его нынешний советник?
Джей задумался на мгновение. Все это казалось таким далеким и таким неинтересным в этой новой стране.
– Королева, – сказал он. – И архиепископ Лауд.
Мужчина скорчил гримасу, повернулся, чтобы сплюнуть, но остановился, когда заметил свирепый взгляд хозяйки.
– Прошу прощения. Значит, он так и не созвал парламент?
Джей отрицательно покачал головой:
– Он надеется, что справится и один.
– Я слышал, что он на полпути к католичеству.
– Об этом ничего не знаю.
– Я слышал, он забрал в свои руки все сборы податей и налогов. Ему не нужен парламент, голосующий по налогам. Говорят, он разрешает своей жене-католичке открыто молиться и что в стране есть мужчины и женщины, которые криком кричат и требуют перемен, – четко и ясно перечислил постоялец.
Джон только моргнул, услышав столь точное и ехидное описание:
– А я-то думал, что здесь, в Виргинии, все роялисты.
– Не все, – холодно улыбнулся мужчина.
– А где вы собираетесь искать свои растения? – прервала их женщина. – Здесь вдоль реки выращивают только табак.
– Но ведь наверняка и другие культуры тоже сажают?
Она покачала головой:
– Мы держим скот, вернее, скот держится возле нас. Но когда рыба выпрыгивает из реки, а животных в лесу предостаточно, нет смысла заниматься чем-то еще, помимо охоты и рыболовства. Кроме того, мы можем покупать все, что нам нужно, у индейцев. Они занимаются вместо нас сельским хозяйством. А мы тут все живем как сквайры.
– Я думал, что попутешествую здесь, – сказал Джей. – Возьму лошадь и поезжу по стране, посмотрю, что смогу найти.
Они оба взглянули на него и грубо расхохотались ему в лицо.
– «Возьму лошадь»! – воскликнула женщина. – Да тут на всю плантацию едва ли с полдюжины лошадей наберется. Можете уж сразу просить карету, запряженную четверкой.
Джей сдержался:
– Вижу, мне тут многому придется учиться.
Хозяйка гостиницы встала из-за стола и подошла к очагу.
– Что-то темно по утрам, – раздраженно бросила она.
Женщина нагнулась к огню и зажгла то, что выглядело как тонкая лучина для растопки. К удивлению Джея, самый кончик лучины загорелся ярким прозрачным пламенем, как будто там был специальный фитиль. Хозяйка поставила лучину в маленький подсвечник, стоявший на каменном очаге, и направилась к столу.
– Что это?
Она обернулась без всякого интереса:
– Мы называем это свечным деревом. Я закупаю запас на зиму у индейцев каждую осень.
– А что за древесина?
– Свечное дерево, – нетерпеливо ответила она.
– Но с какого дерева?
Она посмотрела на него, и на лице ее четко читалось, что глупо спрашивать о таких вещах, которые никого больше не интересуют.
– Откуда мне знать? Я плачу индейцам, и они мне привозят. Вы что, думаете, я сама иду в лес и собираю там для себя свечное дерево? Вы что, думаете, я делаю ложки для себя из ложечного дерева? А сахар – из сахарного дерева и мыло – из мыльных ягод?
– Свечное дерево? Ложечное дерево?
На какое-то время Джеем завладела дикая фантазия: он представил себе дерево, на котором растут свечи, дерево с растущими ложками и куст с мылом.
– Вы что, дурака из меня делаете?
– Не больше, чем вы есть. Как мне еще назвать это дерево, если у него такое название?
– Знаете, кого нужно спросить? – Мужчина умиротворяюще отодвинул пустую миску, вынул трубку и набил ее ароматными золотистыми табачными листьями. – Индейца, дикаря. Просто пойти с индейцем в лес, поехать в каноэ вверх и вниз по реке, и он покажет вам все, что вас интересует.
– Неужели плантаторы этого не знают? – спросил Джей.
Он испугался при мысли о путешествии с индейцем. В Лондоне слишком много говорили о в
Страница 6
оруженных людях с коричневой кожей, которые могут прокрасться в ваш дом, пока вы спите, и перерезать вам горло каменным ножом.Женщина откашлялась и сплюнула в очаг.
– Да они вряд ли знают, как и что растет! – сказала она. – Всему, что им известно, они научились у индейцев. Если вы хотите знать, как выглядит мыльное дерево, нужно спросить индейца. Цивилизованные люди интересуются только золотом и табаком.
– А как мне найти индейца-проводника? – спросил Джей.
На секунду он ощутил себя беспомощным, точно ребенок, и подумал о путешествиях отца – в Россию, на Средиземное море, по Европе. Он никогда не спрашивал отца, испытывал ли тот страх или чувство еще хуже страха – растерянность хнычущего ребенка, оставшегося без друзей в чужой стране.
– Где найти хорошего индейца?
– Хороших индейцев не бывает, – отрезала женщина.
– Тихо, тихо! – спокойно сказал постоялец и обратился к Джею: – Если вы служите королю, значит у вас должны быть какие-то бумаги, какой-то надежный пропуск, что-то в этом роде.
Джей нащупал под рубахой драгоценный королевский приказ, завернутый в непромокаемую кожу:
– Конечно.
– Тогда лучше всего обратиться к губернатору, – предложил мужчина. – Если вы прибыли от короля и у вас есть влияние при дворе, губернатор найдет для вас время. Видит бог, для честных тружеников, пытающихся заработать здесь себе на жизнь, у него времени нет.
– При нем есть двор? – спросил Джей.
– Постучите в дверь, – нетерпеливо сказала женщина. – Двор, как же! Да он может считать себя везунчиком, если у него есть служанка, которая откроет дверь вместо него.
Джей встал из-за стола:
– Где мне найти его дом?
– Ниже по Бэк-роуд, – сказал мужчина. – Я прогуляюсь туда вместе с вами.
– Мне сначала нужно помыться, – нервно сказал Джей. – И взять шляпу и плащ.
Женщина пренебрежительно фыркнула.
– А может, еще накраситься и попудриться? – сказала она.
Мужчина улыбнулся:
– Я подожду вас снаружи.
Он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
На чердаке не было ни таза, ни кувшина, ни зеркала. Все, что доставляли из Англии, пользовалось в новой колонии большим спросом. Самые обычные вещи, которые Джей в Англии принимал как должное, здесь были редкой роскошью. Джей умылся под колонкой во дворе, вздрагивая под ледяными брызгами и бессознательно крепко сжимая губы, боясь, что омерзительная жидкость попадет в рот.
Его сотоварищ ждал перед домом, в тени дерева, прихлебывая пиво из кружки. Солнце отражалось от слепящей пыли вокруг него. Он увидел Джея, кивнул и медленно поднялся на ноги.
– Не спешите, – посоветовал он. – От спешки в этом климате можно и помереть.
Он пошел впереди по тропинке, что бежала между домами. Она была не грязнее, чем какая-нибудь проселочная дорога в Лондоне, но почему-то идти было трудно, наверное из-за палящего солнца, чей яркий свет слепил Джея и заставлял его щуриться. Повсюду, на каждом углу, в пыли кудахтали куры, суматошно разбегаясь в стороны от шагающих людей. И так же повсюду, в каждом саду и в каждой канаве, торчали неуклюжие стебли и хлопающие листья табака.
Когда Джей все-таки добился, чтобы его впустили в небольшой каменный дом, губернатор всего-навсего повторил совет, данный хозяйкой гостиницы.
– Я напишу письмо, – лениво сказал он. – Вы будете путешествовать от плантации к плантации, и плантаторы будут оказывать вам гостеприимство, если вы именно этого хотите. Трудностей с этим не будет. Большинство людей, которых вы здесь встретите, будут рады увидеть новое лицо и пообщаться с новым человеком.
– Но как я узнаю, куда ехать? – спросил Джей.
Он боялся, что голос его звучит слишком робко и что вообще он похож на дурака.
Губернатор пожал плечами.
– Значит, нужно найти себе слугу-индейца, – сказал он. – Чтобы греб на каноэ. Чтобы разбил лагерь, если негде будет заночевать. Или можете остаться здесь, в Джеймстауне, – скажете детям, что вам нужны цветы из леса. Полагаю, они вам тут же притащат кое-что.
Джей покачал головой.
– Мне нужно видеть растения на том месте, где они растут, – сказал он. – Посмотреть не только на цветы, но на растение целиком. Мне нужны корешки и плоды, и я хочу сам собрать их. Мне нужно изучить среду их обитания.
Губернатор, не заинтересовавшись предметом разговора, кивнул и позвонил в серебряный колокольчик. Послышались торопливые шаги слуги, пересекавшего небольшой холл, затем скрип плохо навешенной двери.
– Отведи господина Традесканта к господину Джозефу, – приказал губернатор и повернулся к Джею. – Он судья в Джеймстауне. Частенько сажает индейцев в колодки или в тюрьму. Он знает хотя бы парочку имен. А может и из тюрьмы кого-нибудь выпустить, чтобы пошел с вами проводником.
– Я, конечно, не знаю, как у вас здесь принято, – неловко сказал Джей. – Но я бы предпочел проводника из законопослушных…
Губернатор рассмеялся.
– Да они все мошенники и преступники, – просто сказал он. – Все язычники. И если вы соберетесь идти в лес с кем-нибудь из них, знайте, что жизнь ваша
Страница 7
в ваших собственных руках. Если бы я мог, я бы всех их выгнал за Голубые горы и прямиком в западное море. Вот прямо туда – за те дальние горы – назад в Индию.Джей моргнул, но губернатор вскочил на ноги в порыве энтузиазма:
– Мой план заключается в следующем: мы должны обработать всю землю между двумя реками, от Джеймса до Потомака, потом построить высокий забор и выгнать их всех за ограду, изгнать их из рая, будто мы архангелы с пылающими мечами. Пусть отправляются вместе со своими грехами еще куда-нибудь. Не будет для нас здесь мира, пока мы не станем безусловными владельцами всей земли, на сколько видит глаз.
Он помолчал.
– Выбирайте, господин Традескант. Единственные, кто знает все о растениях и деревьях в Виргинии, – это индейцы. Но они же могут и горло вам перерезать, как только вы окажетесь с ними в лесу. Оставайтесь здесь, в городе, в безопасности, и отправляйтесь домой с пустыми руками. Или рискните. Мне, в сущности, абсолютно безразлично, что вы выберете. Если вы окажетесь в лесу с индейцами, я не смогу прийти к вам на выручку, что бы ни приказывал мне король и какие бы пропуска ни лежали у вас в кармане.
Джей колебался.
Времени в его распоряжении было как раз достаточно, чтобы оценить иронию ситуации. Когда в море он думал, что может умереть во время путешествия, то приветствовал мысль о смерти как о единственном средстве избавления от горя. Но теперь, когда он в ужасе подумал о насильственной смерти в незнакомых лесах от руки кровожадных язычников, его положение предстало перед ним совершенно в ином свете.
– Я поговорю с этим господином Джозефом, – выговорил он наконец. – Посмотрю, что он мне посоветует.
– Как хотите, – все так же лениво промолвил губернатор. – Надеюсь, вам понравится ваше пребывание в Виргинии. Пожалуйста, когда вернетесь домой, передайте его величеству, что я сделал все возможное, чтобы помочь вам. Если вернетесь.
– Благодарю вас, – ровным голосом ответил Джей, поклонился и вышел из комнаты.
До дома господина Джозефа было всего-то несколько шагов, однако служанка не пошла провожать гостя, пока не накинула на плечи шаль и не надела на голову шляпу с широкими полями.
– На улице прохладно, – запротестовал Джей. – И солнце еще не высоко.
Она бросила на него быстрый колючий взгляд.
– Тут жуки, которые кусаются. И солнце, которое сбивает вас с ног, и жара с болот, – предостерегла она. – На кладбище полно людей, которые думали, что виргинское солнце еще не высоко и что вода достаточно хороша для питья.
Больше она ничего не сказала и повела Джея к дому судьи – мимо форта, где скучающие солдаты свистели и кричали ей вслед, потом все дальше от реки, по грязной проселочной дороге, пока не остановилась перед домом. Он был роскошным по меркам Виргинии, но считался бы коттеджем йомена в Англии.
– Дом господина Джозефа, – коротко сказала женщина, повернулась и оставила его стоять перед грубой деревянной входной дверью.
Джей постучал и, услышав голос, пригласивший войти, открыл дверь.
Дом был поделен на две половины. Самая большая комната, куда вошел Джей, служила кухней и столовой. Отдельной приемной не было. В дальней части находилась лестница, ведущая в спальни наверху. Легкая деревянная перегородка – едва ли можно было назвать ее стеной – отделяла хозяйскую спальню на первом этаже от остальной части дома. Сам господин Джозеф сидел за грубо сколоченным столом в гостиной и что-то писал в толстой тетради.
– Вы кто?
– Джон Традескант из Англии, – сказал Джей и протянул записку от губернатора.
Господин Джозеф быстро прочитал ее.
– У меня нет для вас проводника из местных, – резко бросил он. – Не ожидаю я и прибытия посыльных. Вам придется подождать, сэр.
– А может, какой-нибудь белый согласился бы время от времени совершать вылазки со мной. Может, слуга или работник, которого могли бы отпустить, – запинаясь, проговорил Джей.
Он посмотрел на судью, выражение лица которого отнюдь не обещало немедленной помощи.
– Может, хоть на пару часов.
Господин Джозеф покачал головой.
– Сколько времени вы уже здесь? – требовательно спросил он.
– Только что прибыл.
– Когда пробудете подольше, поймете, что свободного времени ни у кого нет, – мрачно пояснил судья. – Ни минутки свободной. Оглянитесь вокруг. Все, что вы видите, пришлось силой вырывать из здешней земли. Вспомните свой корабль – там что, в трюме везли дома? А может, плуги? Булочные? Рыночные прилавки? – Он помолчал, чтобы подчеркнуть сказанное, и снова покачал головой. – Нет, и поэтому мы практически ничего привезти сюда не можем. Все, что нам нужно, приходится выращивать или делать здесь. Все. От дранки на крыше до льда в подвале. И все это приходится делать людям, ехавшим сюда не для того, чтобы заниматься фермерством. Все они стремились сюда в надежде подбирать золотые слитки на морском берегу или изумруды в реке, доставать жемчужины из каждой раковины. Поэтому нам не только приходится пахать землю деревянными плугами, которые мы сами и вырезаем, но и пашут-то фер
Страница 8
еры, никогда раньше лемеха-то не видавшие, хоть деревянного, хоть металлического! И учить их приходится всему с самого начала. А учат их люди, которые приехали сюда добывать золото, но получилось так, что теперь они выращивают табак. Вот так и выходит, что нет у нас ни единого мужчины, ни женщины, ни даже ребенка, у которого нашлась хотя бы одна свободная минутка помимо работы.Джей ничего не сказал. Он подумал об отце, который объехал полмира и всегда возвращался домой с карманами, набитыми сокровищами. Он подумал о растущих долгах, что ждут его дома, и о том, что питомником и выставкой редкостей занимается только его отец, которому помогают двое детей.
– Что ж, значит, придется мне поездить самому. Без сопровождения. Потому что я просто обязан вернуться домой с растениями и редкостями.
– Могу дать вам индейскую девушку, – отрывисто сказал судья. – Ее мать в тюрьме за оговор. Всего на месяц. А вы можете на этот месяц забрать ребенка.
– А какой мне толк от ребенка? – поинтересовался Джей.
Судья улыбнулся.
– Это индейский ребенок, – поправил он. – Из племени поухатанов. Она скользит среди деревьев бесшумно, как олень. Она может перейти глубокие реки, ступая по камням, которых вы никогда и не увидите. Она может питаться дарами земли – есть ягоды, корни, орехи, даже саму землю. Она знает каждое растение и каждое дерево в сотне миль отсюда. Можете взять ее на месяц, а потом верните обратно.
Он откинул голову и что-то прокричал в приказном тоне. Снаружи со двора послышался ответный крик, потом отворилась задняя дверь, и в комнату втолкнули девочку. В руках она все еще держала лен, который отбивала.
– Берите ее! – раздраженно проговорил господин Джозеф. – Она немного знает английский, этого довольно, чтобы понять, что вам нужно. Она не глухая, но немая. Может производить какие-то звуки, но это не речь. Ее мать занимается всем понемногу, она и шлюха для английских солдат, и служанка, и кухарка, да что угодно. Ее посадили на месяц в тюрьму за то, что пожаловалась на изнасилование. Девочка знает достаточно, чтобы понять вас. Берите ее на месяц и верните недели через три в четверг. Ее мать как раз выйдет из тюрьмы и захочет получить ее обратно.
Взмахом руки он приказал девочке подойти к Джею, она медленно и нехотя приблизилась.
– Только не насилуйте ее, – небрежно заметил судья. – Не хочу получить младенца-полукровку через девять месяцев. Просто прикажите показывать вам растения и через месяц приведите обратно.
Судья снова взмахнул рукой и жестом разрешил им обоим покинуть комнату. Джей снова оказался на пороге дома в ярком утреннем солнечном свете – с маленькой индианкой, которая, словно тень, держалась у его локтя. Он повернулся и посмотрел на нее.
В ее облике странным образом сочетались черты девочки и женщины. Это было первое, на что он обратил внимание. Круглое личико и открытый взгляд темных глаз принадлежали ребенку, любознательному, милому ребенку. Но прямой нос, высокие скулы и решительный подбородок обещали превратить ее в красавицу уже через несколько лет. Ее голова не достигала его плеча, но, судя по длинным ногам и изящным продолговатым ступням, девочка должна была еще подрасти.
Она была одета по моде Джеймстауна – в рубаху с чужого плеча, которая доходила ей до голеней и хлопала вокруг плеч. Длинные темные волосы были распущены и висели свободно с одной стороны. С другой же, за правым ухом, они были сбриты, что делало ее внешность странной и экзотической. Кожа на шее и плечах в слишком свободном вырезе рубахи была раскрашена диковинными голубыми рубцами татуировки. Индейская девочка смотрела на белого человека с опаской, но это не было откровенным страхом. Она будто бы измеряла его силу и думала: что бы ни случилось дальше, можно пережить и это.
И этот взгляд сказал Джею, что она была просто ребенком. Женщина боится боли. Боли телесной и боли сердечной – оттого, что ею помыкает мужчина. Но перед ним была всего-навсего девочка, поэтому у нее еще сохранилась детская вера в то, что она может пережить все, что угодно.
Джей улыбнулся ей, как улыбнулся бы своей девятилетней дочери Фрэнсис, которая была так далеко, в Лондоне.
– Не бойся, я не сделаю тебе больно, – произнес он.
И много лет спустя он будет помнить это обещание. Самые первые слова, которые он, белый человек, сказал индианке: «Не бойся, я не сделаю тебе больно».
Джей повел девочку прочь от дома господина Джозефа, в тень дерева, в середину того места, которое в Англии называлось бы деревенской лужайкой. Ну а здесь это был просто клочок пыльного пустыря между рекой и Бэк-роуд. Две коровы с весьма унылыми мордами паслись неподалеку.
– Мне нужно найти растения, – медленно сказал Джей, внимательно следя за тем, покажутся ли на ее лице признаки понимания. – Свечное дерево. Мыльные ягоды. Ложечное дерево.
Она кивнула. Но он не был уверен, поняла ли она его или просто старалась угодить ему. Она показала туда, где темная густая линия леса окаймляла реку вдали за пустырем – делом рук поселенцев
Страница 9
– окружавшим маленький городок. На распаханных полях еще торчали пни, и пыль поднималась в воздух из истощенной земли, на которой рядами рос табак.– Ты отведешь меня в лес?
Она посмотрела на него с неожиданно острой проницательностью и сделала шаг к нему. Положила руку ему на грудь, потом отвернулась от него и изобразила ходьбу. Прелестная живая пантомима, которая заставила Джея расхохотаться. Это была походка англичанина, покачивающаяся чванная поступь самодовольного типа в неподходящей для таких прогулок обуви. Девочка покачивала бедрами, как делают при ходьбе англичане, она отрывала ноги от земли так, как делают белые люди, когда у них болезненные мозоли на пальцах ног.
Она кивнула, когда увидела, что он понял. Потом повернулась и указала вдаль, далеко за пределы вырубленного участка, туда, где темнела темная непроницаемая стена леса. Секунду она стояла неподвижно, потом раскинула руки, все тело ее, от темноволосой головы до босых пяток, мелко задрожало, и он увидел то, что, казалось, невозможно изобразить, – высокое дерево с широко раскинувшимися ветвями. Это была иллюзия, как фокус скомороха. Но на мгновение Джей, глядя на нее, видел не девочку, а дерево, видел, как под ветром колышутся ветви, видел, как покачивается ствол. Пантомима прекратилась, и девочка вопрошающе посмотрела на Джея.
– Да, – сказал он. – Деревья. Я хочу видеть деревья.
Он кивнул, улыбнулся ей и снова кивнул. Потом подошел ближе и показал на себя.
– И цветы, – добавил он.
Он наклонился и сам с удовольствием изобразил, что нашел что-то на земле, сорвал и понюхал.
Живая улыбка, а потом тихое, наполовину подавленное хихиканье были ему наградой.
Он показал также, что собирает ягоды и ест их, он изобразил, что срывает орехи и выкапывает из земли корешки. Девочка кивнула. Она поняла.
– Мы идем сейчас? – спросил Джей.
Он махнул рукой, указывая на лес, и начал маршировать по направлению к нему, давая понять, что готов к походу.
Она окинула его взглядом – от тяжелых кожаных сапог до высокой шляпы. Она ничего не сказала, но он сам почувствовал, что его одежда, сапоги, походка, даже само его тело – такое тяжелое и неповоротливое – казались ей неподъемным грузом, чтобы брать его с собой в лес. Но потом она вздохнула, слегка пожала плечами. Казалось, этим пожатием она отбросила все сомнения относительно того, можно ли вести в лес этого неповоротливого, неправильно одетого белого человека. Она шагнула вперед и жестом показала, чтобы он шел следом. А сама направилась к деревьям легкой трусцой.
С него пот лил ручьями, а ведь они прошли всего лишь полпути через возделанные поля за пределами стен Джеймстауна. Тучи мошек и незнакомых, больно кусающихся мотыльков кружились вокруг головы Джея, они впивались в каждый дюйм открытой кожи. Он вытирал лицо рукой, на ладони оставались крылышки и ножки маленьких кровососов, щеки и лоб саднило.
Джей и девочка добрались до тенистой опушки, но и там было не легче. При каждом шаге маленькое облачко насекомых взметывалось вокруг его больших ног и облепляло быстро краснеющую кожу.
Он хлопал себя по лицу и шее, обтирал и оглаживал себя руками, тысяча неуклюжих нескладных движений приходилась на каждый скользящий шаг маленькой дикарки. Она бежала по-звериному, не тратя лишней энергии. Руки расслабленно свисали вдоль тела, само оно оставалось неподвижным, мелькали только ноги, делая аккуратные небольшие шажки. И она ставила их точно одну перед другой, оставляя позади узкую стежку шириной в ступню. Сначала Джей, увидев, как она бежит, решил, что с такой скоростью бегают малые дети. Потом, когда она пересекла поля и направилась к деревьям, он обнаружил, что едва способен поспевать за ней.
Опушка леса была похожа на лицо друга, у которого выбили половину зубов. Девочка посмотрела на торчащие обрубки деревьев, будто сожалела о пропавшей очаровательной улыбке. Потом повела плечом, и этот маленький жест со всей ясностью показал, что нет объяснений поступкам белого человека.
Затем она двинулась вперед медленной, очень медленной трусцой, чуть быстрее, чем обычный темп ходьбы Джея, но медленнее, чем его бег. Ему приходилось все время то идти, то бросаться бежать, чтобы догнать ее, и потом снова идти.
Как только закончилась полоса поваленных стволов, дикарка сошла с тропы, оглянулась, напряженно прислушалась, а потом приблизилась к дуплистому дереву, стоявшему неподалеку. Там одним плавным движением она стянула с себя рубаху, аккуратно свернула ее и спрятала между корнями дерева.
Она осталась почти обнаженной. Крошечная юбочка из оленьей кожи прикрывала ее тело спереди, но стройные бедра и ягодицы были оголены. Маленькие груди юной индианки были остроконечны, тверды, как и ее мускулы. Джей вскрикнул, не от желания, а от страха, и оглянулся.
На секунду ему показалось, что она хотела заманить его в ловушку. И что сейчас кто-то выскочит из кустов, засвидетельствует, что он был с ней, смотрел на ее постыдную наготу, и потом последует какое-то ужасное наказание.
Лес мол
Страница 10
ал, вокруг никого не было, кроме них двоих. Сразу же Джей вообразил, что, наверное, она его заманивает, соблазняет. Да и он не мог отрицать, что она уже почти показалась ему желанной. Но потом он понял, что дикарка вовсе не замечала его, она осталась слепа к мгновенной смене его страхов и мыслей.Безбоязненно, не осознавая собственной наготы, не чувствуя стыда, она наклонилась к корням дерева и извлекла маленький черный горшочек. Девочка обмакнула в него пальцы, вытащила горсточку красноватой мази и стала втирать ее в кожу – так богатая женщина нанесла бы духи. Когда все тело маленькой дикарки заблестело, она выпрямилась и улыбнулась Джею.
Сейчас он мог видеть, как голубые и красные линии татуировки, окружавшие лопатки, спускались по узкой спине в виде сумасшедших спиралей. Только маленькие груди и живот оставались чистыми.
Мазь добавила красного цвета ее коже и более темного тона татуировкам. Индианка выглядела старше и казалась более чужой, нежели на лужайке Джеймстауна. Волосы будто стали длиннее и гуще, глаза – темнее, в них заблистал дикий огонек. С возрастающим чувством благоговения Джей наблюдал за превращением девочки в рубахе с чужого плеча в юную женщину, одетую только в свою сияющую кожу. Из служанки и ребенка преступной служанки она превратилась в лесное божество, порождение леса; кожа ее, испещренная лучами, что проникали сквозь колышущийся покров листвы, сливалась с лесной почвой, которая точно так же мерцала пятнами света.
Она протянула горшочек, предлагая взять немного мази.
– Нет, спасибо, – неуверенно отказался Джей.
Она протянула горшочек снова.
Джей покачал головой.
Терпеливо девочка указала на облако насекомых, вьющихся у его лица и рук, и Джей впервые заметил, что вокруг нее не было ни мошек, ни мотыльков. Она сунула горшочек ему в руки.
Брезгливо Джей опустил пальцы в горшочек и извлек немного мази. У нее был прогорклый запах – запах пота или лежалого мяса. Джей не сумел скрыть гримасу отвращения от этой сильной вони. Листом он стер мазь с пальцев и снова отрицательно покачал головой. Девочка не обиделась. Она просто пожала плечами, снова закупорила горшочек пучком листьев, потом положила в плетеный мешочек, который извлекла из-под дерева вместе с небольшим колчаном с полудюжиной стрел и маленьким луком.
Колчан она повесила на бок, лук – через плечо, мягкий вязаный мешочек перекинула через грудь на другое бедро. Потом деловито кивнула, давая понять, что готова. Жестом она показала на реку – не хочет ли он пройтись вдоль берега?
Джей указал на лесную чащу слева. Девочка кивнула и встала перед ним, едва заметным уверенным взмахом руки призывая его следовать за ней, и пошла впереди него, указывая путь.
Тихо, как зверь, пробиралась она между деревьями. Даже стрелы в ее колчане не стучали друг о друга. Узкую, еле заметную тропу на каждом шагу то преграждал упавший ствол, то ползучий стебель тянулся поперек от дерева к дереву. Дикарка переступала через бревна и подныривала под ветви, ни на секунду не замедляя размеренного шага. Запыхавшийся Джей топал за ней, как лошадь, ломая веточки, отшвыривая камни тяжелыми сапогами, ныряя под лианы, сдирая с лица липнущую противную паутину, смахивая жалящих мошек.
Она не оборачивалась.
«Ну что ж, ей и не нужно оборачиваться, чтобы знать, что я все еще иду следом», – подумал Джей. Одного шума было достаточно, чтобы сообщить всей Виргинии о его местонахождении. Но индианка даже не смотрела, все ли с ним в порядке. Она просто шла вперед своим медленным размеренным аллюром, как будто, получив задание доставить белого человека в глубину леса, она больше не нуждалась в его указаниях, пока не приведет его, куда он желает.
Они бежали так с полчаса. Дыхание Джея с хрипом вырывалось из груди, он напряженно и болезненно ловил воздух при каждом вдохе, пока наконец они не вышли на поляну. Там девочка остановилась и обернулась.
Джей, внимательно следивший за каждым своим шагом на предательской тропе, наполовину ослеп от собственного пота и облака жалящих насекомых. Он упал на землю, жадно хватая воздух. Из вежливости и она присела рядом с ним на корточки, ожидая сдержанно и молчаливо, пока белый человек перестанет хватать ртом воздух, вытирать лицо, хвататься за бок, где у него болело и кололо, и растирать лодыжку, которую он явно растянул.
Понемногу Джей затих. Шум леса, до этого заглушавшийся его собственным тяжелым топотом, слышался теперь отовсюду. От реки позади него доносилось кваканье лягушек, пели сверчки. Над ними, в густом пологе листвы, распевали птицы, ворковали голуби, перекрикивались сойки. Все вокруг шумело и переливалось таким сложным сочетанием звуков, которые Джей, городской мальчик, не узнавал.
Он услышал, что скрежет его собственного дыхания успокоился, и повернулся посмотреть на нее. Она была спокойна и бесстрастна.
Джей улыбнулся ей слабой, почти извиняющейся улыбкой, поднял руку к воротнику своей толстой полотняной рубахи и обмахнулся им, чтобы показать ей, как ему жарко. Она серьезно ки
Страница 11
нула и показала на его толстую куртку.Джей, чувствуя себя полным дураком, вытащил руки из рукавов и протянул куртку ей. Она сложила ее так же аккуратно, как любая хозяйка в Англии, положила ее на землю рядом с ним и присыпала листвой и мхом. Куртка сразу же исчезла. Джей сморгнул. Он не видел даже ее очертаний. Она мастерски спрятала куртку.
Она повернулась к нему и показала на сапоги и штаны. Джей покачал головой.
Она снова показала на штаны и жестами изобразила, что снимает их. Джей, чувствуя себя престарелой девственницей, цепляющейся за свою скромность, только крепче ухватился за пояс. По ее лицу пробежала тень улыбки, но потом вернулось выражение невозмутимости. Она едва заметно передернула плечами, что совершенно ясно, хотя и без слов, показало: он может оставаться в штанах, если ему нравится потеть и страдать от неудобства, и не снимать сапоги, если он хочет тяжелым топотом оповестить весь лес о своем приближении.
Она обвела рукой вокруг, как бы говоря: «Вот. Деревья», потом снова села на корточки и выжидающе посмотрела на него.
На деревьях распускались листья. Джей озирался вокруг, изумляясь их высоте, богатству крон, разглядывая лианы, которые, переплетаясь, оборачивались вокруг стволов. Некоторые деревья были знакомы ему по Англии, и он вдруг заметил, что кивает им, приветствуя старых знакомых в чужой стороне. С чувством облегчения он увидел кусты бузины, дубы, грабы, вишни, ореховые деревья и кизил.
Но были там и заросли, потрясающие богатством листвы и стволов, коры и маленьких цветочков, которые он не мог назвать, не мог идентифицировать… Они толпились вокруг него, все красивые и интересные, огромные или стройные, и все они взывали к его вниманию и соревновались друг с другом за это внимание.
Джей снова вытер руками потное лицо. Для коллекционера растений работы здесь было на целую жизнь, а он обещал отцу вернуться домой к началу лета.
Он посмотрел на девочку. Она не наблюдала за ним. Она сидела на корточках в терпеливом ожидании, такая же постоянная и неподвижная, как деревья вокруг них.
Она почувствовала на себе его взгляд, подняла глаза и улыбнулась ему слабой робкой улыбкой – улыбкой ребенка. Джей понял: она гордится тем, как ловко и умело привела его сюда, в самое сердце леса, и счастлива ждать, когда сможет продемонстрировать снова, какая она умница, и благополучно отвести его обратно домой. Ни один отец не смог бы устоять против такой улыбки.
Джей улыбнулся ей в ответ.
– Хорошая работа, – сказал он. – Как раз то, что надо.
Домой девочка собралась идти только к вечеру. К тому времени ее маленький мешочек был заполнен сеянцами, которые Джей выкопал из лесной подстилки. Свою шляпу он превратил в корзинку и до краев наполнил ее крошечными сеянцами деревьев, каждый с парой малюсеньких листиков, белым стволиком и хвостиком из тоненьких корешков. Еще кое-какие растения Джей распихал по карманам штанов. Часть добычи он хотел положить в колчан, но индианка решительно отказала кивком головы. Когда он повторно протянул ей растения, она отступила на шаг назад и продемонстрировала, почему не хочет их взять.
Одним плавным движением она сбросила лук с плеча, и он тут же оказался у нее в руке. Другой рукой она выхватила стрелу из колчана и положила на тетиву. В одно мгновение стрела с заостренным наконечником была готова к употреблению. Она кивнула. Она ясно дала понять, что не могла тратить время, путаясь в растениях в своем колчане.
Джей постарался спрятать улыбку, глядя на этого ребенка, с такой серьезностью играющего в детские игрушки. Конечно, она была проворной и умелой, но лук был совсем маленьким, и тростниковые стрелы с заостренными наконечниками из того же тростника были такими легкими!
– Можно посмотреть? – спросил он.
Она сняла стрелу с тетивы и протянула ему. Он сразу осознал свое заблуждение. Стрела в его руке была орудием убийства. Наконечник был острым как бритва. Он провел им по большому пальцу и не почувствовал боли, но тонкая струйка крови потекла там, где стрела прикоснулась к плоти.
– Проклятье! – выругался он и сунул палец в рот.
Стрела могла быть из простого тростника, и лук мог быть очень легким, чтобы девочка могла носить его с собой целый день, но наконечники стрел были острее, чем ножи.
– А как метко ты стреляешь? – спросил Джей. – Можешь попасть вон туда? – И махнул в сторону дерева.
Она подошла к дереву и показала на лист, который шевелился на ветерке. Потом отступила назад, вложила стрелу в лук и спустила тетиву. Стрела мягко просвистела в воздухе и с глухим стуком ударила в ствол дерева. Джей подошел поближе посмотреть. Вокруг стержня стрелы виднелись остатки листа. Она попала в шевелящийся лист с двадцати шагов.
Джей чуть поклонился, выказав свое уважение.
Она улыбнулась, снова с тем же мимолетным проблеском гордости, потом вытащила стрелу из ствола, сняла сломанный наконечник и заменила его новым, снова положила стрелу в колчан и повела его из леса, передвигаясь все тем же быстрым шагом.
– Помедлен
Страница 12
ее, – скомандовал Джей.Она посмотрела на него. Он шел неуклюже, пошатываясь от усталости, мускулы ног дико болели, сохранять равновесие ему мешал груз. И снова Джей увидел на ее лице эту слабую улыбку, а потом она отвернулась от него и пошла впереди размашистым шагом, разве что чуть медленнее. На полянке, там, где была спрятана его куртка, девочка остановилась, взяла куртку, отряхнула ее от листьев и протянула ему. Потом вернулась к дуплистому дереву на опушке. Она спрятала лук и стрелы и вытащила рубаху.
Джей, весь долгий день бежавший за татуированной спиной индианки, привык к ее наготе. Он обнаружил, что сияние ее кожи нравится ему куда больше, чем мятая неопрятная сорочка. Потом подумал, что этот наряд унижает ее, что так она выглядит менее скромной, нежели в величавом наряде из татуировок и оленьей кожи.
Он пожал плечами, давая понять, что сожалеет о необходимости возвращения к неким неестественным ограничениям. И она кивнула, уловив его сочувствие, но лицо ее оставалось серьезным.
– Сегодня ты останешься на ночь в моей гостинице, – сказал Джей, указывая на Джеймстаун, где уже зажигались огни и из труб курился дымок.
Она не кивнула, не сказала ни «да», ни «нет», оставаясь совершенно неподвижной, не отводя глаз от его лица.
– Завтра мы снова отправимся в лес. Господин Джозеф сказал, что целый месяц ты ежедневно должна сопровождать меня, пока не отпустят твою мать.
Она согласно наклонила голову. Потом сделала несколько шагов и показала на маленькие растения у него в кармане и потом на реку. Пантомимой она изобразила греблю на каноэ вниз по реке к морю. Она повела рукой направо – им следует отправиться на юг, потом она помахала рукой – дорога будет дальней, еще несколько взмахов – очень долгой. Потом девочка отступила назад, раскинула руки и изобразила дерево – дерево с ниспадающими ветвями, склоняющимися к спокойной воде, пошевелила пальцами, показывая, что ветви спускаются до самой воды.
Джей был в восторге:
– А мы можем достать каноэ?
Девочка кивнула. Она показала на себя и вытянула руку, указывая на свою ладонь, – универсальный жест, обозначающий деньги. Джей достал серебряную монету. Индианка отрицательно покачала головой. Он вытащил кисет с табаком. Она кивнула и захватила целую горсть табака. Потом она повернула Джея лицом к Джеймстауну, снова посмотрела ему в глаза, как будто не верила, что такой тупой человек найдет дорогу домой, снова кивнула и направилась к зарослям кустарника.
Через секунду она исчезла. Исчезла без следа. Джей увидел, как зашевелились тонкие веточки кустарника, и потом она пропала. В темноте не видно было и проблеска ее белой рубахи – этой униформы прислуги. Еще некоторое время он ждал, напрягая зрение в сгущающихся сумерках, стараясь различить какое-нибудь движение, но маленькая индианка исчезла так же безвозвратно, как исчезает косуля, просто замирая на месте.
Джей, понимая, что никогда не найдет ее, если она сама того не захочет, зная, что должен довериться ей, повернулся к Джеймстауну, как ему было велено, и устало потащился домой.
Хозяйка гостиницы, узнав, что Джей пробыл весь день в лесах с индейской девочкой и теперь все время будет проводить с ней, страшно возмутилась.
– Я думала, что человек, только что прибывший из Англии, мог бы обойтись без этого, – заявила она и со стуком поставила перед Джеем деревянную миску, до краев наполненную белесой кашей.
– Саппон, – уголком рта процедил другой постоялец. – Индейское блюдо – кукуруза с молоком.
– Опять кукуруза? – спросил Джей.
Его сотрапезник мрачно кивнул и принялся молча уминать свою порцию.
– Уж я думала, что, если вам так нужна женщина, могли бы привезти с собой из Англии, – сказала хозяйка. – Бог свидетель, городу нужны женщины. Невозможно основать плантацию только с солдатами и идиотами.
Джей опустил голову и, причмокивая, слизал кашу с ложки.
– У вас что, нет жены, чтобы привезти сюда? – потребовала ответа женщина.
Горе ударило Джея, как нож в живот. Он посмотрел на нее, и что-то в его лице заставило ее замолчать.
– Нет, – коротко сказал он.
Та смутилась. Наступила короткая пауза.
– Извините, – пробормотала она, – если я сказала что-то не так…
Джей оттолкнул миску, знакомое чувство горя заполнило его целиком, подступило к горлу.
– Вот, – предложил сосед.
Он вытащил из складок штанов кожаную бутылку и плеснул немного поверх недоеденной каши в миску Джея.
– Капля барбадосского рома – самое то, чтобы придать вкус этому вареву.
Он налил и себе немного, перемешал с кашей и взмахнул ложкой.
– Ешьте, – сказал он с грубоватой добротой. – Это не та земля, где можно ходить голодным и оставлять еду на потом. Ешьте и пейте. Здесь никогда не знаешь, когда доведется поесть снова.
Джей придвинул миску, перемешал кашу с ромом и попробовал. Вкус заметно улучшился.
– Девочка водит меня туда, где есть деревья и растения, – сказал он им обоим. – Повторяю, я коллекционер. Ни губернатор, ни господин Джозеф не смогли порекомендовать никог
Страница 13
другого, кто согласился бы мне помочь. Но она хорошая маленькая девочка. Она немногим старше моей дочери. Думаю, ей чуть больше тринадцати лет. Она отвела меня сегодня в лес, потом спокойно ждала, пока я не закончу работу, и показала дорогу домой.– Ее мать шлюха, – презрительно бросила хозяйка.
– Пусть, но она-то всего-навсего маленькая девочка, – твердо сказал Джей. – И уж я ее не обижу.
Женщина покачала головой:
– Они не такие, как мы. И она такая же маленькая девочка, как моя молодая сучка мастифа. Когда придет пора, она будет совокупляться, как животное. Эти дикари – наполовину звери.
– Вы так плохо говорите о них из-за своих потерь, – справедливо заметил второй постоялец.
Он кивнул Джею:
– Госпожа Уитли потеряла мужа и ребенка во время восстания двадцать второго года. Она не забыла этого. Никто из тех, кто был здесь в то время, не сможет такого забыть.
– Что произошло? – спросил Джей.
Женщина опустилась на скамью напротив и подперла ладонью подбородок.
– Они свободно заходили в Джеймстаун и днем и ночью, – сказала она. – Их дети оставались в наших домах. Наши мужчины охотились вместе с ними. Снова и снова нам угрожала гибель от голода, но торговля с индейцами спасала нас: они продавали зерно, рыбу, дичь. Они научили нас, как сажать кукурузу и все остальное. Научили нас, как собирать урожай и готовить еду. Мы бы сто раз все погибли, если бы они не поставляли нам продовольствие. Викарий хотел открыть школу для индейцев. Мы собирались учить их жить по-нашему, по христианским обычаям. Они должны были стать подданными короля. И ничто не указывало на приближение беды, не было ни малейших признаков опасности. Вождь возглавлял племя уже много лет. И он ходил по Джеймстауну так же свободно, как любой белый. Его сын был у нас в заложниках, и мы ничего не боялись. Ничего.
– А зачем же тогда нужны были заложники? – удивился Джей.
– Не заложники, – быстро поправилась она. – Приемные дети. Наши крестники. Дети, о которых мы заботились. Мы обучали их жить по-нашему. Хотели, чтобы они перестали быть дикарями.
– И что же случилось? – спросил Джей.
– Они выжидали и готовились.
Она заговорила совсем тихо. Обоим мужчинам пришлось наклониться вперед, чтобы услышать ее. Было что-то жуткое в том, как три бледных лица сблизились, и ее голос упал до пугающего шепота:
– Выжидали и готовились… И однажды утром, в восемь часов, – эти богохульники выбрали Страстную пятницу – они повсюду вышли из зарослей и напали на каждую маленькую ферму, на каждую семью, на каждого одинокого путника. Они вышли из леса и стали убивать. Они хотели убить белых людей до единого, чтобы никто не смог предупредить остальных. И они бы сделали это, если бы не один обращенный индейский мальчик, который предупредил своего хозяина, что ему приказали убить его, и этот человек прибежал в Джеймстаун и поднял тревогу.
– И что произошло?
– В Джеймстауне открыли арсенал, и все поселенцы укрылись внутри форта. Пришли все, кто был неподалеку, и город был спасен. Но вверх и вниз по реке, на каждой уединенной ферме остались лежать трупы белых мужчин и женщин, с черепами, разбитыми каменным топором. – Она повернула к Джею печальное лицо. – Голова моего мужа была расколота надвое, – сказала она. – Сердце моего маленького сына пронзила стрела с наконечником из ракушки. Индейцы напали на нас без настоящего оружия. Они сражались тростником, раковинами и камнями. Похоже было, что сама земля взбунтовалась и атаковала нас.
Наступило долгое молчание.
Хозяйка встала из-за стола, сложила миски одну в другую и снова приняла равнодушный вид.
– Вот почему я не доверяю даже самой маленькой индейской девочке, – сказала она. – По-моему, они сами похожи на камни, тростник и деревья. В этой земле я ненавижу каждый камень, каждый росток тростника, каждое дерево. И я ненавижу всех этих дикарей. Желаю им всем погибели и хочу, чтобы их истребили. Эта земля никогда не станет для меня настоящим домом, пока на ней остается хотя бы один индеец.
– И сколько наших погибло? – спросил Джей.
Не задумываясь, он сказал «наших». Это была война темных лесов против белых людей, и, конечно, он причислял себя к колонистам.
– Около четырехсот, – с горечью сказала она. – Четыреста мужчин и женщин, которые хотели только одного – мирно жить на крошечной частице огромной земли. А потом наступил голод.
– Голод?
– Весь урожай нам пришлось оставить на полях, мы были слишком напуганы и боялись выйти из города, чтобы собрать его, – объяснила она. – Мы забились в Джеймстаун и выставили пушки над деревянными стенами. Зима выдалась суровая, есть было нечего. Торговать с дикарями, как раньше, мы не могли. Они обычно продавали нам продовольствие из зимних запасов. У индейцев всегда было вдоволь еды. А тут получилось, что мы воевали с теми самыми людьми, которые нас кормили.
Джей ждал продолжения.
– Мы не любим говорить о тех временах, – коротко сказала она, – о той зиме. Люди пробавлялись тем, что могли найти, и никто никого не винит.
Страница 14
Джей повернулся к соседу за объяснением.
– Кое-кто ходил на кладбище, – тихо произнес тот. – Они выкапывали трупы и ели их.
Лицо женщины оставалось каменным.
– Мы ели то, что могли раздобыть, – повторила она. – И вы поступили бы точно так же. Когда умираешь с голоду, забываешь о христианском поведении. Мы делали то, что было необходимо.
Джей почувствовал, как обеденная каша подступает к горлу при мысли о том, что довелось пробовать стряпухе.
– Мы выжили, – без всякого выражения произнесла женщина.
– Я уверен… – заикаясь, пробормотал Джей.
– А когда стало теплее, те, кто не умер от ран, от горя или от голода, погибли от чумы, – продолжала она. – Мы все сгрудились в этом маленьком городке, мы все были больны от горя и страха. Той зимой погибли сотни людей, и все это из-за индейцев. Как только удалось собрать достаточно припасов и достаточно бойцов, мы выступили против индейцев. Приняли закон и дали клятву, что не оставим в живых ни мужчин, ни женщин.
Постоялец кивнул:
– Мы охотились на них, как на бешеных псов, и отгоняли все дальше и дальше. Был приказ: убивать мужчин и женщин, а детей брать в рабство. Некоторое время мы притворялись, что согласны на мир, и наблюдали за тем, как они засевают свои поля и ухаживают за всходами, и лишь потом напали и погубили их урожай. Дикари делают очень хитрые ловушки для рыб, мы уничтожали их везде, где только видели. Мы прогнали дичь, и индейцы не могли больше прокормиться охотой, мы сожгли их деревни, и им негде было жить, мы вытоптали их посевы на полях, чтобы они тоже узнали, что такое голод, так же как и мы. Мы отомстили.
– Да, охота была знатной, – мечтательно припомнила женщина.
Она принесла три кружки эля и поставила на стол.
– Помню, как солдаты из форта возвращались с головами дикарей на поясе, а потом выставляли их у ворот – так егерь сажает на кол подстреленных ласок.
– Но теперь это все закончилось? – Джей и сам услышал трепет в своем голосе.
– О да, – сказал мужчина. – Помнится, это было лет шестнадцать назад. И с тех пор все тихо. Индейцы не могут жить без определенной территории для охоты и земледелия, а мы оттесняем их все дальше и дальше к горам. Индейцы всегда кочевали – зимой жили в глубине материка, летом переходили ближе к морю, весной были заняты на полях. Как только мы расчистили леса и построили дома, им пришлось уйти, как уходит стадо оленей, когда кончается корм.
– Наверняка они ненавидят нас, как злейших врагов, – сказал Джей.
Никто не ответил. Мужчина пожал плечами и уткнулся в кружку.
– Мы победили, и это главное, – твердо произнесла женщина. – Теперь это наша земля, и если они хотят жить здесь, то должны нам служить. Мы больше не открываем для них школ и не пытаемся учить их. Нет больше мира и обещаний дружбы. Если они хотят оставаться в пределах наших границ, они должны делать то, что им приказывают. Или они будут нашими рабами, или мы снова зальем поля их кровью. Иного не дано.
На рассвете Джей стоял на причале, молчаливый Джеймстаун раскинулся позади него, и только отсветы огня в печах, где пекли хлеб, показывали, что кто-то уже не спал.
Девочка появилась на причале раньше, чем он. Маленькое каноэ подпрыгивало на темной воде. Джей тревожно посмотрел на лодчонку. Каноэ уж слишком напоминало древесный ствол, каковым оно не так давно и являлось. Кора была содрана, и края грубо обтесаны так, что лодка была заострена с обоих концов. Внутри она была выжжена, а потом начисто выскоблена. Но все равно каноэ выглядело как маленькое дерево, пусть и изменившее форму, ободранное и выдолбленное.
Девочка сидела на носу, опустив весло в воду, и ждала его. Заметив Джея, она посмотрела на него и чуть заметным жестом приказала занять место позади нее.
– А лодка не потонет? – поинтересовался Джей.
И снова девочка сделала тот же короткий жест.
Джей предположил, что она умеет плавать, и напомнил себе, что сейчас они совсем недалеко от дока и до корабля, который привез его из Англии, рукой подать. Он забросил свой небольшой походный мешок в лодку и ступил в нее сам. Она сразу же закачалась и почти перевернулась.
Джей упал на колени и обнаружил, что каноэ тут же замерло. Перед ним лежало весло. Он вытащил его, стараясь не делать резких движений, и опустил его в воду, с той же стороны, что и девочка.
Она оглянулась на него через плечо, ее детское личико было очень серьезным, и отрицательно покачала головой. Джей перекинул весло на другую сторону и в награду получил серьезный кивок. Потом индианка наклонилась вперед, вонзила весло в речную воду, плещущую о борт, и они медленно отошли от деревянного пирса.
Сначала Джей ничего не видел, но был полностью настороже, напрягая слух и обоняние. Он ощущал, как гладко и легко каноэ скользило по воде, течение реки и отлив вместе тащили его к морю. Он чувствовал, что вокруг простирается водная ширь, бескрайняя водная пустыня, каноэ двигалось по ней, как гладкая темная рыба. Где-то впереди пахло землей, соленой грязью, зловонными водорослями и гн
Страница 15
ющим деревом, выброшенным на берег.От Джеймстауна, теперь оставшегося позади, до гребцов доходил запах дымка от дров и прогорклая вонь отходов домашнего хозяйства, сброшенных у кромки воды, чтобы прилив унес их прочь.
Медленно край неба посветлел, и Джей мог видеть перед собой силуэт девочки, стоявшей на коленях в каноэ. Она наклонялась вперед, вонзая весло в чернильно-черную воду.
Джей попытался копировать ее движения, и, когда ему удалось сделать все правильно, каноэ внезапно рванулось вперед. Она не повернула головы, она была целиком погружена в свою собственную задачу – сплетать воедино воду и воздух.
Он услышал, как пробудились птицы в лесах по берегам реки. Тысячи одиночных обрывков птичьих песен, воркований и посвиста сливались в какофонию звуков, несущуюся над зеркальной водой. Для того чтобы создать такой мощный и разнообразный хор, в лесу должны были быть сотни тысяч птиц. А тут и речные птицы начали просыпаться.
Джей услышал кряканье, огромная стая уток снялась с берега слева от него и направилась к светлеющему краю неба. Над головой кружили и кричали чайки. Внезапно все кругом потемнело, над лодкой пронеслась стая голубей. Туча птиц закрыла небо, застила весь свет, наполнив воздух хлопаньем крыльев и шумом своего стремительного движения.
У Джея было ощущение, что он попал в абсолютно девственный мир – мир, где человек был чужаком, незваным гостем, который еще не оставил здесь своего следа; мир, где, подчиняясь зову природы, передвигались обширные стада животных и стаи птиц. И ничто не могло остановить их.
Это был новый мир, второй Эдем, рай для собирателя растений. Впервые за долгие годы и впервые после смерти Джейн Джея охватило мощное чувство надежды, новых возможностей, открывающихся перед ним. Если люди построили себе дом на этой новой земле, значит они смогут создать райскую страну, богатую и вольную. Возможно, и он сам сумеет сделать ее своим домом. Может быть, он с детьми построит здесь новый дом, а прежняя жизнь в Ламбете и Лондоне вместе с прошлыми утратами останется далеко позади.
Джей и юная индианка гребли около часа, чтобы пересечь широкую реку и добраться до другого берега. Потом повернули и пошли вдоль южного берега на восток, к морю. Несмотря на то что идущий на убыль отлив нес их вниз по реке, приходилось грести, чтобы удержать каноэ на курсе.
Плечи и руки Джея ныли от напряжения уже после первого часа путешествия. А движения девочки были по-прежнему плавными и непринужденными, словно искусная работа веслом, которое то поднималось из воды, то глубоко входило в нее, будто копая, чтобы продвигать лодку вперед, была для маленькой дикарки сущим пустяком.
По мере того как они приближались к берегу, Джей мог рассмотреть девственные леса, спускавшиеся вплотную к кромке воды. Яркие птицы то слетали с деревьев к воде, то возвращались обратно. То тут, то там в лесу виднелись поляны и голая земля распаханных полей. Кое-где на полях работали люди, белые и темнокожие бок о бок, они поднимали голову, когда каноэ проносилось мимо них, и глядели вслед. Джей махал им рукой, но девочка, как маленькая статуя, смотрела только вперед, не выказывая ни малейшего любопытства к собратьям по роду человеческому.
Взошло солнце. Бледно-желтое светило плыло по небу в облаке, оно сожгло туман, висевший над рекой, и тут же появились жалящие мошки и облачком закружились перед красным потным лицом Джея. Он сдувал их с губ, но не мог выпустить из рук весло, чтобы смахнуть всех. Он раздраженно тряс головой, и каноэ слегка виляло в воде.
Это движение лодки заставило девочку оглянуться и увидеть его, распаренного, раскрасневшегося, раздраженного. Тогда одним легким движением она развернула каноэ и направила к тенистой бухточке.
Над их головами, вокруг них сомкнулись деревья, люди были спрятаны в мире зелени. Девочка загнала каноэ на песчаный берег и вышла из лодки. Она сбросила рубаху служанки, аккуратно свернула ее и спрятала в каноэ. Потом командным жестом указала на Джея.
Он снял куртку, она ткнула в его сапоги.
– Я останусь в сапогах, – сказал Джей.
Она отрицательно покачала головой. Показала на широченную гладь воды, прикрыла глаза и изобразила человека, падающего в воду и идущего ко дну под грузом собственных сапог.
– Ага, – понял Джей. – Ну ладно.
Он сел на мокрый песок и стащил сапоги, оставшись стоять перед ней в носках, штанах и рубахе. Она показала на остальную одежду.
Джей улыбнулся, покачал головой:
– Я останусь в одежде…
Она нетерпеливо дернула его за рубаху маленькой рукой, потом эффектным жестом выхватила из каноэ маленький фартук из оленьей кожи, такой же как у нее.
– Индейские штаны? – спросил Джей.
Она кивнула.
– Я не могу одеваться как дикарь, – резонно заметил Джей.
Она указала на каноэ, на себя, изобразила расстояние, которое они уже прошли, и расстояние, которое им еще только предстояло пройти. Смысл был ясен. Ты путешествуешь как один из поухатанов с одной из поухатанов. Почему бы не делать это со всеми удобствами
Страница 16
– Меня покусают, – запротестовал Джей.
Он пощипал себя за предплечье большим и указательным пальцем и показал ей на крошечные воспаленные волдыри на лице.
Девочка кивнула и достала горшочек с мазью, которой пользовалась в лесу накануне. Потом протянула к Джею свою гладкую руку, чтобы он мог убедиться, что на ней нет укусов, и повернула к нему свое маленькое чистое лицо.
Джей смущенно осмотрелся. Но в лесу звучал только щебет птиц, и лес смотрел невозмутимо на его позор. На десять миль вокруг никого не было.
– А, ну ладно, – пробормотал он неловко.
Он стащил с себя штаны, радуясь, что длинные полы рубашки скрыли от индианки его наготу. Она протянула фартук из оленьей кожи. Джей попытался надеть ее под рубашкой. Легким шагом девочка обошла его вокруг, вытащила рубаху, чтобы не мешала, и завязала тесемки фартука.
Мягкая юбочка прильнула к телу, как вторая кожа. Прохладный воздух овевал ноги. Рядом с изящной коричневой дикаркой Джей чувствовал себя слишком белым и слишком громоздким, точно полинявший левиафан. Но в то же время впервые со дня прибытия в эту страну, с ее невыносимой влажностью, он почувствовал себя комфортно.
Жестами девочка показала, что нужно снять рубаху. Джей обмотал рубаху вокруг головы, и тогда его спутница протянула ему горшочек с жирной мазью. Понимая, что больше ему нечего терять, Джей опустил пальцы в горшочек и натер лицо, шею и грудь. Субстанция отвратительно воняла и была липкой, словно мед.
Дикарка тихонько рассмеялась, он посмотрел на себя и увидел, что его белая кожа изукрашена красными полосами. Девочка протянула свою обнаженную руку для сравнения. Ее коже цвета патоки жир просто придавал более темный тон, а Джей весь был в красно-белую полоску.
Он остановился, но она прищелкнула языком, как подбадривают животное, отобрала у него горшочек и поднырнула под его руку. Он почувствовал, как ее маленькие ладошки натирают ему спину. Помимо воли, он ощутил крошечную искорку желания от ее прикосновений. Но она снова появилась перед ним, и, глядя на ее серьезное детское личико и качающуюся черную косу, он вспомнил, что она всего лишь маленькая девочка, немногим старше его дочери, и что она под его защитой.
Джей втер жир в кожу. Он подумал, что выглядит будто фигляр на карнавале, раскрашенный и вырядившийся как идиот. Но по крайней мере, ему не было жарко. Его смущение улеглось, и он осознал, что насекомые его больше не кусают. Жир отпугивал всю мошкару, что клубилась над водой вокруг них.
Девочка кивнула с явным одобрением, подобрала одежду, которую Джей сбросил с себя, сложила ее и убрала в каноэ. Потом она выровняла лодку, когда он снова в нее забрался.
Джей обнаружил, что ему куда удобнее в лодке без штанов и сапог. В днище были вырезаны углубления, и теперь, без лишней одежды и обуви, он довольно ловко устроился, сидя на коленях. Дерево, слегка пористое, было прохладным и приятно сыроватым там, где к нему прикасались обнаженные ноги. Речной воздух нежно обвевал обнаженную грудь. Джей поднял лицо, наслаждаясь прохладным ветерком на шее, чувствуя, как пот на лице остывает и высыхает.
Девочка улыбнулась ему торжествующе, вступила в каноэ перед ним, одним плавным движением встала на колени и оттолкнула лодку от берега. Каноэ даже не покачнулось. Потом индианка повернула лодку и с силой начала выгребать к середине реки.
Они гребли до полудня. Джею не досаждали ни насекомые, ни все усиливающийся жар солнца на лице. Когда солнце достигло зенита, девочка повернула каноэ в речную бухточку и причалила к берегу.
Прохладная зелень деревьев сразу же поглотила их. Джей выбрался из каноэ и покачнулся на затекших ногах. Девочка улыбнулась и пошла к лесу по песчаному берегу уверенным шагом, как олень. Джей подхватил свой мешок и двинулся за ней.
Легким взмахом руки она предложила ему весь лес, точно принцесса, указывающая вокруг себя, как бы говоря послу, гостящему в ее стране: «Вот и мои земли».
Джей кивнул. Девочка взяла его за руку и сделала несколько шагов по направлению к лесу – Джей должен был пойти и собрать все образцы, какие захочет.
Джей остановился:
– А что будешь делать ты?
Она жестом показала, что останется на месте. Она подобрала несколько сухих веточек и сложила в кучку: она разведет костер. Из мешочка на поясе она вытащила маленькую мотыгу и пантомимой изобразила выкапывание корешков: она поищет еду. Она махнула рукой по направлению к деревьям и изобразила сон: она найдет для них укрытие.
– Мы останемся сегодня здесь? – спросил Джей, повторяя ее пантомиму сна.
Она кивнула.
– Я скоро вернусь, – сказал Джей.
Он показал на себя, потом на лес и пальцами изобразил шаги. Она кивнула и сделала вид, как она сначала кричит, а потом слушает.
– Я не должен заходить далеко, а быть там, где могу тебя услышать? – спросил Джей и получил улыбку и кивок в награду за понятливость.
Чувствуя себя как ребенок, которого отпустили поиграть, Джей подошел к каноэ, натянул кожаные сапоги, взял мешок и зашагал вдоль берега. Отой
Страница 17
я немного, он оглянулся.Она вытаскивала каноэ повыше на берег, вне досягаемости прилива. Потом повернулась и начала собирать хворост для костра. Видно было, что в диком лесу ей так же удобно, как молодой женщине в кухне собственного дома. Джей отвернулся и побрел дальше по берегу, пристально вглядываясь в лесную опушку в поисках сеянцев и маленьких растений в расцвете весеннего роста, которые он мог бы благополучно доставить в Англию.
Он послушался приказа спутницы и оставался в пределах слышимости. Обогнув маленький лагерь по дуге, он появился с другой стороны. Его мешок топорщился, набитый сеянцами и черенками, завернутыми в мокрую холстину.
Дикарка строила шалаш для ночлега, и работа подходила к концу. Сперва она согнула три молодых деревца вместе и связала их. Сверху накрыла их какими-то широкими зелеными листьями, а стенки оплела тростником. Каноэ она подтащила вплотную к их маленькой хижине и поставила на попа, чтобы защитить вход. Перед ним дымился маленький костерок, и две рыбины на заостренных прутиках ждали, когда же их поджарят.
Джей подошел тихо, но она даже не вздрогнула, когда заметила его. Он понял, что она слышала каждое его движение, начиная с того самого момента, когда он покинул ее в полдень. Увидев его, она серьезно кивнула и показала на набитый мешок.
– Да, я неплохо поработал, – сказал он.
Он развязал мешок и показал свою добычу. Она одобрительно кивнула, а потом показала куда-то за его спину. Затем расчистила и взрыхлила маленькую полоску земли.
Он ощутил настоящее счастье:
– Это для моих растений? – Он указал на мешок.
Она кивнула и посмотрела на него, спрашивая, угадала ли она, что ему нужно.
– Просто великолепно!
Джей сиял улыбкой.
– Я еще соберу завтра и посажу все здесь. А заберу, когда мы будем возвращаться в Джеймстаун. Спасибо тебе!
Девочка кивнула, слегка улыбаясь. Но он видел, что она была так же рада его похвале, как была бы рада его дочь Фрэнсис.
– Ты очень, очень умная, – сказал он, и наградой ему был легкий румянец и еще одна улыбка.
Она повернулась к костру, подбросила сухих веточек, и пламя вспыхнуло. Она присела на корточки и связкой тростинок стала шевелить огонь, пока хворостинки не превратились в тлеющие угольки. Тогда дикарка взяла один прутик с нанизанной на него рыбой, а второй дала Джею. Она показала, как надо держать рыбину над костром так, чтобы она жарилась над огнем, но прутик не загорелся, и как нужно поворачивать ее, когда кожа становилась коричневой и хрусткой.
Когда рыба была готова, девочка стряхнула свою рыбину на широкий зеленый лист и протянула ее Джею. Потом взяла себе ту, которую готовил он и которая так и осталась сыроватой с одной стороны, зато почти черной с другой. На какое-то время индианка склонила голову над едой, точно так, как если бы читала молитву в христианском доме, протянула руку к небу, потом повернула ладонью вниз, к земле. Джей понял, что она и в самом деле читала молитву, о чем он сам совершенно позабыл. И он на мгновение спутался в мыслях касательно того, кто же из них был невежественным язычником, а кто – цивилизованным человеком. Затем она улыбнулась ему и начала есть.
Твердое белое мясо рыбы было на удивление вкусным, а хорошо зажаренная шкурка придавала ему острый привкус. Джей лакомился рыбой, оставив только кости, голову, хвост и плавники. Когда он покончил с едой, девочка вытащила из каноэ маленькую корзиночку с сушеными ягодами и дала ему горсть черники. Сначала Джею показалось, что во рту у него камешки, потом постепенно просочился вкус, и Джей сморщился от кислоты, а индианка рассмеялась.
Становилось холодно. Солнце было позади, за высокими деревьями. Джей подложил дров в костер, а девочка поднялась на ноги. Она взяла маленький тлеющий прутик из костра, подошла к кромке воды и положила прутик на раковину у своих обнаженных ступней. Из кошелька на поясе она достала маленькую щепотку чего-то, затем, без малейшего смущения, развязала ремешок своей оленьей юбочки и отложила ее в сторону. Она подобрала тлеющий прутик и, со щепоткой трав в руке, обнаженная, окунулась в воду. Джей слышал, как девочка тихонько охнула оттого, что вода была очень холодной.
Прилив наступал. Река – смесь соленой и пресной воды – лизала песчаную отмель. Девочка казалась всего лишь темной тенью в танцующей, сверкающей воде. Джей видел, как она подула на краснеющий уголек на кончике прутика, а затем опустила его в сложенный кулачок и снова подула на него. Она поджигала травы. Ветер, дувший с моря, донес до Джея острый, едкий запах, похожий на запах табака. Потом Джей увидел, что она разбросала дымящуюся траву по воде.
Индианка омыла лицо и тело, потом подняла мокрую голову, взглянула туда, где низко над горизонтом вставала луна, и подняла руки в молитве. Затем повернулась к берегу и, преодолевая течение, выбралась из воды.
Джею вспомнились вечерние молитвы в Ламбете и вера его покойной жены, он подумал о хозяйке гостиницы, убеждавшей его, что эти люди были просто животными. Он яростно по
Страница 18
ряс головой, не в силах разобраться в этих противоречиях, стащил сапоги и забрался в шалаш, построенный маленькой индианкой.Внутри она устроила две постели из листьев, мягкие и ароматные. Одежда Джея была аккуратно разложена на одной куче листьев, сверху лежал его походный плащ. Джей завернулся в уютно и знакомо пахнущую шерсть и заснул еще до того, как девочка забралась внутрь шалаша.
Почти месяц Джей вместе с индейской девочкой провели в шалаше, построенном ею. Каждый день с утра они садились в каноэ и уплывали все дальше и дальше. Потом она причаливала и ловила рыбу или ставила ловушки на птиц, пока Джей исследовал лес и находил все новые и новые сеянцы среди весеннего подроста. В свете заходящего солнца они дружно гребли назад к дому, к своему маленькому лагерю. Джей возился с коллекцией, а девочка ощипывала птицу на ужин или чистила рыбу.
Это время было особенным, исполненным чарующей силы. Тогда-то между королевским садовником и маленькой индианкой и зародились необыкновенные отношения. Скорбящий мужчина и молчаливая девочка день за днем работали бок о бок, и между ними возникла связь, которая становилась все крепче, не нуждаясь в словах.
Джея целиком поглотило одно из величайших удовольствий, которое только может быть даровано человеку, – открывать новую страну, страну, совершенно ему незнакомую. А индейская девочка, избавленная от условностей и опасностей Джеймстауна, показывала все свое умение жить в лесу, действовала по правилам и законам своего народа, впервые освободившись от присутствия критически настроенных белых, наблюдающих за каждым ее шагом, порицающих и осуждающих все, что бы она ни делала. Вместо этого рядом с ней был только один человек, который улыбался ей доброй улыбкой и позволял ей учить его, как жить среди деревьев.
Они никогда не обменивались словами. Джей разговаривал с ней так же, как со своими маленькими растеньицами на грядке, которую девочка сделала для него, – просто ради удовольствия слышать собственный голос и чтобы сохранить ощущение того, что между ними существует связь. Иногда дикарка кивала и улыбалась ему, или тихонько мычала в знак согласия, или смеялась, но никогда не говорила ни слова ни на своем, ни на его языке. И в конце концов Джей поверил, что судья был прав и она немая.
Он хотел помочь ей заговорить. Пытался научить ее английскому языку. Он не мог себе представить, как она выживает в Джеймстауне, где к ней обращались с помощью угрожающих взмахов руки и подзатыльников. Он показывал на дерево и говорил «сосна», показывал ей лист и говорил «лист». Но она только улыбалась и отказывалась повторять слова, которые он говорил ей.
– Ты должна научиться говорить по-английски, – старался убедить ее Джей. – Как ты можешь жить, не понимая ничего из того, что тебе говорят?
Девочка качала головой и склонялась над своей работой. Она сгибала упругие зеленые прутья и плела из них какую-то сетку. Под его взглядом она завязала последний узел и подняла готовую работу, чтобы показать ему. Джей был настолько невежествен, что не мог даже догадаться, что именно она сделала. А она очень гордо улыбалась.
Она положила свое хитроумное изделие на землю и отступила на пару шагов. Потом упала на четвереньки, изогнула спину и поползла к сетке, вытянув руки перед собой, изогнув ладони в виде клювов и хлопая ими. Сразу стало понятно, что это лобстер.
Джей засмеялся.
– Лобстер! – воскликнул он. – Скажи «лобстер»!
Она смахнула волосы с левой щеки и потрясла головой в знак отрицания. Затем изобразила, как будто ест, словно хотела сказать: «Нет. Будем есть лобстера».
Джей показал на ловушку:
– Ты что, сделала ловушку для лобстеров?
Она кивнула и поставила ее в каноэ, приготовив все для того, чтобы установить ее на рассвете следующего дня, когда они отправятся в свой ежедневный поход.
– Но ты должна научиться говорить, – настаивал Джей. – Что ты будешь делать, когда я уеду назад в Англию? А если твою маму снова посадят в тюрьму?
Она покачала головой, отказываясь понимать его. Потом вытащила прутик из костра и пошла к реке. Джей замолчал, уважая ритуал, который повторялся на рассвете и в сумерках, когда его подруга пускала табак по воде. Так она отмечала переход ото дня к ночи и обратно.
Он забрался в шалаш и притворился, что спит, – чтобы она могла тоже залезть внутрь и лечь рядом с ним, не испытывая страха. Это был его собственный ритуал, придуманный для того, чтобы уберечь их обоих от его растущего влечения к ней.
Лишь в самую первую ночь, когда он устал от гребли, он заснул сразу, как только закрыл глаза. Все другие ночи он лежал рядом с ней без сна, прислушиваясь к ее еле слышному дыханию, наслаждаясь чувством близости. Он не желал ее, как мог бы желать женщину. Это было чувство гораздо более утонченное и сложное. Джею представлялось, что некий драгоценный и редкий зверек вдруг доверился ему, выбрал его и лег отдохнуть рядом с ним. Он искренне не хотел ни испугать ее, ни потревожить. Он всем сердцем мечтал только протянуть руку и по
Страница 19
ладить этот гладкий красивый бочок.Эта маленькая дикарка была самым красивым существом, какое он когда-либо видел. Даже его жена Джейн никогда не появлялась перед ним обнаженной. Они всегда занимались любовью, путаясь в одежде, обычно в темноте. Его дети с самого рождения были спеленаты так же туго, как шелковичные черви в коконе. А как только они начинали ходить, их наряжали в крошечные подобия одежды для взрослых. Джей никогда не видел ни одного из своих детей голеньким, он никогда не купал, не одевал их.
Игра света на обнаженной коже была для него чем-то совершенно новым. И он обнаружил, что, когда девочка работала рядом с ним, он наблюдал за ней с чувством чистого удовольствия оттого, что видел ее округлые руки и ноги, силу ее юного тела, прелестную линию шеи, изгиб спины, таинственное вожделенное гнездышко, когда взгляд его падал под маленький кожаный фартучек.
Конечно, он думал о том, чтобы дотронуться до нее. Небрежное замечание господина Джозефа не насиловать ее было равнозначно допущению такой возможности. Но Джею не могла и в голову прийти мысль причинить ей боль, точно так же как он не смог бы раздавить скорлупку птичьего яйца в шкафу с коллекцией в Ламбете. Маленькая индианка являла собой образец такой чистой и бесхитростной красоты, что он мечтал лишь прикоснуться к ней и приласкать. Когда Джей задумывался над тем, на что же все-таки он мог осмелиться в своем воображении, что же он все-таки желал сделать с ней, он понимал: больше всего ему хотелось бы взять ее с собой в Ламбет, привести в теплую, залитую солнцем комнату с редкостями, где она была бы самым прекрасным экспонатом из всех.
Джей совершенно забыл о времени, но однажды утром девочка начала снимать листья с крыши маленькой хижины и развязала деревца. Они распрямились, неповрежденные, лишь едва заметный изгиб стволов выдавал тот факт, что им пришлось служить балками стен и стропилами крыши.
– Что ты делаешь? – спросил Джей.
Молча она показала ему в том направлении, откуда они приплыли. Пора было возвращаться.
– Уже?
Она кивнула и повернулась к узкой грядке Джея.
Из земли поднимались головки растений, трепетали крохотные листочки. Мешок Джея лопался от собранных семенных шапок. Своей палкой-мотыгой девочка начала выкапывать растеньица, заботливо вытаскивая из земли тонкие нити корешков и укладывая их на мокрую холстину. Джей взял свою мотыгу и пошел с другого конца ряда. Осторожно они уложили все в каноэ.
Костер, в котором индианка заботливо поддерживала огонь все время их пребывания здесь, был залит водой, потом присыпан сверху песком. Прутики, что использовались как шампуры для жарки рыбы, дичи, крабов и даже – в качестве прощального пира – лобстера, девочка разломала и бросила в реку. Тростник, укрывавший стены, и листья, уложенные на крыше, – раскидала. Очень скоро стоянка была разрушена, и белый человек, глядя на эту поляну, решил бы, что первым ступил сюда.
Джей обнаружил, что он не готов покидать это место.
– Я не хочу уезжать, – сказал он с большой неохотой.
Он посмотрел на ее безмятежное непонимающее лицо:
– Знаешь… Я не хочу возвращаться в Джеймстаун и не хочу ехать в Англию.
Она смотрела на него, ожидая, что он скажет дальше. Все выглядело так, как будто он был свободен в выборе решения, а она была готова сделать, что он пожелает.
Джей посмотрел на реку. То тут, то там вода колыхалась от огромных косяков рыбы. Даже за те короткие недели, что они провели на речном берегу, он увидел, что все больше и больше птиц прилетало с юга. У Джея было чувство, что континент простирается бесконечно на юг, что он безграничен на севере. Почему он должен был повернуться спиной ко всему этому и возвращаться в маленький грязный прибрежный городишко, окруженный поваленными деревьями, населенный людьми, которым приходилось бороться за каждую малость, за само выживание?
Девочка не пыталась подсказывать ему. Она уселась на песок на корточки и смотрела на реку, спокойно ожидая его решения.
– Мне остаться?
Джей чувствовал себя в безопасности, потому что был абсолютно уверен, что она не понимает его быструю речь и поэтому он не возбудит в ней беспочвенных надежд.
– Может, нам стоит построить себе другой шалаш и провести здесь жизнь, путешествуя в поисках интересных образцов растений? Я отправлял бы их домой, отцу, на эти деньги он бы расплатился с долгами и тогда смог бы присылать мне деньги сюда, и я бы навсегда остался здесь. Он бы вырастил моих детей, а когда они станут взрослыми, они тоже смогут приехать сюда. И мне не нужно было бы возвращаться в этот лондонский дом. Никогда. Никогда не ложиться одному в постель, в ее постель. Никогда не видеть ее во сне. Никогда не идти в церковь мимо ее могилы, никогда не слышать ее имя, никогда не говорить о ней.
Девочка даже не повернула головы, чтобы взглянуть на него, посмотреть, что же он там бормочет быстрым шепотом.
– Я мог бы начать здесь новую жизнь, я мог бы стать другим человеком. А ты уже в этом году или через год станешь красивой
Страница 20
женщиной, – сказал Джей очень тихим голосом. – И тогда…При этих словах она повернулась, как будто по тону его голоса поняла, о чем он говорил. Повернулась и посмотрела прямо на него, без стыда, как будто собиралась спросить, что он этим хотел сказать, серьезно ли он говорил. Джей замолчал и покраснел. Он ухитрился выдавить смущенную улыбку.
– Ну что ж! – сказал он. – Может, оно и к лучшему, что ты ничегошеньки не понимаешь! Давай-ка отправляться!
Она поднялась на ноги и показала жестом на реку. Голову склонила набок, как бы спрашивая: «Куда?» На юг, в страну, где ни он, ни она никогда не бывали, или вверх по реке в Джеймстаун?
– В Джеймстаун, – коротко сказал Джей, указывая на северо-запад. – Разболтался я тут как дурак. Конечно же в Джеймстаун.
Он уселся в каноэ и выровнял его своим веслом. Он многому научился во время их ежедневных путешествий и чувствовал себя в лодке гораздо более уверенно. Она подтолкнула нос лодки и запрыгнула внутрь. Они гребли как единая команда, лодка легко заскользила вдоль берега, а потом ее подхватило более мощное течение реки.
В часе пути до Джеймстауна, там, где река уже стала грязной и берег был, словно оспинами, испещрен ямами от выкорчеванных деревьев, девочка показала, что хочет остановиться, и они подогнали каноэ к берегу.
Медленно, нехотя они смыли мазь в воде. Индианка сорвала несколько листьев и терла Джею спину, пока белая кожа не засветилась сквозь темный жир и знакомый запах, который показался ему таким ненавистным в первый день, не испарился. Потом оба надели одежду, которую должны были носить в городе. Девочка съежилась в своей истрепанной рубахе, словно в тюремных оковах, и уже не выглядела олененком в сияющих крапинах солнечного света, а скорее была похожа на неопрятную служанку.
Джей натянул рубаху и штаны, и после свободы, какую он ощущал, будучи в одной набедренной повязке, ему показалось, что он в кандалах. Он снова превратился в человека с обычными человеческими горестями и перестал быть свободным существом, живущим в лесу как дома.
Сразу же над его опаленными солнцем обнаженными руками и плечами жадным облачком закружили голодные насекомые. Джей замахал руками, выругался, и девочка улыбнулась. Но глаза ее не улыбались.
– Мы снова отправимся в путь, – ободряюще сказал Джей. Он показал на себя, на нее и на деревья. – Когда-нибудь мы снова отправимся в путешествие.
Она кивнула, но глаза оставались непроницаемыми.
Они сели в каноэ и стали грести вверх по течению в сторону Джеймстауна.
Всю дорогу Джею досаждали кусачие мошки, пот заливал глаза, рубашка стягивала спину, жали сапоги. К тому времени, когда они наконец причалили к маленькому деревянному пирсу, Джей весь вспотел и с трудом сдерживал раздражение. В порту стоял новый корабль, и на причале собралась толпа. Никто не удостоил даже взглядом каноэ с маленькой индейской девочкой и белым человеком.
Они вытащили лодку на берег сбоку от причала и начали выгружать растения. Из тени портового здания выступила женщина, подошла и встала перед ними. Она была индианкой, но в европейском платье и шали, повязанной на груди. Волосы ее были убраны назад, как у белой женщины, и открывали лицо, обезображенное бледными полосками шрамов, как будто кто-то давным-давно выстрелил ей в лицо из мушкета с близкого расстояния.
– Господин Традескант?
Она говорила с сильным акцентом.
Джей круто повернулся, услышав свое имя, и отшатнулся – такое горькое выражение застыло на ее лице. Она смотрела мимо него на девочку и говорила, выдавая целую тираду, быстро произнося слова, напевные и бессмысленные, как птичий щебет.
Девочка отвечала так же многословно, выразительно тряся головой, потом показала на Джея и на растения в каноэ.
Женщина снова повернулась к Джею:
– Она говорит, вы не причинили ей вреда.
– Конечно нет!
– Не насиловали ее.
– Нет!
Тугая линия плеч, как натянутый лук, вдруг разогнулась, и женщина издала короткий всхлип, похожий на кашель при рвоте.
– Когда мне сказали, что вы увезли ее в лес, я решила, что никогда больше ее не увижу.
– Я собираю растения, – устало сказал Джей. – Видите, вот они. Она была проводником. Она разбила лагерь. Она охотилась и ловила рыбу для нас обоих. Она была очень, очень хорошей девочкой.
Он взглянул на нее, и она подбодрила его быстрой поощряющей улыбкой.
– Она мне очень помогла, и я у нее в долгу.
Индианка не вслушивалась в слова, но заметила обмен взглядами и правильно прочитала в них взаимную привязанность и доверие.
– Вы ее мать? – спросил Джей. – Вас только что… выпустили?
Женщина кивнула:
– Господин Джозеф сказал мне, что отдал ее вам на месяц. Я думала, что никогда больше ее не увижу. Я думала, вы взяли ее в лес, чтобы попользоваться и закопать ее там.
– Сожалею, – неловко сказал Джей. – Я здесь чужеземец.
Она посмотрела на него, и горькие складки у рта стали еще глубже.
– Мы все здесь чужеземцы, – заметила она.
– Она может говорить? – осторожно поинтересовался Джей, думая, что бы
Страница 21
то могло значить.Женщина кивнула, не давая себе труда предложить более подробное объяснение.
Девочка закончила разгружать каноэ. Она посмотрела на Джея и жестом спросила у него, что теперь делать с растениями.
Джей повернулся к женщине:
– Я должен сбегать за бочками и приготовить растения, чтобы отвезти их домой. Может, я поплыву на этом корабле. Позволите ей остаться и помочь мне?
– Мы обе поможем, – бросила женщина. – Я ее одну в этом городе не оставляю.
Она подоткнула юбки и пошла к кромке воды. Джей наблюдал за обеими индианками. Они не обнялись, просто остановились в паре дюймов друг от друга и смотрели друг другу в лицо так, как будто за один взгляд могли прочитать все, что им нужно было знать. Потом мать коротко кивнула, они обернулись и рядышком, так близко, что плечи их соприкасались, вместе склонились над растениями.
Джей отправился к своему жилищу, чтобы раздобыть бочки для упаковки растений.
Они трудились до темноты. На следующий день работа продолжилась.
Черенки оборачивали влажной тканью и пересыпали землей, затем слоями укладывали в бочки между мокрыми тряпками и листьями, упаковывали семена в сухой песок и запечатывали крышку.
Когда все было сделано, у Джея в итоге оказалось четыре бочки, наполовину заполненные растениями, которые он будет держать открытыми, чтобы туда попадал свежий воздух и можно было поливать их пресной водой, плюс одна запечатанная бочка с семенами. Он громко позвал матросов с корабля, двое спустились на берег и погрузили бочки. По крайней мере, у Джея будет достаточно места, чтобы заботиться о своем грузе по пути домой. Обратно в Англию собирались только несколько пассажиров. Прочие места отводились для табака.
– Мы отплываем утром при первом свете дня, – предупредил Джея капитан. – Вы лучше погрузите свои вещи на борт уже сегодня и сами переночуйте на корабле. Я не могу ждать пассажиров. Когда начнется отлив, мы уйдем вместе с ним.
Джей кивнул:
– Хорошо.
У него не было ни малейшего желания возвращаться в гостиницу и встречаться с озлобленной хозяйкой. Он подумал, что, если та в его присутствии назовет девочку животным, он вступится за ребенка, и тогда выйдет ссора, а то и что-нибудь похуже.
Он повернулся к обеим женщинам.
– Как ее зовут? – спросил он у матери.
– Мэри.
– Мэри?
Она кивнула:
– Ее отняли у меня совсем ребенком и крестили Мэри.
– Вы называете ее этим именем?
Она запнулась, как будто не была уверена, что может доверять ему. Но тут что-то пробормотала девочка, стоявшая рядом.
– Ее зовут Сакаханна.
– Сакаханна? – переспросил Джей.
Девочка улыбнулась и кивнула:
– Это значит «вода».
Джей согласно склонил голову и вдруг понял, что слышит родную речь:
– Ты говоришь по-английски?
Она снова кивнула.
Его охватило мгновенное чувство глубочайшего горестного замешательства.
– Тогда почему ты… ни разу… Ни разу… Я не знал! Все это время, что мы путешествовали вместе, ты была немая!
– Я приказала ей никогда не разговаривать с белым человеком, – вмешалась женщина. – Я думала, она будет в большей безопасности, если не будет отвечать.
Джей открыл было рот, чтобы возразить: лучше, если бы она могла заговорить, защитить себя.
Но мать резким движением руки запретила ему продолжать.
– Я сама сидела в тюрьме из-за того, что сболтнула лишнее, – заметила она. – Иногда лучше вообще ничего не говорить.
Джей посмотрел на корабль, высившийся за спиной индианки. Внезапно его посетила мысль, что он не хочет уезжать. Неожиданное открытие, что у девочки было имя и что она могла понимать его, делало ее ужасно интересной. Что она думала все эти дни их молчаливого товарищества? Что она могла бы сказать ему, но не говорила? Она как будто была заколдованной принцессой из сказки и вдруг обрела дар речи. Когда он исповедовался перед ней и рассказывал о своих чувствах, о доме, о детях, о растениях, она выслушивала его признания с безмятежным лицом. Но она понимала его, понимала все, что он говорил. Получалось, она знала его лучше, чем любая другая женщина, когда-либо знавшая его раньше. И значит, она знает, что только вчера утром он боролся с искушением остаться здесь, на этой новой земле, остаться с ней.
– Я должен ехать. Я обещал вернуться в Англию, – сказал он, надеясь, что они могут возразить ему, сказать, что ему не нужно ехать.
Как будто с юной дикарки спали чары, которые заставляли ее молчать, и он, Джей, тоже освободился.
Женщины ничего не сказали, они просто наблюдали за ним. На его лице появилось выражение нерешительности и отвращения к самому себе.
– А что станется теперь с вами? – спросил он, словно их планы могли каким-то образом повлиять на него.
– Мы уйдем из Джеймстауна, – тихо сказала женщина. – Мы снова вернемся в лес и найдем наш народ. Я думала, что после смерти моего отца и мужа здесь мы будем в большей безопасности. Хотела жить за стенами форта и работать для белых людей. Надеялась, что буду служить им. – Она покачала головой. – Но белым людям нельзя
Страница 22
оверять. Мы вернемся к своим.– И Сакаханна тоже?
Женщина посмотрела на него. В ее глазах плескалась горечь.
– Для нее нигде нет места, – сказала она. – Мы можем найти наш народ, но прежняя жизнь пропала. Поля, где мы выращивали урожай, заняты табаком, в реках стало меньше рыбы, и дичь уходит, боится ружей. Всюду на тропах, где мы охотились, видны отпечатки сапог. Я не знаю, где моя дочь проживет жизнь. Я не знаю, где она найдет дом.
– Но ведь здесь всем хватает места, и вашему народу, и плантаторам! – страстно воскликнул Джей. – Не могу поверить, что на этой земле мало места… Мы были в лесах почти месяц и не встретили ни единого человека. Это грандиозная земля, она простирается на многие мили. Наверняка здесь хватит места и вашему народу, и моему.
– Но ваш народ не хочет, чтобы мы оставались здесь. По крайней мере, после войны. Если мы засеваем поля, они уничтожают урожай. Когда они видят запруду для рыбы, они ломают ее. Когда они видят деревню, они поджигают ее. Они поклялись, что уничтожат весь наш народ. Когда мою семью убили, я попала в рабство. И я думала, что мы с Сакаханной будем в безопасности, став рабынями. Но они били и насиловали меня, а скоро мужчины захотят и ее.
– Она поедет со мной, – безрассудно выпалил Джей. – Я мог бы взять ее с собой в Англию. У меня там сын и дочь, росли бы вместе в моем доме.
Женщина на мгновение задумалась, а потом отрицательно покачала головой:
– Ее зовут Сакаханна. Она должна быть рядом с рекой.
Джей хотел было возразить, но потом вспомнил, как в далеком детстве видел великую принцессу Покахонтас. Его взяли с собой, чтобы показать ее, как детей ведут, чтобы показать львов в Тауэре. Уже тогда она не была больше принцессой Покахонтас, а называлась Ребеккой Ролф. На ней было обычное английское платье, и она дрожала от зимнего холода. Через несколько недель она умерла на чужбине, тоскуя по родной земле.
– Я приеду, – сказал он. – Я отвезу все это в Англию и вернусь. И тогда я построю здесь дом, и ты будешь у меня служить, а она будет в безопасности.
– Как она может быть в безопасности рядом с вами? – быстро возразила мать. – Она не ребенок, хотя такая хрупкая. Ей уже почти тринадцать, к тому времени, как вы вернетесь, она уже будет женщиной. Женщине из племени поухатанов опасно жить в городе среди белых мужчин.
Джей задумался ненадолго, а потом очертя голову сделал следующий шаг, не думая, от всего сердца, неискушенного сердца.
– Я женюсь на ней, – пообещал он. – Она станет моей женой и будет в безопасности рядом со мной, и у нее будет здесь свой дом и поля. Я построю дом рядом с рекой, и Сакаханне нечего будет бояться.
Он говорил с матерью, но смотрел на дочь. Она залилась густым розовым румянцем – от смуглого лба, запятнанного медвежьим жиром у линии темных волос, до грубого ворота рубахи.
– Ты согласна? – мягко спросил ее Джей. – Я старше тебя и мог бы быть твоим отцом, знаю. Да, я не понимаю ваших обычаев. Но способен дать тебе защиту и построить для тебя дом.
– Согласна, – очень тихо сказала она. – Я хочу стать твоей женой.
Старшая женщина протянула Джею руку, и он ощутил пожатие ее загрубевшей ладони. Потом она взяла за руку свою дочь и соединила их руки.
– Когда вы вернетесь, Сакаханна будет вашей женой, – пообещала индианка.
– Обещаю, – сказала девочка.
– Обещаю, – поклялся Джей.
Женщина отпустила их руки и отвернулась, будто ей больше нечего было сказать. Джей проводил ее взглядом, потом повернулся к Сакаханне. За недели путешествия и жизни в походном лагере она казалась ему одновременно и доброй приятельницей, и верным товарищем, и изысканной незнакомкой, девушкой, которая вот-вот расцветет, девственницей, которая станет его женой.
Осторожно, как если бы он пересаживал сеянец, он дотронулся до ее щеки, провел пальцем по линии скулы. Она задрожала, почувствовав его прикосновение, но не двинулась ни вперед, ни назад. Она позволила ему ласкать ее лицо только на мгновение. Потом резко повернулась и бросилась прочь от него.
– Возвращайся скорее! – крикнула она на бегу.
Джей почти не различал ее в темноте, она быстро шла за матерью, только ее полотняная рубаха светилась в темноте.
– Возвращайся в хорошее время, в сезон урожая, и я встречу тебя и сделаю для тебя большой пир! И мы построим наш дом до того, как придет зима!
– Я вернусь! – повторил Джей.
Она исчезла. На рассвете корабль поднял паруса, и в тот день Джей больше не видел ее.
Лето 1638 года, Лондон
Корабль Джея прибыл в лондонские доки на рассвете в начале апреля.
Сонный Джей, завернувшись в походный плащ и натянув на голову шапку, выбрался из каюты на холодный английский воздух. Бездельничающий возница у причала привязывал торбу с овсом к морде дремлющей лошади.
– Свободен? – прокричал Джей вниз с палубы.
Тот посмотрел наверх:
– Ага!
– Поднимайся и забери мои вещи, – крикнул Джей.
Возница поднялся по сходням и отшатнулся при виде шевелящейся листвы саженцев и молоденьких деревьев.
– Вещи? –
Страница 23
ереспросил он. – Да это же целый лес!Джей усмехнулся.
– Это еще не все, – сказал он.
Вместе они скатили бочки с влажной землей по сходням и подняли их на телегу, тонкие ветви деревьев колыхались над их головами. Потом Джей вынес еще одну бочку с семенами и плодами и наконец свой маленький сверток с одеждой и сундучок с редкостями.
– А я ведь знаю, куда поедем, – сказал возница, забираясь на облучок и хлопнув вожжами по спине лошади, чтобы разбудить ее.
– Куда же?
– В Ковчег Традескантов, – с уверенностью проговорил возница. – Это единственное место в мире, куда можно ехать с половиной леса на телеге.
– Точно. – Джей задрал ноги на борт телеги и поинтересовался: – Какие новости?
Тот аккуратно сплюнул через борт и съехал на грязную дорогу.
– Ничего нового, – буркнул он. – Все только хуже.
Джей ждал.
– Все, что можно есть и пить, облагается налогом, – сказал возница. – Смею сказать, так было и раньше, до того как вы уехали. А теперь они придумали новый налог, это вообще поганая штука. Корабельный налог берут со всех, независимо от того, как далеко от моря человек живет. Ведь по-хорошему корабельные деньги должны платить порты. Им нужен флот, чтобы защищаться от пиратов. А король заставляет платить все города, даже расположенные в глубине страны. Моя сестра живет в Челтнеме. Чего ради ей платить этот налог? Где она и где море? Но приходится выкладывать денежки.
Джей кивнул:
– Значит, король так и не созвал парламент?
– Говорят, он даже слова этого слышать не желает.
Джей позволил себе удовольствие неодобрительно поцокать языком.
– Если бы он созвал парламент и попросил бы их назначить новый налог, уж они бы ему сказали, что думают о нем как о короле, – смело заявил возница. – Они бы ему сказали, что думают о Тайном совете, которым фактически руководит католическая французская королева, и о дворе, где командуют французы и иезуиты.
– Такого не может быть, – решительно заявил Джей. – Меня не было всего-то несколько месяцев.
– Все знают, что Традесканты верные слуги короля, – неприятным голосом сказал возница.
– Так оно и есть, – согласился Джей, памятуя отцовские частые предупреждения, что сплетников могут подслушать и тогда обвинения в измене не избежать.
– Тогда я больше ничего не скажу, – заметил возница. – И посмотрим, как вам самому понравится, когда постучат в вашу дверь и скажут, что объявили монополию на грязь в вашем саду, и если вы захотите что-то там посадить, то за это придется заплатить сборщику налогов десятипроцентный сбор. Потому что именно это и происходит в нашем королевстве во всех ремеслах и в торговле. Король облагает налогами купцов и ремесленников, но не хочет созывать парламент, который обложил бы налогами ренты знати.
Он помолчал, ожидая реакции потрясенного слушателя. Джей благоразумно хранил молчание.
– Слышали, что шотландцы отказались молиться по новой книге?
– Не может быть!
Возница кивнул:
– Все до единого. Не хотят молитвенник архиепископа Лауда. Говорят, что ни слова оттуда не будут читать. Архиепископ в обиде. Король в обиде. Кто-то говорит, что он их принудит, а кое-кто считает, что нет. Почему это король должен приказывать, как Господу молиться!
– Не знаю, – тактично заметил Джей. – У меня не сложилось собственного мнения по этому вопросу.
И с этими словами он надвинул шляпу на глаза и задремал, пока телега, покачиваясь, ползла по знакомой дороге к дому.
Он не поднял шляпу, когда они ехали по Саут-Ламбет-роуд к общинному выгону. Но внимательно осмотрел все вокруг из-под полей.
Все выглядело нормально. Дом его отца по-прежнему гордо высился, отступив от дороги. Через ручей, бежавший вдоль дороги, был перекинут маленький мостик. Это был красивый фермерский дом, построенный по старинке, из дерева. Но с другой стороны к нему было пристроено новое амбициозное крыло, предназначенное отцом под коллекцию редкостей, их знаменитую коллекцию курьезов и диковинок – от огромных до миниатюрных. Позади дома был сад, который делал им имя и зарабатывал им на жизнь. Зал с редкостями смотрел на сад огромными окнами из венецианского стекла.
Джей, следуя давней привычке, уставился в землю, когда телега огибала дом с южной стороны, – чтобы не видеть отцовский тщеславный каменный герб, установленный на новом крыле вопреки Геральдической палате да и здравому смыслу. Они не были Традескантами-эсквайрами, никогда не были. Но Джон Традескант, его отец, придумал, а потом заказал каменотесу вырезать его собственный герб. И никакими словами Джей не мог убедить отца снять герб с дома.
Джей направил возницу мимо зала с редкостями, туда, где терраса выходила на аккуратный сад, прямо к конюшне, чтобы можно было разгрузить растения рядом с колонкой и сразу полить их. Помощник конюха выглянул из дверей, увидел колышущиеся верхушки молодых деревьев в телеге, заорал: «Хозяин вернулся!» – и, спотыкаясь, выкатился во двор.
Крик услышали в кухне, в холл выбежала горничная и настежь распахнула перед Джеем заднюю дверь.
Он
Страница 24
поднялся по ступеням веранды и вошел в дом. Но тут же отшатнулся в изумлении. Женщина, которую он не знал, с темными волосами, сдержанным выражением лица, с приятной, вызывающей доверие улыбкой, спускалась по лестнице, замешкалась, когда увидела, что он смотрит на нее, потом уверенно пошла ему навстречу.– Здравствуйте, – сказала она официальным тоном, слегка кивнув, будто была мужчиной и ровней ему.
– Вы кто, черт побери? – резко спросил Джей.
Она посмотрела на него с легким смущением.
– Будьте добры, пройдите сюда, – пригласила она Джея в его собственную гостиную.
Перед камином на корточки присела горничная, разводившая огонь. Женщина подождала, пока займется пламя, и быстрым взмахом руки отослала горничную.
– Я Эстер Покс, – сказала она. – Ваш отец пригласил меня пожить здесь.
– Зачем? – настойчиво спросил Джей.
Эстер замешкалась:
– Полагаю, вы не знаете…
Она помолчала.
– Мне очень жаль, но я должна сообщить вам, что ваш отец умер.
Он покачнулся, у него перехватило дыхание.
– Мой отец?
Она кивнула, не говоря ни слова.
Джей упал в кресло и надолго замолчал.
– Конечно, мне не следует этому удивляться… но это ужасное потрясение… я знаю, что ему было много лет, но он всегда был таким…
Она без приглашения взяла кресло, стоявшее напротив него, и тихо села, сложив руки на коленях, ожидая, когда наступит подходящий момент, чтобы рассказать ему больше.
– В конце он не страдал, – сказала она, когда Джей поднял голову. – Он очень устал за прошлую зиму и лег в постель, чтобы отдохнуть. Он умер очень мирно, просто уснул. Мы принесли в его комнату много цветов, и он упокоился, окруженный цветами.
Джей потряс головой, все еще не веря в услышанное.
– Как жаль, что меня здесь не было, – пробормотал он. – Господи, ну почему меня здесь не было…
Эстер помолчала.
– Господь милостив, – сказала она мягко. – Когда ваш отец умирал, ему показалось, что он видит вас. Он все ждал, ждал, когда вы вернетесь, и как раз проснулся, когда открылась дверь в спальню. И он решил, что это вы. Он умер, думая, что вы благополучно вернулись домой. Я знаю, он умер счастливым, полагая, что увидел вас.
– Он назвал мое имя? – спросил Джей.
Она кивнула:
– Он сказал: «А, вот и ты наконец!»
Джей нахмурился. К нему вернулся прежний страх, что он не занимает первого места в сердце отца.
– Но он назвал меня по имени? Было ясно, что он имеет в виду именно меня?
Эстер снова помолчала, потом посмотрела в лицо этого кроткого, ранимого человека, за которого она намеревалась выйти замуж. Ей не составило труда солгать.
– О да, – решительно подтвердила она. – Он сказал: «А, вот и ты наконец!» – потом откинулся на подушки и добавил: «Джей».
Теперь затих Джей, свыкаясь с тем, что услышал. В молчании Эстер наблюдала за ним.
– Не могу поверить, – сказал он. – Не представляю себе, как я буду жить без него. Ковчег, сады, королевские парки – я всегда работал рядом с ним. Вместе с отцом я потерял и хозяина, и работодателя.
Она кивнула:
– Он оставил вам письмо.
Джей проводил ее глазами, когда она пересекла комнату и вынула запечатанный конверт из ящика стола.
– Думаю, там будет и обо мне, – сказала она напрямик.
Джей замер в нерешительности.
– Так кто же вы? – снова спросил он.
Она вздохнула:
– Я Эстер Покс. В этом мире я совсем одна. Вашему отцу я понравилась, и мой дядя сказал ему, что у меня хорошее приданое. Я встретилась с ним при дворе. Мой дядя художник, он выполняет заказы королевы. У меня хорошая семья, все художники и музыканты, у всех покровители среди королевской семьи или среди знати. – Она снова замолчала и улыбнулась. – Вот только денег немного. Ваш отец подумал, что я вам подойду. Он хотел, чтобы в доме непременно был человек, который будет воспитывать его внуков и проследит, чтобы они оставались здесь. Господин Традескант не желал, чтобы дети жили в доме родителей вашей жены. Он подумал, что мне следует выйти за вас замуж.
У Джея отвисла челюсть.
– Он нашел мне жену? Я взрослый человек, мне тридцать лет, и он нашел мне жену, как будто я мальчишка! И он выбрал вас?
Эстер посмотрела ему прямо в лицо.
– Я не красавица, – сказала она. – Полагаю, ваша жена была прелестна. Фрэнсис такая очаровательная девочка, и все говорят, она похожа на мать. Но я могу вести не только ваш дом, но и дела. Я люблю растения, деревья и сад. И мне нравятся дети, мне нравятся ваши дети. Захотите ли вы жениться на мне или нет, я бы хотела остаться другом ваших детей, особенно Фрэнсис. Я была бы совсем не против выйти за вас замуж и не стала бы предъявлять к вам особых требований. У меня нет больших ожиданий. – Эстер помолчала. – Это было бы соглашение, устраивающее нас обоих, – добавила она. – И у вас освободились бы руки, чтобы посвятить себя саду в королевском дворце Отландса или снова уехать за границу, в уверенности, что здесь все в порядке.
Джон перевел взгляд с нее на письмо:
– Это просто возмутительно! Не успел я переступить порог родного дом
Страница 25
, как узнаю, что мой отец умер, а женщина, которую я в жизни ни разу не видел, считает себя чуть ли не помолвленной со мной. Да и вообще… – Он замолчал. – У меня другие планы.Она серьезно кивнула.
– Все было бы легче, если бы ваш отец был жив и сам объяснил вам все, – сказала она. – Но вы ни в коем случае не помолвлены. Это вам решать. Я вас оставлю. Читайте письмо. Вы желаете, чтобы я разбудила детей и прислала к вам?
Джей растерялся:
– Они здоровы?
Она кивнула:
– Фрэнсис очень горюет по дедушке, но и она, и ее брат абсолютно здоровы.
Джей потряс головой в замешательстве.
– Приведите их ко мне, когда проснутся, – сказал он. – Нет необходимости будить их раньше. Я пока почитаю письмо отца. Мне нужно время. Я ведь чувствую… – Он помолчал. – Всю жизнь он руководил мною и контролировал меня! – воскликнул он с внезапным раздражением. – И как раз в тот самый момент, когда я было почувствовал полную независимость после его смерти, оказывается, он уже распланировал для меня мое будущее.
Эстер задержалась у двери, положив руку на бронзовую дверную ручку.
– Он не собирался приказывать вам, – сказала она. – Он думал, напротив, я дам вам свободу, а не превращусь в бремя для вас. Он очень четко сказал мне, что ваше сердце похоронено с вашей первой женой и что вы никогда не сможете полюбить ни меня, ни какую-нибудь другую женщину.
Джей ощутил глубокое чувство вины.
– Я никогда не полюблю другую женщину вместо моей жены, – осторожно сказал он. – Джейн невозможно заменить.
Она кивнула, думая, что он ее предупреждает. Она не понимала, что он говорит эти слова самому себе, упрекая себя за ту радость, которую он пережил с юной индианкой в лесах, так далеко от дома, за то безудержное чувство свободы от груза ответственности и рутины обычных дней.
– Я не надеюсь на любовь, – просто сказала Эстер, повернувшись к нему. – Я думала, что мы можем помочь друг другу. Мы могли бы стать… товарищами.
Джей посмотрел на нее. И впервые увидел ее, стоящую в дверях, в раме темного дерева. Простое лицо, гладкий белый чепец, умные черные глаза, твердо очерченный подбородок…
– Да что же могло навести его на эту мысль? – спросил Джей.
– Полагаю, что я, – сказала она со слабым проблеском улыбки. – Меня бы это очень устроило. Возможно, первое удивление пройдет, и тогда вам покажется, что все это и для вас не лишено смысла.
Он проводил ее взглядом и, когда она притворила за собой дверь, открыл письмо.
Мой дорогой сын!
Я составил завещание, по которому Ковчег полностью переходит к тебе. Надеюсь, он принесет тебе много радости. Надеюсь, Малыш Джон получит его после тебя, как ты получаешь его от меня, и имя Традескантов всегда будет что-то значить для людей, любящих свои сады.
Если я умру прежде, чем ты вернешься, да пребудет с тобой моя любовь и благословение. Я собираюсь присоединиться к твоей матери и к двум моим господам, сэру Роберту и герцогу. И я готов к этому путешествию. Не горюй обо мне, Джей, я прожил долгую жизнь, и такой жизни многие могут позавидовать.
Молодая женщина по имени Эстер Покс – весьма благоразумная особа, и у нее недурное приданое. Я говорил с ней о тебе и верю, что из нее получится хорошая жена для тебя и хорошая мать для детей. Не могу сказать, что она – вторая Джейн, потому что второй Джейн быть не может. Но она открытая и добрая молодая женщина, и думаю, что тебе нужна именно такая спутница жизни.
Конечно, решать тебе. Но если бы я дожил до дня твоего возвращения, я бы представил тебе ее с моими наилучшими рекомендациями.
Прощай, мой сын, мой дорогой сын!
Джон Традескант
Джей сидел тихо и смотрел, как тлеющие поленья в камине мерцают и вспыхивают, превращаясь в ажурное кружево сухого пепла.
Он думал об отце, о том, с какой решимостью он заботился обо всем. Это проявлялось и в безупречной организации питомника для растений, и в грядках для рассады, и в том, как тщательно он полол, как аккуратно подрезал деревья, и в бесконечной возне с его любимыми вьющимися растениями – он их то подвязывал, то формировал рост по-новому.
Его забота проявилась и в том, что он подобрал жену для своего взрослого сына. Джей почувствовал, как его уязвленная гордость тает перед лицом любви к отцу. А при мысли о том, что отец доверил ему сад, чтобы он сохранил его для того Джона Традесканта, который придет после них обоих, гнев его исчез.
Джей соскользнул на пол, положил голову на любимое кресло отца и заплакал по нему.
Чуть позже в комнату вошла Фрэнсис. Джей уже успокоился. Он сидел у окна, из которого открывался вид на застывшую каштановую аллею и клочья тумана в темноте раннего утра.
– Папа?.. – сказала она робко.
Он повернулся, протянул к ней руки, и она побежала к нему в объятия. Он тесно прижал ее к себе, почувствовал легкость и хрупкость детского тела и вдохнул теплый чистый запах ее кожи и волос. На мгновение он живо и мучительно остро представил себе Сакаханну, которая была не тяжелее, но каждый ее мускул был крепок как натянутый
Страница 26
канат.– Ты выросла, – сказал он. – Клянусь, ты мне уже почти по грудь.
Она улыбнулась.
– Мне девять лет, – сказала она серьезно. – И Малыш Джон больше, чем был, когда ты уезжал. И тяжелее. Я уже не могу его поднять. Приходится Эстер его таскать.
– Эстер? В самом деле? Тебе нравится Эстер?
Ему показалось, она посмотрела на него взглядом, молящим о помощи, будто хотела что-то сказать, но не смела.
– Да.
– Дедушка думал, она могла бы выйти за меня замуж, он считал, что она могла бы стать вам матерью.
Фрэнсис просияла, в ее взгляде мелькнуло облегчение.
– Нам нужна мама, – сказала она. – Я уже не могу поднять Малыша Джона, он такой большой. И я не всегда знаю, что делать, когда он плачет. А вдруг он заболеет, как мама? А я не буду знать, как его лечить. И он может умереть…
Она замолчала, пытаясь справиться со слезами.
– Нам нужна мама, – серьезно проговорила она. – Кухарка – это не то.
– Прости меня, – сказал Джей. – Я не знал.
– А я думала, ты привезешь нам маму из Виргинии, вместе со всеми другими вещами, на телеге, – сказала она совсем по-детски.
Джей на мгновение подумал о девочке, всего несколькими годами старше этой девчушки, и поблагодарил свою удачу за то, что не сбился с толку и не взял индианку с собой. Тут и без того хватало забот.
– В чужой стране не было женщины, которая могла бы стать вам мамой, – коротко сказал он. – А здесь нет той, которая могла бы стать мне женой.
Фрэнсис сморгнула слезы и посмотрела на него снизу вверх:
– Но нам нужна мама. Она будет знать, что делать, если Малыш Джон капризничает, и еще учить его читать.
– Да, – вздохнул Джей. – Я вижу, ты права.
– Эстер говорит, завтрак готов, – сказала она.
– А Малыш Джон завтракает с нами?
– Да, – ответила она. – Пошли.
Джей взял ее за руку и повел из комнаты. Ее ручка была прохладной и мягкой, пальцы – длинными, с ладони уже сошел младенческий жирок. Это была рука взрослого человека в миниатюре, без мягкой пухлости маленького ребенка.
– Ты выросла, – заметил он.
Она бросила на него быстрый взгляд и еле заметно улыбнулась.
– Мой дядя Александр Норман говорит, что я скоро буду настоящей юной леди, – сказала она с удовлетворением. – А я говорю ему, что все равно буду садовником короля.
– Ты все еще хочешь стать садовником? – спросил Джей.
Она кивнула и открыла дверь в кухню.
Все ждали его, стоя у своих мест вокруг темного деревянного стола: садовник, два его помощника, кухарка, горничная и парнишка, который помогал по дому и на конюшне. Эстер сидела в конце стола, рядом с ней Малыш Джон, еще не проснувшийся окончательно. Сонные глаза его моргали над самой столешницей.
Джей застыл, впитывая этот образ: любимый мальчик, наследник Традескантов.
– Ой, папа, – слегка удивленно выговорил Малыш Джон.
Джей подхватил его на руки, прижал к себе, вдохнул сладкий теплый запах сонного ребенка, обнял крепко-крепко и почувствовал, как сердце его переворачивается от нежности к сыну, к сыну Джейн.
Все подождали, пока хозяин усядется, и заняли свои места на скамьях вокруг стола. Эстер склонила голову и прочитала молитву простыми словами, одобренными церковью архиепископа Лауда. На секунду звучание молитвы показалось Джею фальшивым и неубедительным, в прежней семейной жизни он привык к яростно-независимой вере жены и ее убедительным молитвенным импровизациям. Но потом он тоже склонил голову, поддавшись ритму простых утешительных слов.
Прежде чем Эстер произнесла «аминь», он поднял голову и осмотрелся. Домочадцы сидели за столом строго по порядку, слева и справа от Эстер – его дети, чисто умытые и аккуратно одетые. Завтрак был весьма недурен, но на столе не было ничего дорогого, показного, ничто не указывало на расточительство. И – именно эта деталь помогла ему принять решение – на подоконнике стояла чаша с темно-синими и белыми колокольчиками, которые кто-то озаботился выкопать и пересадить из сада ради их яркого цвета и прелестного легкого аромата.
Никто, кроме Джона Традесканта, отца Джея, не приносил цветы в кухню или просто в дом ради удовольствия. Цветы в доме считались работой. Их выращивали в оранжерее, они цвели в саду, их показывали в комнате редкостей, засушенными в сахаре или нарисованными. Но любовь Эстер к цветам напомнила об отце, и Джей, глядя на нее, сидящую между его детьми, на цветы, стоящие на подоконнике, подумал, что огромная болезненная рана в душе, причиненная смертью жены и отца, возможно, могла бы затянуться, если эта женщина будет жить и работать рядом с ним.
Джей не мог забрать своих маленьких детей из дома в Виргинию. Он даже не мог представить себе, что сам может туда вернуться.
Время, которое он провел в лесу, казалось сном, будто это происходило с кем-то другим, со свободным, новым человеком на новой земле. Все первые месяцы после возвращения, заполненные суетой и хлопотами, месяцы, в течение которых он должен был превратиться из Джона-младшего в настоящего Джона Традесканта, в Джона Традесканта единственного, он край
Страница 27
е редко вспоминал о Сакаханне и о своем обещании вернуться. Прошлое казалось забавой, игрой, фантазией, далекой от реальности. А теперь, когда он вернулся в Ламбет, в свой старый мир, и старая жизнь сомкнулась вокруг него, он уже думал, что, вполне вероятно, отец был, как обычно, прав и что Эстер действительно будет нужна ему и для того, чтобы помогать в делах, и для того, чтобы вести дом.Он решил, что попросит ее остаться. Он знал, что никогда не попросит ее любить его.
До конца лета Джей не делал ей официального предложения выйти за него замуж. Первые месяцы после возвращения он не мог думать ни о чем, кроме того, что надо расплатиться с долгами. Долги появились из-за падения рынка тюльпанов.
Традесканты, отец и сын, уверенные в том, что рынок растет, вложили семейное состояние в покупку редких луковиц тюльпанов. Но к тому времени, когда тюльпаны расцвели в фарфоровых горшках, а в прекрасной земле появились лишние луковицы-детки, рынок рухнул. Джей с отцом остались должны своим пайщикам почти тысячу фунтов и, как люди чести, собирались вернуть все до пенни.
Продав новые растения из Виргинии по хорошей цене и распространив слухи о новом виде папоротника адиантум венерин волос – утонченной разновидности, которую, увидев в первый раз, сразу же хотели приобрести все без исключения, – Джей удвоил и потом снова удвоил прибыль от питомника. И наконец дело начало приносить доход.
Венерин волос был не единственным трофеем, за который сражались посетители сада. Джон предлагал новый жасмин. Такого жасмина никто еще не видывал, он цеплялся и карабкался по жердочкам, как жимолость, и пахнул так же сладко, но цвел яркими лимонно-желтыми цветами. Новая аквилегия, американская аквилегия. И самый лучший из всех выживших молодых деревцев – платан, американский платан.
Джон был уверен, что в английском климате дерево вырастет таким же большим, как дуб. У него было не больше полудюжины образцов каждого вида, и он ничего не продавал. Он принимал заказы, брал предоплату и обещал доставить сеянцы, как только новые растения размножатся. Американский клен, который он так заботливо вез в Англию, не хотел расти в саду Ламбета, хотя Джон хлопотал над ним, как мать над своим первенцем. Он также потерял единственный образец тюльпанового дерева и поссорился вплоть до драки со старинным другом отца, знаменитым ботаником Джоном Паркинсоном, когда пытался описать, как великолепно этот засохший прутик в саду Ламбета цветет дома, в Америке.
– Я говорю вам, что это дерево величиной с дуб, листья у него маслянисто-зеленые, а цветы размером с вашу голову! – клялся Джон.
– Да неужели? – парировал Паркинсон. – Рыба, что сорвалась с крючка, всегда самая большая.
Александр Норман, свояк Джона и душеприказчик Джона Традесканта, на неплохих условиях взял на себя обязательства по кое-каким долгам Традескантов – как подарок молодой семье.
– Это пойдет на приданое Фрэнсис, – говорил он. – Она такая прелестная девица.
Джей продал несколько полей, что принадлежали его отцу в Кенте, и расплатился почти со всеми долгами. Долги, что все еще оставались, были на двести фунтов – точно на сумму приданого Эстер. Как-то раз, сидя перед раскрытыми бухгалтерскими книгами, он вдруг обнаружил, что думает о том, что приданое Эстер может быть его, стоит только попросить, и что тогда счета Традескантов могут снова показывать чистую прибыль. Придя к этому совершенно неромантичному выводу, он положил перо и отправился искать Эстер.
Все лето он наблюдал за ней. И она знала, что проходит двойное испытание, достаточно ли она хороша, чтобы носить имя Традескантов, и насколько она может сравниться с Джейн. Ни разу она не выказала ни малейшей нервозности.
Он следил, как она встречает посетителей музея редкостей. Она показывала экспонаты со спокойной гордостью, словно радуясь тому, что причастна к дому, где содержались такие диковины, но в то же время не хвасталась этим. Она научилась передвигаться по заполненной людьми комнате быстрее, чем можно было бы ожидать. Она могла с плавной уверенностью переходить от шкафов к экспонатам, висевшим на стенах, отдавая распоряжения, показывая, обсуждая. Опыт жизни при дворе помогал ей свободно находить общий язык с самыми разными людьми. А ее происхождение из семьи музыкантов и живописцев придавало ей уверенности при работе с произведениями искусства.
Эстер умело обращалась с посетителями. Без смущения она просила их заплатить деньги сразу при входе, а потом провожала их в зал с экспонатами. Она не навязывала свои услуги, всегда ждала, чтобы люди сами объяснили, что именно их особенно интересует. Если кто-то хотел зарисовать какой-либо из экспонатов, она тут же пододвигала столик к венецианскому окну, где свет падал наилучшим образом, и тактично оставляла посетителя одного.
Иногда приходила большая компания любопытных визитеров, просто хотевших провести утро в музее, а потом похвастаться перед друзьями, что в Лондоне они посмотрели все стоящее: львов в Тауэре, личные покои короля в Уайтхолле
Страница 28
экспонаты в Ковчеге Традескантов. Она обязательно подводила их ко всем необычным экспонатам и показывала русалку, птицу, которая не летает, челюсть кита, скелет единорога – все, что они могли бы описать, вернувшись домой. А каждый, кто мог потом услышать их рассказы, становился потенциальным посетителем.После осмотра зала с редкостями она вела посетителей в сады и для этой прогулки выучила все названия растений. Она всегда начинала с каштановой аллеи, а там всегда начинала рассказ с одного и того же:
– Все эти деревья, все до одного, ведут свое происхождение от черенков и плодов, полученных господином Традескантом от самых первых шести деревьев. Впервые они выросли в его саду в тысяча шестьсот седьмом году, и он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как они цветут в этой красивой аллее.
Посетители останавливались и любовались стройными сильными деревьями, богато покрытыми широко распростертыми лапчатыми листьями.
– Они красивы и сейчас, летом, с густой листвой, покрывающей мощные изогнутые ветви. Но когда они в цвету, похоже, что ветви усеяны букетами яблоневого цвета. Я видела, как каштан заставили цвести ранней весной, и соцветия наполнили комнату легким ароматом нарцисса, их аромат можно даже сравнить с восхитительным запахом лилий.
– А кто заставил каштан цвести раньше времени для вас? Мой отец? – спросил Джей после того, как очередная группа посетителей отбыла, истратив небольшое состояние на саженцы и загрузив свой фургон маленькими горшочками.
Она повернулась к нему, опуская монеты в карман фартука.
– Когда ваш отец болел, я попросила садовника сделать так, чтобы они расцвели для него, – просто сказала она.
– Он видел их в цвету?
Она кивнула:
– Он сказал, что лежит на цветущем лугу. Когда-то мы с ним говорили об этом. Он лежал в комнате, наполненной ароматами и цветами. Вокруг него были тюльпаны, над постелью – большие ветви цветущего каштана. Все было так красиво. Ему нравилось.
На мгновение Джей припомнил другие смерти в этом доме: смерть его матери в комнате, уставленной нарциссами, и лодка, усыпанная розами, на которой гроб с телом Джейн медленно отправился в Лондон для похорон.
– Он попросил вас сделать это?
Эстер покачала головой.
– Я рад, что вы догадались поступить именно так, – сказал он. – Я рад, что здесь нашелся человек, который сделал все именно так, как отец хотел бы.
Он замолчал и откашлялся.
– И по поводу его плана, что нам следует пожениться…
Она слегка покраснела, но лицо ее, обращенное к нему, оставалось спокойным.
– Вы пришли к решению?
Он кивнул.
– Я рада. По совести говоря, я не могла бы оставаться здесь дольше. Ваша теща госпожа Херт наверняка задумывается над тем, что я тут делаю. Да и слуги начали бы сплетничать.
– Я думал об этом, – сказал он так же бесстрастно, как и она. – И пришел к выводу, что мы действительно хорошо подходим друг другу.
Она бросила быстрый взгляд на его лицо:
– Вы хотите жениться на мне?
– Если вы этого хотите, – холодно сказал Джей. – Как написал мой отец, у меня двое детей и много работы. Мне необходимо, чтобы в доме был кто-то, на кого я мог бы положиться. Я наблюдал за вами все эти месяцы. Совершенно очевидно, что вы любите детей и умеете хорошо работать. Не думаю, что я мог бы найти жену лучше, чем вы. Тем более что для меня среди женщин нет особых предпочтений.
Она наклонила голову. На секунду у нее промелькнула странная сентиментальная мысль, что, принимая предложение Традесканта, сделанное без любви, она тем самым лишает себя всех других возможностей, которые могли бы случиться в ее жизни. Ведь наверняка нашлись бы мужчины или хотя бы один-единственный, который полюбил бы ее ради нее самой, а не только потому, что она хорошо обращалась с его детьми и на нее можно было положиться в деловых вопросах. Наверняка встретился бы человек, который, сделав ей предложение, ожидал бы ответа с бьющимся сердцем. Наверняка нашелся бы тот, который поднес бы ее руку к своим губам, и она почувствовала бы не просто вежливое прикосновение, а теплое дыхание, говорящее о желании.
Она еле заметно пожала плечами. Такого мужчины поблизости не было, а ей уже почти тридцать. Соглашение с Джоном Традескантом было самым лучшим предложением в стране, где успех измерялся в степенях приближенности ко двору. Садовник короля и любимец королевы был хорошей партией, даже для старой девы с двумястами фунтами приданого.
– У меня нет предпочтений среди мужчин, – сказала она так же хладнокровно, как и он. – Я выйду за вас, Джон.
Он замешкался.
– Никто никогда не называет меня Джоном, – сказал он. – Я всегда был Джей. Джон – это мой отец.
Эстер кивнула:
– Я знаю. Но ваш отец умер. И теперь вы глава дома, а не просто сын Традесканта. Я буду звать вас Джон. Вы глава дома – и вы Джон Традескант.
– Похоже, что да…
– Иногда бывает очень тяжело пережить смерть отца или матери, – сказала она. – И мы горюем не только потому, что они умерли, а еще и потому, что мы уже больше не чьи-то маленьки
Страница 29
дети. Это окончательный этап взросления, становления мужчины или женщины. Помню, у моей мамы было для меня уменьшительное имя. Но с того самого дня, как она умерла, я никогда больше не слышала это имя. И никогда больше не услышу. Я теперь взрослая женщина, и все зовут меня только Эстер Покс.– Вы хотите сказать, что я должен смириться со своим возмужанием?
– Вы теперь глава дома. И я буду вашей женой.
– Мы сейчас же объявим о бракосочетании, – сказал он. – В церкви Святой Марии.
Она отрицательно покачала головой, представив, как он пойдет к венцу мимо надгробного камня своей горячо любимой жены.
– Я прихожанка церкви Сент-Брайд в городе, – сказала она. – Я поеду домой и объявлю о бракосочетании там. Мы скоро поженимся?
Он выглядел безразличным.
– Мне было бы так удобнее, – вежливо ответил он. – Но возможно, вам нужно заказать наряды? Или вы что-нибудь еще захотите сделать?
– Да, пожалуй. Мы сможем пожениться в октябре.
Он кивнул, как будто речь шла о какой-то рутинной работе в саду, которую следовало закончить вовремя.
– Значит, в октябре.
Октябрь 1638 года
Джона беспокоила мысль о том, как он переживет свое предательство по отношению к Сакаханне. Но оказалось, что ничего подобного он не чувствовал.
Он даже не мог вспомнить ее как следует. В памяти всплывали какие-то глупые мелочи, например ее гордая улыбка или прохладное пожатие ее руки, когда он давал ей торжественное обещание. Как-то ночью ему приснилось, что он снова в лесах вместе с ней и она ставит ловушку на рыбу. Когда он проснулся, то подивился силе воспоминания. Она стояла перед ним как живая, наклонившись над узким ручьем, чтобы поставить ловушку, сплетенную из ивовых прутьев. Но потом в комнату решительным шагом промаршировал Малыш Джон, и сон исчез.
Время от времени Джон думал, что с ней могло случиться, все ли хорошо с ней и с ее матерью в лесах, там, куда они собирались скрыться. Но Виргиния была слишком далеко, плавание туда занимало два месяца. Воображение не в силах было перенести Джона в такую даль, и постепенно он забывал индианку. Его отвлекали трудные дела и заботы по дому, и образ Сакаханны тускнел в его душе…
С каждым днем она становилась чем-то все более и более экзотическим, как байки путешественников. Она была русалкой, моллюском, живущим под водой и вдруг оторвавшимся от своей раковины и взлетевшим в небо, существом с головой ниже плеч, летающим ковром. Как-то раз ночью, крепко выпив с сотоварищем-садовником, он попытался рассказать ему, что собирал растения в Виргинии с индейской девушкой, которая была вся покрыта синими татуировками и одета была только в передничек из оленьей кожи. Его собутыльник захохотал во все горло и выставил еще кружку эля, чтобы отдать должное непристойному воображению Джона.
Каждый день она отступала от него все дальше и дальше. И независимо от того, разговаривал ли он с ней или сохранял молчание, мечтал ли о ней или позволял ее образу стираться из памяти, с каждым днем она казалась ему все менее реальной, с каждым днем она уплывала в своем маленьком каноэ по реке его памяти все дальше и дальше. И никогда не оборачивалась, чтобы взглянуть на него.
Первого октября Эстер уехала в свою городскую квартиру, чтобы подготовиться к свадьбе. Она купила несколько кусков кружев – пришить к своим нижним юбкам и сорочке, упаковала вещи и предупредила домовладелицу, что маленькая комнатка ей больше не понадобится, потому что она выходит замуж. За садовника короля господина Джона Традесканта.
К алтарю ее повел дядя Джон де Критц. Его семья вместе с родней де Неве[1 - Корнелиус де Неве (1609–1678) – художник, автор портрета Джона Традесканта-старшего.] произвели внушительное впечатление в маленькой церкви. Сама церемония была скромной. Джон не хотел шумихи, а де Критц были людьми утонченными, артистичными, без малейшего желания осыпать молодоженов рисом и колосьями пшеницы или орать и бурно веселиться под дверью спальни.
Чета новобрачных спокойно отправилась домой в Ламбет. Перед отъездом Эстер распорядилась, чтобы парадную спальню, когда-то принадлежавшую Джону и Элизабет, вычистили и вымыли, хорошенько проветрили и повесили новые занавеси. Ей показалось, что лучше она будет спать на кровати, где умер Джон Традескант, чем ляжет в постель, которая принадлежала Джону и Джейн. Фрэнсис переехала в бывшую комнату отца и матери, а Малыш Джон остался в детской один.
Джон никак не отозвался на эти перемены, только сказал, что она должна делать все так, как считает нужным. Он не выказал никакого горя по поводу переезда из спальни первой жены, он не возражал против трат на повсеместную замену занавесей и ковров.
– Им ведь уже лет десять, – оправдывала расходы Эстер.
– А ведь это не так уж и много, – вскользь заметил он.
Дети приплясывали от нетерпения на садовой стене, ожидая их возвращения по Ламбетской дороге.
– Вы поженились? – спросила Фрэнсис требовательно. – А где твое новое платье?
– Я просто надела это.
– А мне теперь называть теб
Страница 30
мамой? – спросила Фрэнсис.Эстер посмотрела на Джона. Он нагнулся, подхватил на руки Малыша Джона со стены и молча понес его к дому, чтобы уклониться от ответа.
– Ты зови меня как всегда – просто Эстер. Я не твоя мама, мама сейчас в раю, но я постараюсь сделать все, чтобы любить тебя и заботиться о тебе так, как это делала бы она сама.
Фрэнсис небрежно кивнула, будто ответ ее и вовсе не заботил, слезла со стены и направилась к дому. Эстер покачала головой. Ее вовсе не разочаровало отсутствие теплоты со стороны Фрэнсис. Она была ребенком, от которого трудно было ожидать просьбы пожалеть и утешить. Но не было ребенка, который нуждался бы в любви больше, чем она.
Новая семья вошла в гостиную, и Эстер села в кресло у камина напротив Джона. Малыш Джон уселся на ковре перед огнем, а Фрэнсис замешкалась, не зная, какое место ей выбрать.
Ни на кого не глядя, она присела на колени перед теплым огнем, потом медленно откинулась назад, пока не оперлась о ручку кресла, где сидела Эстер. Та осторожно опустила ладонь на затылок падчерицы и почувствовала, как она напряжена. Но под ее рукой девочка расслабилась, доверилась ласковому прикосновению мачехи и откинула голову.
– Мы будем счастливы, – тихонечко пообещала Эстер своей храброй маленькой падчерице. – Все будет хорошо, Фрэнсис.
Когда пришло время отправляться спать, все домочадцы собрались на вечернюю молитву. Джон прочитал ее по новому молитвеннику, наслаждаясь ритмом слов и ощущением покоя оттого, что каждый вечер, в одно и то же время, произносились одни и те же слова. Домочадцы, которые при Джейн молились вслух и свободно высказывали все, что думали, теперь слушали, склонив голову. Когда молитва подошла к концу, все занялись обычными делами – заперли двери на ночь, потушили везде огонь и задули свечи.
Впервые Эстер и Джон вместе поднялись по лестнице в большую спальню. Там их ждала горничная.
– Кухарка сказала, что вам нужно помочь снять платье, мисс Эстер – госпожа Традескант, простите!
Эстер покачала головой:
– Я сама.
– И кухарка прислала вам поднос, – настаивала горничная.
На кухне явно были уверены, что свершившееся событие заслуживало, чтобы его отметили более пышно.
– Она сварила для вас свадебный эль, – сказала девушка. – А еще тут пирог и вкусный черничный пудинг.
– Спасибо, – проговорила Эстер. – И поблагодари кухарку.
Джон кивнул, и горничная вышла.
Они посмотрели друг на друга, их смущение развеялось благодаря вмешательству горничной.
– Они там явно думают, что мы сейчас должны петь песни и пировать, – сказал Джон.
– Может, они думают, что это им сейчас самое время разгуляться, – проницательно заметила Эстер. – Думаю, что в этих двух кружках далеко не весь свадебный эль.
– Хочешь выпить? – спросил Джон.
– Когда буду готова лечь в постель. – Она старалась, чтобы ее речь звучала так же легко и беззаботно, как и его слова.
Эстер подошла к кровати и взобралась на нее. Она не задергивала полог перед ним, но ухитрилась снять платье в его тени и, не вызвав смущения, надеть ночную рубашку. Она появилась из-за полога с еще не распущенными волосами, чтобы положить свое парадное платье в пресс в изножье кровати.
Джон уселся в кресле перед огнем, попивая свадебный эль.
– Недурно, – похвалил он напиток. – А есть еще и пирог.
Эстер подняла свою высокую кружку и села напротив него, спрятав ноги под ночную рубашку. Она попробовала эль. Он был крепким и вкусным. Пьянящее ощущение легкости сразу же растеклось по жилам.
– Эль и в самом деле хорош, – сказала она.
Джон рассмеялся:
– Думаю, он соответствует своему назначению. Я нервничал больше, чем в свой первый школьный день, а теперь чувствую себя прямо как петух в курятнике.
Эстер вспыхнула, услышав эту нечаянную непристойность:
– Ох.
Джон уткнулся в свою кружку, смущенный не меньше, чем новобрачная.
– Ложись, – коротко сказал он. – Я сейчас приду к тебе.
Она ступила узкими белыми ступнями на пол из простых досок и пошла к кровати быстрой мальчишеской походкой. Джон не повернулся, когда она легла. Он подождал, пока она устроится в постели, потом встал и задул свечу. Он разделся в полутьме и натянул ночную рубашку.
Эстер лежала на подушке, освещенная единственной свечой и мерцающим огнем в камине. Она распустила темные волосы, и они разметались по наволочке, источая приятный аромат. Внезапная боль и тоска по потерянной жене Джейн и по той серьезной страсти, которую они разделяли, охватили Джона. Он обещал себе, что не будет думать о ней, он боялся, что мысли о Джейн безвозвратно погубят его первую брачную ночь. Но когда Джо увидел Эстер в своей постели, он почувствовал себя не новобрачным, а скорее неверным мужем, вдобавок не получающим от измены никакого удовольствия.
Речь шла о деловом соглашении, и контракт следовало выполнять. Джон мысленно представил вопиюще размалеванных полуодетых женщин при дворе старого короля. Он видел их в Нью-Холле, когда был совсем мальчишкой, и все еще вспоминал их с эротической сме
Страница 31
ью неодобрения и желания. Он постарался задержать мысли о них в уме и повернулся к Эстер.К ней никогда не прикасался любящий мужчина. В этом случае она сразу же поняла бы, что Джон предлагает ей фальшивую монету, одно лишь тело, пока мысли его витают где-то далеко. Но она знала, что брачный контракт не вступает в силу до исполнения брачных отношений.
Она лежала под ним неподвижно и даже, когда он пронзил ее тело, а потом жестоко двигался в ране, старалась помогать ему. Она не жаловалась, она ничего не говорила. Лежала молча, пока продолжалась боль. А потом, когда он вздохнул и откатился от нее, боль внезапно прекратилась.
Кусая губы от боли, Эстер поднялась и вложила между ног тряпку. Крови совсем немного, подумала она. Похоже, что опасения превосходили действительность. Она подумала, что все прошло бы гораздо легче, если бы она была моложе, свежее, теплее. А получилось так, что его хладнокровная атака наткнулась на хладнокровный прием. Она задрожала в темноте и вернулась в постель к мужу.
Джон лег на бок спиной к ней, как будто хотел заслониться от нее, не видеть ее и не думать о ней. Эстер, стиснув зубы от боли и горечи разочарования, заползла под одеяло, стараясь не дотрагиваться до него, сохранять расстояние между ними. Она не плакала, она лежала очень тихо, с сухими глазами, и ждала утра, когда должна была начаться ее замужняя жизнь.
– На этой неделе я должен уехать в Отландс, – между делом заметил Джон на следующее утро за завтраком.
Эстер, сидевшая рядом с Малышом Джоном, с удивлением посмотрела на него:
– На этой неделе?
Он встретил ее взгляд без малейшего проблеска чувств, с полным непониманием:
– Да.
– Так скоро?
– Почему нет?
Она могла бы привести с десяток причин, почему новоиспеченному мужу не следует уезжать из дома в первую неделю семейной жизни, но попридержала язык и плотно сжала губы. Лишь заметила, что люди могут счесть это довольно странным.
– Пусть думают что хотят, – резко парировал Джон. – Мы поженились, теперь я могу заняться работой, что я и собираюсь сделать.
Эстер взглянула на Фрэнсис, сидевшую слева, напротив Малыша Джона. Головка Фрэнсис в белом чепце склонилась над миской, она не смотрела на отца, притворяясь глухой.
– Нужно закончить посадки весенних луковиц, – сказал он. – А еще заняться обрезкой и подготовкой к зиме. Я должен подготовить домик шелкопрядов, чтобы они перенесли зиму. Меня не будет где-то с месяц или около того. Если я вдруг понадоблюсь, вы всегда сможете послать за мной.
Эстер склонила голову. Джон встал из-за стола и подошел к двери.
– Я буду в саду, – сказал он. – Пожалуйста, уложи мою одежду для Отландса и скажи парнишке, что сегодня мне понадобится лошадь. Я еще заеду в доки посмотреть, может, появилось что-нибудь интересное для коллекций короля.
Эстер кивнула. Она и двое детей сидели в молчании, пока за Джоном не закрылась дверь.
Фрэнсис подняла глаза, ее нижняя губка дрожала.
– Я думала теперь, когда вы поженились, он все время будет дома.
– Не обращай внимания! – сказала Эстер с показной бодростью. – У нас много работы. Нужно сделать фейерверк для Дня Гая Фокса, а потом готовиться к Рождеству.
– Но я думала, папа останется дома, – стояла на своем Фрэнсис. – Он ведь приедет домой на Рождество?
– Конечно, – без следа сомнений ответила Эстер. – Конечно приедет. Но сейчас он должен ехать и работать в красивых садах королевы. Он ведь королевский садовник! Он не может все время сидеть дома.
Малыш Джон посмотрел на них и рукавом вытер молочные усы.
– Возьми салфетку, – сказала ему Эстер.
Малыш Джон заулыбался.
– Я поеду в Отрендс, – твердо заявил он. – Буду сеить и деять облезку и поготовку. Я поеду.
– Конечно. – И Эстер подчеркнуто правильно произнесла: – И сеять, и делать обрезку и подготовку.
Малыш Джон с достоинством кивнул:
– А теперь я пойду посмотрю на своих солдатиков.
– Можно я буду брать деньги с посетителей? – спросила Фрэнсис.
Эстер посмотрела на часы, стоящие в углу. Еще не было девяти.
– Их еще целый час не будет, а то и дольше, – сказала она. – Так что беритесь оба за уроки. У вас целый час. А заниматься можете в комнате редкостей.
– Ну, Эстер, – жалобно протянула Фрэнсис.
Эстер покачала головой и собрала со стола ложки и пустые мисочки из-под овсянки.
– Сначала уроки, – велела она. – А ты, Малыш, напиши аккуратно все наши имена в своей тетрадке.
– А потом пойду облезать, – сказал он.
Эстер уложила одежду Джона и добавила пару баночек с летними заготовками в корзину с едой, которую должны были повезти следом в фургоне. В день отъезда Эстер встала пораньше, чтобы проводить мужа из Ковчега.
– Не нужно было тебе вставать, – неловко пробормотал Джон.
– Нужно. Я ведь твоя жена.
Он отвернулся и подтянул потуже подпругу своего гнедого жеребца, чтобы уклониться от ответа. После первой ночи они не занимались больше любовью, а теперь он уезжал неизвестно насколько…
– Пожалуйста, ты там поосторожнее при дворе, – мягко сказа
Страница 32
а Эстер. – Сейчас для людей с принципами нелегкие времена.– Если меня спросят, я должен говорить то, во что я верю, – ответил Джон. – Я не лезу вперед со своим мнением, но и отрицать свои убеждения не собираюсь.
Эстер помедлила.
– Тебе ведь не обязательно отрицать то, во что ты веришь. Просто можно промолчать и уйти от обсуждения, – предположила она. – Королева особенно чувствительна ко всем вопросам, связанным с ее религией. Она верна католической вере, и сам король все больше и больше склоняется к тому же. Так что сейчас не самое подходящее время для независимого мыслящего человека, хоть для баптиста, хоть для пресвитерианца. Особенно сейчас, когда он пытается заставить шотландцев молиться по молитвеннику архиепископа Лауда.
– Ты что, собираешься мне советы давать? – спросил он с ноткой раздражения в голосе, отчетливо намекая: жена всегда занимает второе место по сравнению с мужем.
– Я знаю двор, – сказала она уверенным голосом. – Я всю молодость там провела. Мой дядя все еще официальный придворный художник. Мне пишут с полдюжины кузенов и друзей. Я знаю, что там происходит, муж мой. Там нет места для человека с независимым образом мыслей.
– Едва ли им интересно, что думает их садовник, – с издевкой произнес Джон. – Точнее, всего лишь младший садовник. Меня еще даже не назначили на место отца.
Она снова помедлила.
– Им настолько интересно, что они вышвырнули шута Арчи только за то, что он пошутил над архиепископом Лаудом. А Арчи был в большой милости у королевы. Им очень даже интересно, что ты думаешь. Они берут на себя заботу о том, что думают все мужчины и женщины и дети. Вот из-за чего весь сыр-бор. Из-за того, что думает каждый человек в глубине собственного сердца. Вот из-за этого каждый шотландец до единого должен подписать свой личный договор с королем и поклясться, что он будет молиться по молитвеннику архиепископа. Они во сне видят, как бы разузнать, что думает каждый человек в их королевстве.
Она помолчала.
– И они на самом деле могут задать тебе этот вопрос, Джон. И у тебя должен быть приготовлен ответ, который сможет их удовлетворить.
– У меня есть право говорить с моим Богом так, как я этого хочу! – упрямо возразил Джон. – Мне не нужно заучивать молитвы наизусть, я не ребенок. Мне не нужен священник, который будет диктовать мне, что говорить. И уж точно мне не нужен епископ, раздувшийся от гордыни и богатства, чтобы он говорил мне, что я должен думать. Я могу разговаривать с Господом напрямую, когда кладу Его семена в землю или собираю Его фрукты с Его деревьев. И тогда Он говорит со мной напрямую. И тогда я воздаю Ему хвалу. Я, конечно, пользуюсь молитвенником – но не верю, что это единственные слова, которые слышит Господь. И я не верю, что из всех людей Господь прислушивается только к епископам, разряженным в стихари, и я не верю, что королем Карла сделал Господь и что служить королю означает то же самое, что служить Господу. И Джейн…
Тут Джон замолчал, его вдруг осенила мысль, что не подобает говорить со своей молодой женой о постоянной и непреходящей любви к ее предшественнице.
– Продолжай, – проговорила Эстер.
– Джейн никогда не сомневалась в своей вере, даже когда умирала в муках, – сказал Джон. – Она ни за что не отказалась бы от своей убежденности в том, что Господь говорил с ней простыми ясными словами и что она сама могла говорить с Ним. Она бы умерла за эту веру, если бы пришлось. И хотя бы ради нее, если не ради чего-нибудь другого, я не откажусь от своей веры.
– А как же ее дети? – спросила Эстер. – Ты полагаешь, она бы хотела, чтобы ты умер за веру и оставил детей сиротами?
Джон застыл:
– Ну, до этого не дойдет.
– Когда я была в Отландсе всего лишь шесть месяцев тому назад, только и слышала разговоры о том, какая у кого вера и как далеко каждый может зайти в своей независимости. Если король настаивает на том, чтобы все шотландцы молились по новому молитвеннику, он обязан требовать того же самого и от англичан. Если он развяжет войну, чтобы заставить их подчиниться, а поговаривают, что он может это сделать, то трудно усомниться в том, что в Англии будет то же самое.
Джон покачал головой.
– Все это ерунда, – сказал он. – Много шума и переживаний из-за пустяков.
– Это не пустяки, предупреждаю тебя, – неуклонно продолжала Эстер. – Никому не известно, как далеко может зайти король, когда ему придется защищать королеву и ее веру и скрывать собственную тягу к католицизму. Никто не знает, что он способен предпринять, чтобы заставить всех перейти в ту же веру. Он вбил себе в голову, что единая церковь означает единую нацию и что единую нацию он может держать в кулаке и править ею, не отчитываясь ни перед кем. И если ты будешь защищать свою веру в то же самое время, когда король будет защищать свою, то неизвестно, какие неприятности ты на себя навлечешь.
Джон ненадолго задумался, потом тряхнул головой.
– Может, ты и права, – нехотя согласился он. – Ты очень предусмотрительная и осторожная женщина, Эстер.
– Ты постав
Страница 33
л передо мной задачу, и я ее выполню, – сказала она без малейшей улыбки. – Ты поставил передо мной задачу вырастить твоих детей и быть тебе женой. У меня нет ни малейшего желания превратиться во вдову. Я не хочу растить сирот.– Но я не предам свою веру, – предупредил он.
– И не надо, просто не выставляй ее напоказ.
Лошадь была готова. Джон потуже затянул накидку и надел шляпу. Он замешкался, не зная, как попрощаться с этой своей новой, такой разумной женой. К его удивлению, она протянула ему руку, как это сделал бы мужчина, и пожала его руку, как если бы была его другом.
Джон чувствовал, что откровенность этого жеста странным образом согрела его душу. Он улыбнулся жене, подвел лошадь к специальной подставке и с нее сел в седло.
– Не представляю себе, в каком состоянии сейчас там сады, – заметил он.
– Не сомневаюсь, что тебя назначат на место отца, когда ты снова появишься при дворе, – сказала Эстер. – Их промедление объясняется только тем, что тебя там давно не было. С глаз долой, из сердца вон – у них всегда так. А как только ты вернешься, они будут настаивать, чтобы ты снова начал работать.
Он кивнул:
– Надеюсь, мои распоряжения выполнялись, пока меня не было. Если оставить сад хотя бы на один сезон, он отстанет на целый год.
Эстер шагнула вперед и потрепала коня по шее.
– Дети будут скучать по тебе, – вздохнула она. – Могу я им сказать, когда ты вернешься?
– В ноябре, – пообещал он.
Она отступила на несколько шагов и дала ему проехать. Он улыбнулся ей, выезжая из конюшенного двора к дороге, что вела к воротам. Почти сразу Джон ощутил внезапное чувство радостной свободы оттого, что он мог уехать из дома в уверенности: здесь и без него все будет в полном порядке. Это был последний подарок отца, который тоже был женат на женщине, прекрасно управлявшейся с хозяйством в его отсутствие. Джон повернулся в седле и помахал Эстер, все еще стоявшей в углу двора, там, откуда она могла смотреть ему вслед.
Джон хлестнул лошадь кнутом и повернул ее в направлении к Ламбету и парому. Эстер проводила его взглядом и вернулась в дом.
Двор должен был прибыть в Отландс в конце октября, поэтому Джон сразу по прибытии занялся посадками и подготовкой внутренних дворов, расположенных непосредственно перед королевскими апартаментами.
Регулярные сады всегда хорошо смотрелись зимой. Четкие геометрические линии низких самшитовых изгородей, слегка просвечивающих и выбеленных морозом, выглядели великолепно. Во дворе с фонтанами Джон оставил воду течь на минимальной скорости, так чтобы холодными ночами она замерзала, образуя сосульки и целые каскады льда. Травы тоже выглядели неплохо. За строгими изгородями пушились перистые листья дудника и шалфея – мороз превратил их в белоснежное кружево. У стен королевского двора Джон пытался вырастить одно из новых растений сада Ковчега – виргинский зимостойкий жасмин. По теплым дням его аромат поднимался к раскрытым окнам наверху, а его цвет выделял куст жасмина ярким розовым пятном на фоне бело-черного сада.
Оранжерея королевы была похожа на джунгли, где тесно росли нежные растения, не переносившие английскую зиму. Некоторые из самых красивых кустарников были посажены в бадьи с ручками, в которые продевались шесты. Работники Джона на руках выносили их в сад королевы с первыми лучами солнца, а потом возвращали в оранжерею в сумерках, чтобы она даже зимой всегда могла полюбоваться из своих окон чем-нибудь красивым.
С каждой стороны двери, ведущей в апартаменты королевы, Джон посадил лимонное и апельсиновое деревья, подстриженные в форме красивого шара и стоявшие точно ароматные стражники.
– Какие они хорошенькие, – как-то раз сказала королева, обращаясь к нему из своего окна, пока в саду аккуратно высаживали молодые деревца под его руководством.
– Прошу прощения, ваше величество. – Джон, сразу же узнав по сильному акценту голос королевы Генриетты-Марии, стянул шапку.
– Я проснулась очень рано, я не могла уснуть, – сказала она. – Мой муж обеспокоен, значит и я не могу спать.
Джон поклонился.
– Люди не понимают, как тяжело бывает нам иногда. Они видят дворцы и кареты и думают, что наша жизнь полна сплошных удовольствий. На самом деле сплошные треволнения.
Джон снова поклонился.
– Ты понимаешь, о чем я? – Она наклонилась из окна, говоря громко, чтобы он слышал ее внизу, в саду. – Когда ты делаешь для меня этот прекрасный сад, ты знаешь, что мы с королем находим в нем хотя бы временное отдохновение, если нам становится уж совсем невмоготу от борьбы за то, чтобы превратить эту страну в великое королевство.
Джон колебался. Ясно, что было бы невежливым откровенно заявить, что его заинтересованность в красоте сада была бы абсолютно такой же, будь она праздной, тщеславной католичкой – а именно такой он ее и считал – или же будь она доброй женщиной, преданной своему мужу и своему долгу.
Он вспомнил совет Эстер и снова поклонился.
– Я так хочу быть хорошей королевой, – сказала она.
– Все мы этого вам желаем, – осторожно о
Страница 34
ветил Джон.– Как ты думаешь, мой народ молится за меня?
– Они просто обязаны это делать, это же есть в молитвеннике. Всем велено молиться за вас дважды по воскресеньям.
– Ну а в душе?
Джон опустил голову:
– Откуда же мне знать, ваше величество. Все, что я знаю, – кусты да деревья. Я не могу заглянуть в души людей.
– Как бы мне хотелось думать, что, разговаривая с тобой, я узнаю, о чем думают простые люди. Я окружена людьми, которые говорят мне только то, что, по их мнению, я хотела бы услышать. Но ты же не будешь мне лгать, садовник Традескант!
Джон покачал головой.
– Я не буду лгать, – сказал он.
– Тогда скажи мне, что думают о шотландцах? Все против них? Все понимают, что они должны делать то, чего хочет король, должны подписать договор с королем и молиться по молитвеннику, который мы им даем?
Джон, стоя на колене на холодной земле, проклял тот день, когда он понравился королеве, и подивился мудрости жены, предупреждавшей, чтобы он всеми силами избегал подобных разговоров.
– Они знают, что таково желание короля, – тактично сказал он. – Нет в стране мужчины или женщины или даже ребенка, который бы не знал, что таково желание короля.
– Значит, больше ничего и не нужно! – воскликнула она. – Король он или нет?
– Конечно король.
– Значит, его желание – закон для всех. И если кто-то думает иначе, значит он изменник.
Джон снова вспомнил Эстер и ничего не сказал.
– Бог свидетель, я молюсь о мире, – наконец произнес он достаточно честно.
– Я тоже, – сказала королева. – Хочешь помолиться со мной, садовник Традескант? Я разрешаю своим любимым слугам молиться в моей часовне. Я сейчас иду к мессе.
Джон силой заставил себя не отшатнуться в ужасе от нее и от ее богопротивного католичества. Пригласить англичанина к мессе было преступлением, которое каралось смертью. Законы против католиков были очень ясными и очень жестокими. Но так же ясно было то, что король и королева пренебрегали этими законами при своем собственном дворе.
– Я весь грязный, ваше величество.
Джон показал ей руки, перепачканные землей, изо всех сил стараясь говорить тихо. Хотя весь кипел от ярости при таком явном несоблюдении закона и был глубоко задет. Неужели она могла подумать, будто он примет приглашение преклониться перед идолами?! Это прямая дорога в ад!
– Я не могу пойти в вашу часовню.
– Тогда в другой раз.
Она улыбнулась, преисполненная удовольствия и от вида его смирения, и от своей собственной снисходительности. Она даже не представляла себе, что он был на волосок от того, чтобы броситься вон из сада в приступе праведного гнева. По мнению Джона, католическая часовня – все равно что врата ада, а католическая королева – в шаге от вечного проклятия. Она пыталась соблазнить его отринуть его веру. Она пыталась соблазнить его на худший грех в мире – на идолопоклонничество, на обожествление кумиров и отрицание Слова Господня. Она была женщиной, глубоко погрязшей в грехах, пытаясь и его затащить с собой в эту пропасть.
Она захлопнула окно, озябнув на холодном ветру, не попрощавшись, не разрешив ему встать с колен. Джон остался стоять коленопреклоненным, пока уверился, что она ушла и что аудиенция окончена. Тогда он поднялся на ноги и оглянулся. Его помощники все еще стояли на коленях там, где рухнули на землю, когда распахнулось окно.
– Можете встать, – сказал Джон. – Она ушла.
Они с трудом поднялись, отряхнули колени, жалуясь, что ноги затекли.
– Бог даст, она снова не высунется, – сказал тот, что помоложе. – Ну почему она не оставит вас в покое?
– Она думает, я ее верный слуга, – горько ответил Джон. – Она думает, я расскажу ей, о чем думают люди. Чего она совсем не понимает, так это того, что никто никогда не скажет ей ни слова правды, потому что любое несогласие рассматривается как измена. Они с королем завязали нам души узлом, и теперь, что бы мы ни делали, о чем бы мы ни подумали и что бы мы ни сказали, мы все равно будем не правы. А в таком положении хочется эти узлы разрубить, чтобы освободиться.
Он увидел, что садовники с удивлением смотрят на него.
– Ну хватит время зря тратить! – нетерпеливо рявкнул Джон. – На сегодня уже достаточно на коленях настоялись.
Зима 1639 года
Долгие рождественские праздники двор всегда проводил в Уайтхолле. Поэтому Джон смог оставить королевские сады Отландса дремать под сильным морозом, уехать домой в Ламбет в ноябре и провести Рождество дома.
На Двенадцатую ночь дети подготовили ему маленькие подарки, а он привез им сладости и гостинцы с зимней ярмарки в Ламбете. Для Эстер он привез пару ярдов серого шелка на платье.
– У них был еще и синий шелк, но я не знал, какой тебе больше понравится, – объяснил он.
Он бы точно знал, что придется по душе Джейн, но он даже не замечал, во что одета Эстер. У него сложилось только достаточно общее впечатление сдержанной элегантности.
– Мне нравится этот. Спасибо.
После того как дети отправились спать, Эстер и Джон остались у камина, попивая эль и грызя ореш
Страница 35
и в теплой атмосфере семейного очага.– Ты была права насчет того, чтобы быть поосторожнее в Отландсе, – сказал Джон. – В Ламбете все только и говорят о войне с Шотландией. В северных графствах армии уже наготове под ружьем, а король созвал военный совет. Говорят, что и ополчение призовут.
– Они действительно думают, что король должен начать войну из-за молитвенника? А он и в самом деле думает, что оружием сможет заставить шотландцев молиться словами архиепископа Лауда?
Джон потряс головой, выражая несогласие:
– Там дело посерьезнее, чем просто молитвенник. Король думает, что ему необходимо ввести единую церковь для всего королевства, чтобы связать всю страну воедино, всех нас подчинить своей воле. Он забрал в голову, что если шотландцы откажутся подчиняться своим епископам, значит они и королю не захотят подчиняться.
– Тебе не придется идти в армию? – спросила Эстер, переходя к сути дела.
Джон скривился:
– Может, придется заплатить кому-то, чтобы пошел вместо меня. Может, из Ламбета призывать не будут. А может, меня оставят в покое потому, что я уже и так на королевской службе.
Эстер запнулась:
– Но ты же не откажешься публично идти на службу по соображениям совести?
– Конечно, это против совести – стрелять в человека, который не сделал мне ничего дурного и который только и хочет, что молиться своему Богу по-своему, – сказал Джон. – Ведь такой человек, будь он из Шотландии, Уэльса или из Англии, говорит фактически то же самое, что и я. Он не может быть моим врагом. Ей-богу, я скорее похож на шотландского пресвитерианца, чем на архиепископа Лауда.
– Но если ты откажешься идти на военную службу, тебя могут призвать насильно. А если и тогда будешь сопротивляться, обвинят в измене.
– Да, времена нынче не из легких. Всем нам надо стараться быть верными своей совести и Богу.
– И постараться остаться незамеченным, – сказала Эстер.
Джон вдруг осознал, какими разными были их мнения.
– Эстер, жена моя, а ты вообще во что-нибудь веришь? – спросил он. – Я никогда не слышал от тебя ни единого слова веры или убежденности. Ты говоришь только о выживании и умении избегать неловких вопросов. Ты вышла замуж в дом, где все всегда были верными слугами короля и его священнослужителей с начала века. За всю свою жизнь мой отец ни разу не слышал слова против хотя бы одного из его хозяев. Я с ним не соглашался, это мне не по нраву. Но я человек с высоким моральным сознанием. Я всегда придерживался мнения, что каждый человек должен сам искать свой путь к Богу. И как только я стал достаточно взрослым, у меня появились свои убеждения, чтобы думать за себя, молиться собственными словами. И я стал протестантом, убежденным протестантом. И даже если у меня возникают сомнения, глубокие сомнения, а вера колеблется, я рад тому, что у меня есть эти сомнения и что я сам над ними размышляю. Я не бегу к священнику, чтобы тот сказал мне, что я должен думать, чтобы он поговорил с Господом вместо меня.
Ее прямой взгляд встретил его пристальные глаза.
– Ты прав. Я верю в выживание, – категорически сказала она. – Фактически это все. Это моя вера. Самый безопасный путь для меня и моих близких – подчиняться королю. И если вдруг то, что я думаю, отличается от того, что приказывает король, я предпочту держать свои мысли при себе. Покровители и заказчики моей семьи все из знати и из королевской семьи. Я выросла при дворе. Я верна своему королю и своему Богу. Но как каждый придворный, прежде всего я думаю о своем собственном выживании. И я боюсь, что моя вера в ближайшие месяцы подвергнется таким же суровым испытаниям, как и все прочие.
Рекрутеры не пришли за Джоном. Но он получил письмо от мэра Лондона.
Джон должен был заплатить налог, который потребовал сам король для войны с Шотландией. Король продвигался на север, и ему отчаянно нужны были деньги для того, чтобы экипировать и вооружить своих солдат. А солдат все прибавлялось – ирландцы, наемники из Испании.
– Король берет католиков, чтобы сражаться с протестантами? – спрашивал возмущенный Джон. – Что дальше? Французские солдаты с родины его жены? Или испанская армия? И зачем было нужно побеждать Армаду[2 - Непобедимая армада – испанский военный флот.], бороться за то, чтобы сохранить свободу от католицизма, если теперь мы сами зовем их сюда?
– Тише, – сказала Эстер.
Она закрыла дверь гостиной, чтобы посетители комнаты редкостей не могли слышать возмущенный выкрик ее мужа.
– Я не буду платить!
– Подожди и подумай, – посоветовала Эстер.
– Не буду, – повторил Джон. – Для меня это дело принципа, Эстер. Я не буду давать деньги на армию католиков, которые пойдут войной на людей, думающих так же, как и я, чья совесть так же чувствительна и ранима, как и моя.
К его удивлению, она не стала спорить, только прикусила губу и склонила голову. Джон посмотрел на верхушку ее чепца и ощутил наконец, что он хозяин в собственном доме и должным образом убедил жену в важности принципиального отношения к событиям.
– Я сказал, – твердо повт
Страница 36
рил он.– Конечно, конечно, – тихо согласилась она.
Эстер не стала возражать Джону, но в этот же день и во все последующие она помаленьку воровала из небольших сумм, полученных от посетителей. Пока не набрала достаточно, чтобы оплатить налог Джона без его ведома, если сборщик налогов появится вновь.
Сборщик не вернулся. Лорд-мэр Лондона и важные люди из Сити за его спиной ничуть не больше Джона жаждали отдать тысячи фунтов золота Сити на войну короля против врага, который был естественным союзником. Особенно в ситуации, когда король требовал деньги без согласования с парламентом.
1640 год
Ввиду полного отсутствия добровольно собранных денег король был вынужден созвать парламент. Впервые за десять лет сквайры и лендлорды явились в Вестминстер, веря в то, что наконец-то они могут вернуться к выполнению своей главной задачи – советовать королю и править страной.
Эстер отправилась в сад сообщить Джону последнюю новость о парламенте. Почки на яблонях набухали и лопались, показывая миру бело-розовые лепестки, скрученные и смятые внутри, как ленты, засунутые в карман.
– Может, король прислушается к голосу народа, – с надеждой сказал Джон.
– Может, – ответила она. – Но пока он слушает старого графа Страффорда[3 - Томас Уэнтуорт, граф Страффорд (1593–1641) – английский политический деятель; первый министр Карла I, был казнен по обвинению в государственной измене.] и королеву. Целых два голоса вместо одного. Ты думаешь, он предпочтет голос народа голосу собственной жены, которая пытается собрать армию английских католиков и привести испанскую армию им на подмогу?
– Нет, – сказал он, поразмыслив. – Конечно же нет.
Эстер кивнула.
– Выручка от сада падает, – предупредила она. – Люди не заказывают растения и семена. Сейчас у нас должно быть самое деловое время года, а у нас тихо, как зимой. Никто не думает о садах, когда король уже наполовину воюет с шотландцами и созвал парламент, в котором заседают несогласные с ним.
– Какое-то время мы еще продержимся, – сказал Джон.
– Весной мы зарабатываем больше, чем за весь оставшийся год, – сказала она. – Я смотрела в наших бухгалтерских книгах. Мы должны хорошо заработать весной. Если война начнется весной, это будет самое худшее, что только может случиться с нами. Если неопределенность продлится до июня или июля, тогда в этом году мы не получим прибыли.
– А как дела с редкостями?
– Посетителей много, потому что сейчас в городе много людей, – сказала Эстер. – Сельские дворяне, приехавшие заседать в парламенте, хотят посмотреть Ковчег Традескантов. Но если ситуация с Шотландией станет более серьезной, думаю, и они перестанут приезжать. Наше ремесло целиком зависит от того, как себя чувствуют люди. Если у них все хорошо, тогда они готовы тратить деньги на удовольствия, на поездки в гости, на посещение выставки редкостей, на свои сады, в конце концов. Если страна воюет, ей не до садов.
– У меня все-таки есть служба в Отландсе, – напомнил Джон. – Я займу место своего отца, стану главным садовником, и буду получать такое же жалованье, какое получал он.
Эстер кивнула:
– На худой конец, мы, конечно, проживем на твое жалованье.
– В худшем случае мы можем закрыть Ковчег и жить в Отландсе, – сказал Джон. – Конечно, домик там совсем небольшой, но как-нибудь проживем, если уж не сможем себе позволить содержать Ковчег.
– Не уверена, что я хотела бы жить в королевском дворце в такие времена, как сейчас, – настороженно сказала Эстер.
– А я думал, что ты у нас такая роялистка!
– Я не хочу становиться ни на чью сторону, – сказала Эстер. – По крайней мере, пока я не знаю точно, что это будут за стороны. И особенно когда я не знаю, какая сторона победит.
Ситуация со сторонами прояснилась очень быстро: после того, как плохо оплачиваемая армия короля, не горевшая желанием сражаться, была побеждена шотландцами, захватившими Ньюкасл и Дарем и выбившими из короля мир, по условиям которого он был вынужден созвать новый парламент в Англии. Всей стране, за исключением, может быть, короля и королевы, стало ясно, что шотландцы и индепенденты[4 - Индепенденты – религиозно-политическое движение в Англии XVI–XVII веков. В период Английской революции – политическая партия, выражавшая интересы радикального крыла буржуазии и нового дворянства.] обратили короля в бегство.
Эстер начала обмениваться письмами с госпожой Херт, матерью первой жены Джона, которая жила в Сити, держала глаза и уши открытыми, была так же скептически настроена, как и Эстер, и совершенно оправданно волновалась о безопасности своих внуков.
…Новый парламент захочет объявить импичмент Страффорду точно так же, как старый горел желанием проделать то же самое с Бекингемом. Если у Джея когда-то были хоть какие-то дела с графом или его отец переписывался с ним, нужно все спрятать, а еще лучше – уничтожить. Говорят, что Страффорд предатель, готовый вести войну против собственной страны ради короля и королевы. Его хотят обвинить в государственной измене, направленно
Страница 37
против народа Англии. И если обвинение будет выдвинуто против одного королевского слуги, сколько еще людей будет виновато?Эстер поднялась наверх, на чердак, и открыла старый комод Джона, набитый бумагами. Традесканты поставляли графу семена и саженцы, но никаких компрометирующих писем там не было. А ведь в те годы Джон Традескант был известен как человек, умеющий молчать, как человек, который регулярно путешествовал по Европе и которому можно было доверить письмо или записку.
Граф был крикливым и несимпатичным пожилым человеком, согнутым подагрой и теряющим зрение. В католической Ирландии он железной рукой вводил протестантские порядки. Но сейчас он был уже стар.
Король призвал его в Англию только потому, что нуждался в его беспринципно ясных советах, и был признателен ему за рекомендацию вешать старейшин в парадных облачениях в городах, не пославших достаточно денег на королевскую армию, – за то, что они не смогли разъяснить народу безотлагательность и напряженность ситуации. Граф дюжину раз проходил мимо Джона в садах Отландса, но никогда не обращал на него ни малейшего внимания, разве что глянул в его сторону.
Традесканты были абсолютно свободны от любых обвинений в соучастии. Но многие королевские слуги предпочли исчезнуть, уехать за границу, укрыться в своих загородных поместьях. Другие не были столь осторожны и расторопны. В декабре арестовали архиепископа Лауда. Его поместили в Тауэр, где ему предстояло ждать изъявления воли парламента.
В тот вечер Эстер больше не молилась ни по каким молитвенникам, а просто читала Библию короля Якова, единственный текст, не определявший, за или против короля настроен этот дом.
– И никаких молитв? – тихо спросил ее Джон, когда домочадцы заканчивали последние дела за день, а Эстер отсчитывала свечи на ночь.
– Я больше не знаю, какие слова предпочел бы Господь, – сухо сказала Эстер. – И уж совсем никто не знает, что потребует человек.
Весна 1641 года
В тот день, когда Страффорда призвали представить отчет в большом зале Вестминстера, в Ковчеге совсем не было посетителей. Все, кто мог раздобыть билет или просто пробраться внутрь, чтобы посмотреть на то, как Страффорд будет отчаянно защищаться, загнанный в угол своими обвинителями, отправились в город. Даже улицы были пустынны.
В неестественном молчании дома в Ламбете вдруг раздался громкий стук в дверь. Фрэнсис побежала было открывать, но Эстер вылетела из комнаты с редкостями и перехватила ее в прихожей:
– Фрэнсис! Не открывай!
Девочка встала как вкопанная.
– Беги в сад, найди отца. Скажи ему, пусть идет в конюшню, седлает лошадь и ждет, пока я дам ему знать.
Фрэнсис уловила нотки напряженности в голосе мачехи, побледнела, кивнула и побежала. Эстер подождала, пока она скрылась из виду, расправила фартук, поправила чепец и открыла дверь.
Это был придворный церемониймейстер. Эстер провела его в гостиную.
– Моего мужа сейчас нет дома, – намеренно расплывчато объяснила она. – Если дело срочное, я могу связаться с ним.
– Король в Уайтхолле. И хочет видеть его.
Эстер кивнула.
– Я должна написать ему в Отландс, – сказала она. – Вы ведь знаете, что он королевский садовник в Отландсе. Могу я объяснить ему, зачем король хочет его видеть?
Церемониймейстер поднял брови.
– Я бы сказал, ему достаточно знать, что его хотят видеть, – грубо ответил он.
Эстер слегка поклонилась.
– Конечно, – сказала она. – Но если король желает какие-то семена или растения, нам нужно знать заранее, чтобы приготовить то, что хочет король. А может, ему понадобились какие-то экспонаты из редкостей…
– А, понимаю. Король покупает охотничий домик в Уимблдоне для королевы. Они хотят, чтобы господин Традескант распланировал сад.
Лицо Эстер никак не отразило облегчения, которое она почувствовала.
– Я немедленно пошлю за ним, – сказала она. – Он, может быть, еще не добрался до Отландса. Он уехал только сегодня утром. Я постараюсь, чтобы его перехватили по дороге и сказали, что он должен возвращаться.
Церемониймейстер кивнул.
– Могу я предложить вам что-нибудь подкрепиться? – спросила Эстер. – Бокал вина?
Церемониймейстер покачал головой.
– Я должен возвращаться в Уайтхолл, – сказал он. – Времена нынче не из легких.
– Очень трудные времена, – с чувством поддержала его Эстер.
Она проводила его до двери, потом направилась на конюшню, найти Джона. Он прислонился к колонке во дворе конюшни и наслаждался теплом раннего солнышка на лице.
– Фрэнсис примчалась ко мне с таким лицом, как будто за ней гнались все дьяволы ада, – сказал он беззаботно. – Чего ты так боишься?
– Я думала, это могли быть рекрутеры, или сборщик налогов, или послание из суда – словом, все те люди, встречи с которыми тебе лучше было бы избежать, – объяснила она. – Я не могу сказать тебе точно, чего я боюсь, но на душе у меня неспокойно, я боюсь за нас. Если приближенный советник короля под судом и ему грозит смертная казнь, это значит, что король никого защитить не может. Получается так, чт
Страница 38
в наибольшей опасности сейчас самые верные слуги короля. А мы известны как королевские слуги в двух поколениях. Я не хочу, чтобы нашу семью вдруг назвали врагами английского народа только потому, что мы жили на деньги, которые платили нам короли. А о своей безопасности все сейчас должны заботиться сами.Джон положил руку ей на плечо. Это был его самый первый жест, выражающий привязанность. Эстер стояла очень тихо, как будто к ней приблизился осторожный дикий зверь и она боялась его спугнуть. Она почувствовала, как ее тело почти незаметно тянется к его ласке.
– Ты очень заботишься обо мне, – сказал он. – Я ценю это.
Она могла бы вечно стоять так, в залитом теплым солнечным светом дворе, с его рукой на ее плече. Но Джон снял руку.
– Так кто же это был?
– Вестник из Уайтхолла. Король покупает для королевы усадьбу в Уимблдоне, и они хотят, чтобы ты делал там сад.
Она замолчала на мгновение.
– Советник короля и его первый министр под судом, судьи настроены враждебно, ему грозит смертная казнь, а у короля есть время, чтобы послать за тобой и заказать новый сад.
– Что ж, по крайней мере, это решит проблему с продажей семян и растений, – сказал Джон. – Если я буду делать новый сад для короля, значит нам понадобятся все наши запасы. Мы снова с прибылью, Эстер. Мне сразу нужно ехать?
– До того как я узнала, о чем идет речь, я сказала, что ты по дороге в Отландс. Так что ты можешь ехать сегодня или завтра.
– Наши беды кончились! – счастливым голосом воскликнул Джон. – Новый сад для короля! И он покупает все наши саженцы и растения.
– Не думаю, что наши неприятности закончатся так быстро, – осторожно сказала Эстер. – Будь очень осторожен, Джон, когда встретишься с королем и королевой.
Когда Джон приехал в Уимблдон, короля и королевы было не найти.
– Их величества гуляют в саду одни, – сказал один из придворных. – Вам велено пойти туда и найти их. Вы можете подойти к их величествам.
Джон, привычный к дворцовым нравам, ожидал, что с королем и королевой, которые гуляли одни, будет двадцать-тридцать придворных. Но на сей раз они действительно были одни, только вдвоем. Она держала его под руку, и, когда они шли рядом, ее шелковые юбки шелестели, прикасаясь к его ногам.
Джон колебался, думая, что раз уж они предпочли быть действительно только вдвоем, значит они наслаждаются этим одиночеством. Но когда они обогнули газон и заметили его, королева улыбнулась, а король поманил его подойти характерным слабым мановением руки. Хотя они желали, чтобы все всегда думали, что они влюблены друг в друга, они предпочитали видеть друг друга в основном на публике. Королеве гораздо больше нравилось, когда все видели, как она купается в лучах обожания короля, а не когда они наслаждались уединением.
– А, садовник Традескант! – сказала королева.
Джон поклонился и упал на одно колено. Король поманил его пальцем, показывая, что Джон может встать, и Джон поднялся.
Он сразу увидел, что они гуляли по парку не просто ради беззаботного отдыха. Щеки королевы разрумянились, а веки были красными. Король выглядел бледным и напряженным.
– Ваши величества, – сказал Джон осторожно.
– Король купил для меня этот хорошенький домик, чтобы забыть обо всех наших волнениях, – сказала королева со своим мелодичным акцентом. – У нас сейчас очень много треволнений, садовник Традескант. Мы желаем отвлечься.
Джон поклонился.
– Тут может получиться превосходный сад, – сказал он. – Почва хорошая.
– Я хочу, чтобы все было сделано заново, – нетерпеливо сказала королева. – В прелестном стиле, соответствующем дому.
Она показала на усадьбу. Это было красиво расположенное новое здание из красного кирпича, с террасы двумя плавными дугами спускались ступени лестницы, а сад был расположен по склону холма.
– Хочу много фруктовых деревьев. Мы с королем будем приезжать сюда в середине лета, спасаться от шума и суеты двора, будем есть фрукты со своих деревьев, пить вино из своего винограда и есть дыни с…
Она замолчала.
– С грядок, – сказал король. – Они ведь растут на г-грядках, Традескант?
– Да, ваше величество, – сказал Джон. – Мой отец научился выращивать вкусные и спелые дыни, когда работал на сэра Генри Вуттона в Кентербери, и научил меня. Здесь я смогу выращивать для вас дыни и все виды фруктов.
– И красивые цветы, – добавила королева. – Белые и голубые цветы в регулярном саду.
Джон поклонился в знак согласия, стараясь спрятать лицо. Белые и голубые цветы были цвета Девы Марии. Королева просила сделать ей католический сад, когда город был на грани восстания, почти что в самом Лондоне.
– Нам нужно обзавестись местом, где мы сможем укрыться в эти смутные времена, – сказал король. – Маленький потаенный сад, Традескант. Место, где мы могли бы б-быть самими собой.
Королева, аккуратно подбирая шелковые юбки, чтобы не запачкаться о мокрую землю, отошла в сторонку, чтобы осмотреть заброшенный ручей.
– Я понимаю, – сказал Джон. – Ваше величество, вы собираетесь жить здесь только летом?
Страница 39
не бы нужно это знать. Если вас здесь не будет осенью, значит мне не нужно будет высаживать растения для этого времени года.– Да, – сказал король, – это будет летний д-дворец.
Джон кивнул в ожидании последующих распоряжений.
– Мне будет приятно подарить ей с-симпатичный небольшой домик, который принадлежал бы только ей, – сказал король, наблюдая за королевой, стоявшей на дальнем конце маленький террасы. – Мне предстоит заняться очень важным делом – я должен защитить корону от необузданных и порочных людей, которые рады были бы свергнуть меня. Я должен защитить корону от левеллеров, с…с-сектантов и индепендентов, которые хотят порвать узы, соединяющие страну воедино. И всем этим должен заниматься я. Только я могу защитить страну от немногих безумцев. Чего бы это мне ни стоило, я должен сделать это.
Джон знал, что нельзя ничего говорить, но в голосе короля звучала такая странная смесь уверенности и откровенной аффектации, что он не мог промолчать.
– Вы уверены, что вам необходимо все это делать? – тихо сказал он. – Я знаком с несколькими сектантами, они очень тихие люди, им ничего не нужно от церкви, только возможность молиться по-своему. И уж совершенно точно, что никто в нашей стране не хочет причинить вред вам, или королеве, или принцам.
Карл выглядел трагично.
– Нет, х-хотят, – просто сказал он. – Они заходят все дальше и дальше, не думая о стране. Они хотят урезать мои права, пока я не превращусь в незначительного принца, вроде как венецианский дож, или в орудие в руках парламента. Они хотят, чтобы власть, которую мне передал отец, а ему передала его тетя, превратилась в ничто. Когда наша страна была по-настоящему великой? При короле Генрихе, королеве Елизавете и моем отце, короле Якове. Но они этого не помнят. Они не хотят помнить. Я должен бороться с ними, как с изменниками. Это в-война не на жизнь, а на смерть.
Королева услышала повышенный голос супруга и поспешила присоединиться к ним.
– В чем дело, муж мой? – спросила она.
Король повернулся к жене, и Традескант был рад, что она подошла, чтобы успокоить короля.
– Я говорил, что эти ненормальные в парламенте не успокоятся, пока не разрушат мою церковь и мою власть.
Джон ждал, что королева утешит его, скажет, что ничего дурного против него не замышляется. Он надеялся, она напомнит королю, что король и королева, которыми он так восхищался, – его отец Яков и его двоюродная бабка Елизавета – всю свою жизнь плели сложные нити компромиссов и добивались соглашения.
Оба они имели дело с сильными парламентами, и оба употребляли всю свою власть, все свое обаяние на то, чтобы обратить споры в свою пользу, разделяя оппозицию и соблазняя своих врагов. И ни тот ни другой не встали бы в оппозицию, силой пытаясь переломить баланс власти в стране. Они выжидали бы, а потом разрушили силы врагов.
– Мы должны уничтожить их, – категорично заявила королева. – Прежде чем они уничтожат нас и страну. Мы должны захватить контроль над парламентом, армией и церковью, а потом удержать его. И мы не пойдем ни на какие компромиссы, так ведь, любовь моя? И ты никогда и ни в чем не уступишь!
Он взял ее руку и поцеловал ее, как будто она дала ему самый мудрый и взвешенный совет.
– Вот видишь, какие у меня советчики! – с улыбкой сказал он Традесканту. – Видишь, какая она умница и какая непреклонная. Достойная наследница королевы Елизаветы! Женщина, которая могла бы снова победить испанскую Армаду.
– Но мы говорим не об испанцах, – заметил Джон.
В голове у него звучал голос Эстер, приказывающей ему замолчать, но он все-таки рискнул и продолжил:
– Мы говорим об англичанах, следующих голосу своей совести. Это ваши подданные, а не иностранные враги.
– Они изменники! – с яростью промолвила королева. – И поэтому они хуже испанцев, которые, может быть, и враги нам, зато верны своему королю. А изменник хуже бешеной собаки. Его нужно уничтожать не раздумывая.
Король кивнул:
– Мне ж-жаль, садовник Традескант, что ты симпатизируешь им.
Невзирая на легкое заикание, слова прозвучали в высшей степени угрожающе.
– Я просто надеюсь на мир и на то, что все добрые люди могут надеяться на мир, – пробормотал Джон.
Королева уставилась на него, обуянная внезапным подозрением.
– Ты мой слуга, – сказала она категорически. – Не может быть никаких сомнений, на чьей ты стороне.
Джон попытался улыбнуться:
– Не знал, что нужно выбирать чью-то сторону.
– И тем не менее, – жестко сказал король. – Конечно, мы выбираем, на чьей мы стороне. Много лет я платил тебе деньги, и ты работал в моем доме или в доме моего дорогого герцога, когда был еще совсем мальчишкой. И твой отец всю жизнь работал у моих советников и слуг и у советников и слуг моего отца. Ты ел наш хлеб с того самого времени, как тебя отлучили от груди. Так на чьей ты стороне?
У Джона перехватило горло. Он сглотнул, чтобы стало легче дышать.
– Я за процветание родины, за мир, за то, чтобы вы владели всем, что принадлежит вам, ваше величество, – сказал он.
– Всем,
Страница 40
что всегда принадлежало мне, – подсказал король.– Конечно, – согласился Джон.
Королева неожиданно улыбнулась.
– Но ведь это же мой дорогой садовник Традескант! – беспечно сказала она. – Конечно, он за нас. Ты же первым бросишься в битву со своей маленькой мотыжкой?
Джон попытался улыбнуться и вместо ответа просто поклонился.
Королева положила руку ему на предплечье.
– А мы никогда не предаем тех, кто верен нам, – сладким голосом проворковала она. – Мы связаны с тобой так же, как и ты связан с нами, и мы никогда не предадим верного слугу.
Она кивнула королю, как бы предлагая ему запомнить этот урок.
– Когда человек готов дать обет верности, он найдет в нас верного господина.
Король улыбнулся жене и садовнику.
– Конечно, – сказал он. – От самого высокопоставленного слуги до самого низшего. Я никогда не забываю ни верности, ни предательства. И все у меня получают по заслугам.
Лето 1641 года
Джон вспомнил эти слова в тот день, когда графа Страффорда бросили в Тауэр, в тюрьму для изменников, чтобы казнить после того, как король подписал Билль об опале[5 - Билль об опале – законодательный акт, объявлявший человека виновным в тяжком преступлении без судебного разбирательства или соответствующей процедуры и предусматривавший смертную казнь.] – смертный приговор графу.
Король поклялся Страффорду, что никогда не предаст его. Он написал ему записку, в которой давал слово короля, что за его службу никогда не пострадают «ни его жизнь, ни честь, ни состояние». Это были точные слова.
Самые осторожные и хитрые члены Тайного совета бежали из страны, когда поняли, что парламент атаковал главным образом не короля, а Тайный совет. Большинство из них очень быстро поняли, что, несмотря на все обещания, король и пальцем не пошевелит, чтобы спасти доверенного слугу от смерти за своего короля. Но епископ Или и архиепископ Уильям Лауд были слишком медленными или слишком доверчивыми. Их тоже бросили в Тауэр, вместе с их союзником Страффордом, за заговор против безопасности королевства.
Все эти долгие весенние месяцы парламент заседал по делу Страффорда и выяснил, что тот рекомендовал призвать армию ирландских католиков покорить «это королевство». Если бы король прервал процесс и настоял на том, что Страффорд имел в виду Королевство Шотландия, он мог бы спасти его от палача. Но он не сделал этого.
Король молчал в маленькой комнатушке, где сидел и слушал, как шел процесс. Он ни на чем не настаивал. Он предложил довольно неуверенно, что, если они пощадят жизнь старика, он никогда больше не послушается его советов. Члены парламента заявили, что не могут даровать ему жизнь. В течение короткого времени король мучительно боролся с собственной совестью. Но борьба длилась недолго. Очень скоро он подписал смертный приговор Страффорду.
– Представляешь, он послал принца Генри просить о помиловании! – Изумленная Эстер вернулась в мае из Ламбета с телегой, полной покупок, и головой, полной новостей. – Бедного маленького мальчика, десяти лет от роду! Король посылает его в Вестминстер, чтобы он выступил перед всем парламентом и умолял о том, чтобы графу сохранили жизнь. И они ему отказали! Разве можно так поступать с ребенком?! Он теперь всю жизнь будет думать, что графа казнили только из-за него!
– Тогда как виноват в этом только король, – поддержал ее Джон. – Он мог отрицать, что Страффорд вообще ему что-то советовал. Он мог выступить в его защиту. Он мог взять на себя ответственность за решения. Но он позволил Страффорду взять всю вину на себя. А теперь он позволит Страффорду умереть за него.
– Его казнят во вторник, – сказала Эстер. – Все рыночные торговки закрывают лавки на весь день и собираются идти в Тауэр, смотреть, как ему отрубят голову. И подмастерья тоже берут выходной, второй праздничный день в мае.
Джон тряхнул головой:
– Вот тебе и королевская благосклонность. Тяжелые настали времена для его слуг. А что слышно об архиепископе Лауде?
– Все еще в Тауэре, – сказала Эстер.
Она поднялась на ноги и ухватилась за борт телеги, чтобы слезть вниз, но Джон вытянул руки, подхватил ее и поставил на землю. Она даже замерла, ощущая непривычность его прикосновения. Это было почти объятие, его рука покоилась на ее талии, а головы почти соприкасались. Потом он отпустил ее и пошел к задку телеги.
– Ты накупила столько всего, будто готовишься к осаде! – воскликнул он.
Тут смысл его собственных слов дошел до него, и он повернулся к ней:
– Зачем ты накупила столько?
– Я не хочу снова ехать на рынок на этой неделе, а может, и дольше, – сказала она. – И горничных тоже посылать не хочу.
– Почему?
Она ответила маленьким беспомощным жестом. Ему вдруг пришло в голову, что до сих пор он видел в ее движениях только уверенность и определенность.
– В городе происходит что-то не то, – начала она. – Я не могу даже описать, что именно не так. Неспокойно. Как небо перед грозой. Люди обсуждают что-то, собираясь на углах улиц, и замолкают, когда я прохожу мимо. Все смотрят
Страница 41
руг на друга так, как будто хотят заглянуть друг другу в самое сердце. Никто не знает, кто друг, а кто враг. Король и парламент разорвали страну надвое, как лопнувший стручок гороха. И теперь мы, как горошины, рассыпались и раскатились во все стороны, и никто не знает, что делать.Джон посмотрел на жену, стараясь впервые за их семейную жизнь понять, что она может чувствовать. Внезапно он понял, в чем дело:
– Ты выглядишь испуганной.
Она отвернулась к борту телеги, как будто этого чувства следовало стыдиться.
– Кто-то бросил в меня камень, – сказала она очень тихо.
– Что?
– Кто-то бросил камень, когда я уходила с рынка. Он попал мне в спину.
Джон был ошеломлен:
– Тебя забросали камнями? В Ламбете?
Она тряхнула головой:
– Да так, только задело. Камень бросили не для того, чтобы сделать мне больно. Я думаю, это скорее было оскорбление, предупреждение.
– Но с какой стати кто-то на рынке Ламбета хочет тебя оскорбить? Или о чем-то предупредить?
Она пожала плечами:
– Все прекрасно знают, что ты королевский садовник, слуга короля, и твой отец до тебя тоже служил королю. И всем этим людям совершенно не хочется знать, что у тебя на душе, о чем ты думаешь как частное лицо. Они думают о нас как о королевских слугах, а короля не очень-то почитают в Ламбете и в Сити.
Мысли в голове у Джона закружились водоворотом.
– Тебе больно? Ты ушиблась?
Она хотела было ответить отрицательно, но споткнулась на первом же слове. И тут Джон не раздумывая обнял ее, дал выплакаться на его груди и выговориться.
Она боялась, она очень боялась. И она боялась каждый рыночный день с того самого дня, когда вновь был созван парламент, а король вернулся домой после поражения от шотландцев.
Торговки отказывались обслуживать ее, они заламывали цены, они обвешивали ее, когда она покупала муку. А мальчишки-подмастерья бежали за ней и выкрикивали разные слова. И когда ей в спину ударил камень, она решила, что это был всего лишь первый из града камней и что за ним последуют другие, собьют ее с облучка, сбросят на землю и она так и останется лежать на улице.
– Эстер! Эстер!
Джон крепко держал ее, пока она сотрясалась от рыданий.
– Моя дорогая, моя дорогая, моя маленькая женушка!
Она мгновенно перестала плакать:
– Как ты назвал меня?
Он сам не понимал, что говорит.
– Ты назвал меня своей маленькой женушкой и дорогой… – повторила она.
Она вытерла глаза, но другой рукой крепко держала его за воротник:
– Ты назвал меня дорогой, ты никогда еще так меня не называл.
На его лице появилось знакомое замкнутое выражение.
– Я испугался за тебя, – сказал он, как будто это был грех – назвать жену ласковым именем. – На секунду я забылся.
– Ты забыл, что ты уже был женат. Ты обращался со мной так, как будто я твоя жена – жена, которую ты… любишь, – сказала она.
Он кивнул.
– Я рада, – мягко сказала она. – Я бы так хотела, чтобы ты любил меня.
Он очень нежно высвободился из объятий.
– Мне не следует забывать, что я уже был женат, – твердо сказал он и пошел к дому.
Эстер осталась стоять рядом с повозкой, глядя на то, как кухонная дверь закрылась за ним. И поняла, что у нее не осталось больше слез, чтобы плакать. Осталось лишь одиночество, разочарование и сухие глаза.
Лето 1641 года
За все лето Эстер больше ни разу не появилась на рынке. Она была права, опасаясь настроений, царивших в деревне Ламбет.
Как-то ночью мальчишки-подмастерья точно с цепи сорвались, эту лихорадку подхватили рыночные торговки и даже серьезные прихожане местной церкви. Они собрались в решительную толпу и прошли по улицам, выкрикивая: «Долой папистов! Долой епископов!» Самые громкие и отчаянные крикуны осмелились даже повторить пару раз: «Долой короля!»
Они перебросили несколько горящих веток через высокие стены пустующего дворца архиепископа и попытались прорваться через запертые ворота, правда без особого энтузиазма. Потом они прошли по Хай-стрит Ламбета и выбили все окна, в которых не горел свет в поддержку парламента. Они промаршировали вниз по дороге, но так и не добрались до Ковчега.
И Джон возблагодарил Господа за удачу Традескантов, вновь поместившую их на самой грани великих событий и опасностей и в то же время пощадившую семью, находившуюся на волосок от крупных неприятностей.
После той ночи Джон посылал на рынок помощников садовника и конюха. И хотя они часто путались в заказах и останавливались в тавернах, чтобы пропустить по кружечке эля, по крайней мере, это означало, что любое ворчание по поводу королевского садовника направлено не на Эстер.
Джону пришлось уехать в Отландс. Но перед отъездом он заказал деревянные ставни на все окна в доме, особенно на большие окна венецианского стекла в зале редкостей. Он нанял еще одного работника, чтобы тот не спал по ночам, а наблюдал за Саут-Ламбет-роуд на случай, если по ней пойдет толпа. И как-то глубокой ночью они с Эстер вышли из дома с затененными фонарями – вычистить старый ледник и поставить тяжелый засов на т
Страница 42
лстые деревянные двери, чтобы получилось надежное хранилище для самых ценных экспонатов.– Если они пойдут против нас, бери детей и уходи из дому, – распорядился Джон.
Она покачала головой, и он не смог не восхититься ее хладнокровием.
– У нас есть пара мушкетов, – возразила она. – И я не позволю банде бездельников-подмастерьев разорить наш дом.
– Тебе не следует рисковать, – предупредил он.
Она улыбнулась напряженной, решительной улыбкой.
– Сейчас все, что ни делай, все рискованно, – сказала она. – И я прослежу за тем, чтобы мы безопасно пережили это время.
– Но я должен уехать. – В голосе Джона было беспокойство. – Меня вызывают в Отландс. На следующей неделе туда приедут их величества, и я должен показать им сады в самом наилучшем виде.
Она кивнула:
– Я знаю, ты должен уехать. Я постараюсь сделать так, чтобы здесь все было в порядке.
Джон был в Отландсе, ожидая, что приедет весь двор, но королева появилась в одиночестве. Короля и половины двора не было. Шли слухи, он отправился на север, чтобы самому вести переговоры с шотландцами.
– Он в Эдинбурге и все исправит. – Королева, улыбаясь любезной улыбкой, нашла Джона в саду, обрезающего розы.
Она старалась скрывать скуку наилучшим образом. С ней было только несколько придворных дам. Старая свита, состоявшая из флиртующих артистичных бездельников, распалась. Самые предприимчивые и амбициозные мужчины сопровождали короля. От двора воюющего короля исходил притягательный аромат возможностей и продвижения, а молодежь устала от мира и двора, посвященного супружеской любви в течение столь долгого времени.
– Все разрешится благополучно, – обещала королева. – Как только они увидят своего короля, он очарует их и заставит признать, что они были глубоко не правы, выступив против него.
Джон кивнул:
– Надеюсь, что так оно и будет, ваше величество.
Она подошла к нему поближе и понизила голос.
– Мы не вернемся в Лондон, пока все не уладится, – призналась она. – Даже в мое маленькое поместье в Уимблдоне. Мы шагу не сделаем вблизи Вестминстера! После смерти моего лорда Страффорда…
Речь ее прервалась.
– Они говорят, что следующей после графа буду я! Они будут судить меня за то, что я давали королю изменнические советы!
Джону с трудом удалось удержаться от того, чтобы не взять в свои руки одну из ее маленьких белых ручек. Она выглядела по-настоящему испуганной.
– Он должен был держать себя с ними смелее, – прошептала она. – Мой муж не должен был позволять им схватить Страффорда и Лауда. Если он будет позволять им хватать наших людей одного за другим, то мы все пропали. И тогда он останется совсем один, а они уже попробовали крови. Он должен был грудью встать на защиту Уильяма Лауда, он должен был сделать все, чтобы спасти Страффорда. Как я могу быть уверена, что он защитит меня, если понадобится?
– Ваше величество, так далеко все не зайдет, – попытался утешить ее Джон. – Вы же сами говорите, что король вернется домой и все разрешится.
Она сразу повеселела.
– Он может швырнуть им в парламент пару баронских титулов и должности при дворе, – сказала она. – Они ведь все низкого происхождения, обычные простолюдины из провинции. У них нет ни образования, ни воспитания. Они откажутся от своего безрассудства, если предложить им хорошую цену.
Джон почувствовал, как в груди поднимается хорошо знакомое чувство раздражения.
– Ваше величество, я думаю, что они люди принципиальные. И лорда Страффорда они обезглавили не по капризу. Я думаю, они верят в то, что делают.
Она тряхнула головой:
– Конечно же нет! Они постоянно плетут интриги с шотландцами, или голландцами, или с кем-нибудь еще в своих собственных целях. Палата лордов их не поддерживает, двор против них. Это просто мелкие человечишки из деревень, кукарекающие, как маленькие петушки на собственных навозных кучах. И мы должны просто свернуть им шею, как маленьким петушкам.
– Молюсь за то, чтобы король нашел способ договориться с ними, – упорно повторил Джон.
Она улыбнулась ему чарующей улыбкой:
– Ну конечно, я тоже! Он пообещает им что угодно, тогда они проголосуют за налоги, так нужные нам, за армию, чтобы разгромить шотландцев. Потом они могут возвращаться к своим навозным кучам, а мы сможем снова править без них.
Осень 1641 года
Дела короля и королевы могли бы обернуться по-разному, если бы не четвертое королевство – Ирландия.
Новость о том, что Страффорд мертв, пронеслась по Ирландии как огонь по пустоши. Страффорд заправлял в Ирландии со смесью жесткого законопослушания и ужасающего произвола. Он правил ирландцами как циничный старый солдат, и единственным законом в стране был закон неодолимой военной силы.
Как только он умер, ирландские католики восстали против протестантских угнетателей в дерзком урагане ярости. Страффорд жестоко подавлял их. Но Страффорда больше не было. Самые разные слухи носились по королевству, пока наконец каждый мужчина, который называл себя мужчиной, не взялся за вилы или мотыги и не набросилс
Страница 43
на вновь прибывших протестантских поселенцев и жадных захватчиков ирландских земель – протестантских лордов. Восставшие не щадили ни самих поселенцев, ни их женщин, ни их детей.Новости о том, что произошло, самым жутким образом приукрашенные перепуганным воображением протестантского меньшинства в стране, которая им не принадлежала, дошли до Лондона в октябре и в тысячи раз усилили ненависть против католиков. Даже Эстер, обычно такая рассудительная и уравновешенная, отбросила благоразумие и вечером в семейной молитве молилась вслух о том, чтобы Господь покарал ужасных варваров-ирландцев и сохранил свой избранный народ, находящийся в этой самой что ни на есть варварской стране. И дети Традесканта, Фрэнсис и Джонни, с глазами круглыми от ужаса, испуганные тем, что слышали в кухне и на конюшне, тоже прошептали: «Аминь».
Католические повстанцы поднимали протестантских детей на пики, жарили их на костре и ели на глазах мучеников-родителей. Католические повстанцы жгли дома и замки вместе с их протестантскими владельцами, запертыми внутри. У каждого был рассказ, полный свежего и невероятного ужаса. Никто не подвергал сомнению эти истории. Все они были правдой. Все происходящее было хуже самого страшного ночного кошмара. И все на самом деле было еще хуже, чем рассказывали.
Происходящее на краткое время напомнило Джону о той ожесточенной женщине в Виргинии, называвшей индейцев язычниками и чудовищами и рассказывавшей истории о том, как снимали скальпы, сдирали кожу и пожирали людей заживо. На миг он отмахнулся от того ужаса, который захватил всю Англию, на миг усомнился в том, были ли все эти истории так правдивы, как клялись рассказчики. Но только на миг. Обстоятельства были такими убедительными, истории были такими яркими. Все говорили об этом. Это должно было быть правдой.
Но ситуация становилась все хуже. На улицах Ламбета и Лондона люди не называли это восстание ирландским. Его называли восстанием королевы. Все были абсолютно убеждены в том, что кошмарные слухи, доходившие из Ирландии, – святая правда. И что восстание в поддержку дьявольских католиков раздувала сама Генриетта-Мария. Что королева хотела видеть свободную католическую Ирландию и что, как только она отважится, она призовет своих собратьев-католиков из Ирландии в Англию, чтобы они резали и ели английских младенцев и в Англии тоже.
Весна 1642 года
Парламент все еще заседал, подбираясь все ближе в своей работе к прямым обвинениям против королевы. Эти обвинения были жесткими и ужасающими, парламент не колебался и не собирался отступать. Они обвинили двенадцать епископов в государственной измене. Обвинения предъявлялись одному за другим, пока перед судом палаты общин не прошла целая дюжина епископов. Теперь жизнь каждого из них висела на волоске.
Затем прошел слух, что следующей на очереди будет королева.
– Что ты собираешься делать? – спросила Эстер у Джона.
Они сидели в тепле и уюте комнаты с редкостями, где огонь в большом камине помогал содержать коллекцию в тепле и сухости, защищая ее от порывов ледяного дождя со снегом, бившихся в величественные окна. Эстер полировала раковины и драгоценные камни так, что они сияли на своих подставках из черного бархата. Джон готовил ярлыки для новой коллекции изделий из резной слоновой кости, которые только что прибыли из Индии.
– Не знаю, – ответил он. – Я должен ехать в Отландс, посмотреть, что сажать в садах на следующий год. Там я больше узнаю, как обстоят дела.
– Планировать сады для королевы, которой вот-вот отрубят голову? – тихо спросила Эстер.
Джон встретил ее взгляд, губы его искривились от беспокойства.
– Я следую твоему кредо, жена. Я стараюсь выжить в эти трудные времена. Лучшее, что я могу придумать сейчас, – это вести себя так, как будто все осталось по-прежнему.
– Но, Джон… – начала было она.
Стук в дверь прервал их беседу. Они застыли на месте.
Джон увидел, как румянец отхлынул со щек Эстер и рука, в которой она держала тряпку, задрожала, будто от лихорадки. Они стояли в полном молчании, потом услышали, как горничная подошла к двери и вслед за этим – обнадеживающий звон монетки, которую посетитель заплатил за осмотр коллекции.
Эстер быстро убрала тряпку для пыли в карман фартука и настежь распахнула красивую двойную дверь в зал перед посетителем. Это был хорошо одетый мужчина, однако, судя по покрою коричневого костюма и обветренному лицу, человек он был не городской. Он остановился на пороге и осмотрелся, отдавая должное величественному, импозантному залу и жаркому огню в камине.
– Да, до чего же хорошо, – произнес он с приятным мягким акцентом жителя западных краев.
Эстер выступила вперед.
– Добро пожаловать, – любезно сказала она. – Это Джон Традескант, а я его жена.
Посетитель наклонил голову.
– Меня зовут Бенджамен Джордж, – сказал он. – Из Йовила.
– Приехали в Лондон погостить?
– Нет, по делу. Представляю наш городок Йовил в парламенте.
Джон выступил вперед:
– Моя жена покажет вам нашу коллекцию, но прежд
Страница 44
я хотел бы вас спросить, какие новости?Посетитель явно осторожничал.
– Не могу даже сказать, плохие новости или хорошие, – сказал он. – Я возвращаюсь домой, парламент распущен. Вот все, что я знаю.
Джон и Эстер обменялись быстрым взглядом.
– Парламент распущен?
Он кивнул:
– Сам король ворвался к нам, чтобы арестовать пятерых членов парламента. Никогда бы не подумал, что он вот так вот позволит себе войти в парламент со своими солдатами. Хотел ли он их арестовать за измену или убить прямо на месте, я уж и не знаю!
– Боже мой! – воскликнул Джон в ужасе. – Он обнажил меч в палате общин?
– Что случилось? – настойчиво переспросила Эстер.
– Сначала он вошел очень вежливо; правда, его окружала стража. Попросил разрешения сесть и сел в кресло спикера. Но их уже не было – тех, за кем он явился. Они выскользнули через заднюю дверь за полчаса до того, как король вошел через парадный вход. Конечно, их предупредили. Король поискал их взглядом, сказал пару фраз и потом ушел.
Джон старался побороть раздражение, которое вызывала у него медлительная речь их гостя.
– Но зачем же он тогда приходил, если уже было поздно арестовывать этих людей?
Посетитель пожал плечами:
– Я думаю, это был просто демонстративный жест, но у него ничего не получилось.
Эстер быстро взглянула на Джона. Джон даже крякнул от нетерпения:
– Вы хотите сказать, что король отправился в парламент вместе со своей стражей, чтобы арестовать пять членов палаты общин, и ему не удалось этого сделать?
Гость кивнул.
– И он просто взбесился, – добавил он.
– Еще бы. И что он теперь собирается делать?
– По этому поводу… ничего не могу сказать.
– Тогда что собирается делать парламент?
Гость медленно покачал головой. Эстер, видя, что ее муж уже готов взорваться от нетерпения, а их посетитель все еще обдумывает свой ответ, прикусила губу, чтобы заставить себя промолчать и не вмешиваться.
– По этому поводу… тоже не могу ничего сказать.
Джон пошел было к двери быстрым шагом, потом повернул обратно:
– А что делается в городе? Все спокойно?
Сквайр тряхнул головой, озадаченный такой быстрой сменой темы разговора:
– Ну, для поддержания спокойствия собираются вызвать специальные отряды лорд-мэра, все королевские слуги попрятались, в Сити все позакрывалось, а народ приготовился к бунту… или к чему-нибудь похуже.
– Что может быть хуже? – спросила Эстер. – Что может быть хуже бунта в Сити?
– Война, я думаю, – медленно сказал гость. – Война может быть хуже, чем бунт.
– Кого с кем? – сурово спросил Джон. – Война кого с кем? О чем вы говорите?
Посетитель посмотрел ему в лицо, явно борясь с чудовищностью того, что должен был сказать.
– Боюсь, что это будет война между королем и парламентом.
Наступило короткое молчание. Традесканты были потрясены.
– Значит, дошло уже до этого? – спросил Джон.
– Вот поэтому я и приехал посмотреть на самое интересное в Лондоне. Я пообещал себе, что не уеду домой, не посетив вас.
Джордж осмотрелся:
– И теперь я вижу, это даже больше, чем я ожидал.
– Я все вам покажу, – пообещала Эстер. – Простите наше нетерпение, мы очень хотели узнать новости. А что вы будете делать, когда вернетесь домой?
Он вежливо ей поклонился:
– Я соберу всех мужчин среди своих домочадцев, вооружу их и буду обучать сражаться, чтобы они могли защитить свою страну от врагов.
– Но вы будете сражаться на стороне короля или парламента?
Он снова поклонился:
– Мадам, я буду сражаться за свою страну. Я буду сражаться за правое дело. Единственная закавыка – хотел бы я знать, кто прав.
Эстер показала ему все самое интересное в коллекции и, улучив момент, оставила его одного с позволением самому открывать ящики шкафов и рассматривать всякие мелочи. Джона не оказалось ни в доме, ни в оранжерее. Как она и опасалась, муж был на конюшне – стоял в походном плаще и ждал, когда оседлают его кобылу.
– Ты не поедешь! – воскликнула она.
– Я должен быть там, – возразил Джон. – Я не могу сидеть здесь в ожидании слухов и неясных вестей.
– Ты всего лишь садовник, – сказала жена. – Ты не придворный и не член парламента. Что тебе до того, ссорится король с парламентом или нет?
– Но у меня-то критическое положение. – Джон был тверд. – Я знаю слишком много, чтобы спокойно отсиживаться дома и нянчиться с собственным неведением. Если бы я знал меньше, я бы меньше переживал. Если бы я знал больше, мне легче было бы разобраться во всем и решить, что делать. Я как раз посредине между знанием и неведением и должен решить, на чьей я стороне!
– Оставайся в неведении! – сказала она с внезапной страстностью. – Иди в свой сад, займись рассадой для садов Уимблдона и Отландса. Занимайся делом, для которого ты был рожден. Оставайся дома, здесь ты в безопасности.
Он тряхнул головой и взял ее руки в свои.
– Я ненадолго, – пообещал он ей. – Переберусь через реку в Уайтхолл, разузнаю новости и вернусь. Не волнуйся так, Эстер. Я должен знать, что происходит, а потом сразу дом
Страница 45
й. Для нас же лучше, если будет ясно, откуда ветер дует. Для нашей же безопасности.Она не отнимала рук, наслаждаясь теплом его мозолистых ладоней.
– Говоришь-то ты правильно, но сам похож на мальчишку, собирающегося удрать, – проницательно заметила она. – Ты просто хочешь быть в центре событий, муженек. И не отрицай!
Джон лукаво подмигнул ей и быстро поцеловал в обе щеки.
– Прости, – сказал он. – Так оно и есть. Можно я удеру с твоим благословением?
У нее захватило дух от неожиданного нечаянного объятия, и щеки ее вспыхнули.
– С моим благословением, – повторила она. – Конечно, я благословляю тебя. Всегда.
Он вскочил в седло и пустил лошадь со двора неторопливым шагом. Эстер приложила руку к щеке, там, где ее легонько коснулись его губы, и проводила его взглядом.
Ему пришлось подождать, пока подойдет паром с местами для лошадей.
Движение на улицах в Сити на той стороне реки было оживленным, как никогда. Сотни людей толклись на узких улочках, спрашивали друг у друга, нет ли новостей, останавливали продавцов баллад и разносчиков листовок и требовали новостей у них.
Вооруженные группы маршировали по дорогам, расталкивая пешеходов и требуя, чтобы те кричали: «Ура! За короля!» Но тут же на другой дороге появлялась группа, выкрикивающая: «Ура! За Пима![6 - Джон Рут Пим (1584–1643) – выдающийся английский политический деятель, главный руководитель парламентской политики.] Долой епископов! Долой королеву-католичку!»
Когда Джон увидел, что две такие группы двигаются навстречу друг другу, он испугался, что его втянут в драку, и вместе с лошадью укрылся в боковой улочке.
Но роялисты перешли на одну сторону улицы, будто торопились по очень срочному делу, которое заставило их быстренько исчезнуть. Противники старательно делали вид, что не заметили их, и не стали гнаться за ними.
Джон посмотрел на эту картину и понял, что никто, как и он сам, не готов к открытому столкновению. Скандалисты на улице даже потасовки не хотели, не то что настоящей войны. Он подумал, что страна наверняка полна именно такими людьми, такими же как он, как честный парламентарий из Йовила. Все они понимали, что находятся во власти перемен, и все хотели принять участие в этих переменах, и все хотели поступить правильно, но были очень, очень далеки от понимания того, что же правильно.
Отец Джона знал бы. Он был бы за короля. У отца Джона была та самая несгибаемая вера, которую его сын так и не обрел.
Джон поморщился, подумав, насколько силен был его отец, имевший твердые убеждения, и насколько глубоко погряз он сам в многочисленных сомнениях. В итоге он все еще оплакивал одну женщину, почти влюбился в другую и женился на третьей. Будучи на службе короля, в глубине сердца был на стороне оппозиции. И получалось, что он постоянно разрывался между тем и другим.
Вокруг дворца Уайтхолл толпы были еще гуще. У ворот стояли вооруженные стражники с угрюмыми и мрачными лицами, сжимая в руках перекрещенные пики.
Джон, подъехав к гостинице, оставил лошадь в конюшне и в толкотне и давке пешком вернулся к дворцу.
Толпа представляла собой все ту же странную разнородную смесь. Были там попрошайки, нищие, калеки в лохмотьях и старых потрепанных ливреях, все они собрались там, чтобы покричать, а может, и получить несколько монет за продажную верность тому, кто заплатил.
Были там и рабочие, и женщины, и подмастерья с ремесленниками, и рыночные торговцы. Были и одетые во все черное серьезные проповедники церквей индепендентов и сектантов, были богатые купцы и люди из Сити, которые сами в драку не полезли бы, но сердца их жаждали борьбы.
Были там и матросы с кораблей, стоявших в порту. Они тоже кричали в поддержку парламента, потому что обвиняли короля и его французскую жену в бездействии по отношению к пиратам Дюнкерка. Были там и обученные отряды солдат, кое-кто из них пытался навести порядок и собрать всех своих вместе, а кое-кто впадал в неистовство и начинал вопить, что они все готовы умереть за права парламента.
Вся эта пестрая толпа орала и вопила на все лады, от свиста и шиканья тех, кто сам не знал, за что выступает, до упорядоченных выкриков тех, кто, наоборот, прекрасно понимал, чего хочет: «Долой епископов! Долой королеву!» И самый последний призыв, появившийся после того, как король явился в палату общин с мечом: «Долой привилегии!»
Джон пробрался в передние ряды толпы прямо к воротам Уайтхолла и крикнул, обращаясь к стражнику и пытаясь перекричать шум:
– Джон Традескант! Садовник короля!
Стражник чуть подвинулся, Джон поднырнул под пику и вошел.
Старый Уайтхолл был самым хаотичным из всех королевских дворцов – сплошная путаница из зданий, дворов и садов. Повсюду статуи, фонтаны, птичий щебет. Джон, надеясь встретить знакомое лицо, направился к королевским покоям. Завернув за угол, он остановился как вкопанный, потому что столкнулся почти лоб в лоб с самой королевой.
Она бежала, ее плащ развевался у нее за спиной, в руках она держала ларец с драгоценностями. За ней мчался корол
Страница 46
, в руках у него был его собственный походный пюпитр для бумаг. А за ним неслась добрая дюжина слуг и служанок, и каждый тащил в руках то, что мог унести. За ними следовали две няньки с двумя младшими королевскими детьми на руках. Пятилетняя принцесса Елизавета торопилась изо всех сил, стараясь не отставать, а оба молодых принца, Карл и Яков, замыкали процессию.Когда королева заметила его, Джон упал на колени, но она бросилась к нему и сунула ему в руки ларец.
– Садовник Традескант! – воскликнула она. – Возьми это!
Она повернулась к королю.
– Мы должны подождать! – настаивала она. – Мы должны смело взглянуть в лицо этому сброду! Мы должны их запугать!
Король потряс головой и жестом показал ей, что надо двигаться дальше. Неохотно она побежала впереди него.
– Я г-говорю тебе, они все взбесились! – кричал король. – Мы должны выбираться из Сити! Здесь не осталось ни одного преданного сердца. Они все сошли с ума. Нам нужно добраться до Хэмптон-Корта и подумать, что мы будем делать дальше! Там нужно будет вызвать солдат и посоветоваться.
– Мы пугаемся собственной тени как дураки! – завизжала она. – Мы должны встретиться с ними лицом к лицу и подавить их! Иначе мы так всю оставшуюся жизнь и будем убегать!
– Мы п-пропали! – закричал он. – П-пропали! Ты что, думаешь, я хочу, чтобы тебя судили за измену? Ты что, думаешь, я хочу увидеть твою голову на пике? Ты что, думаешь, я хочу, чтобы этот сброд схватил тебя и детей вот прямо сейчас?
Джон присоединился к свите слуг, бегущих за королевской четой к конюшне. Всю дорогу их ссора становилась все более и более неразборчивой, по мере того как ее французский акцент становился все заметнее от ярости, а его заикание все усиливалось от страха. Когда они добрались до конюшен, королева была вне себя от ярости.
– Трус! – гневно прошипела она. – Если ты сейчас уедешь из этого города, ты навсегда потеряешь его. Конечно, легче убежать, чем попробовать вернуть утраченные позиции. Ты должен показать им, что ты не боишься.
– Я… я… ничего не боюсь!
Он распрямил спину:
– Н-ничего! Но прежде чем делать что-то, я должен быть уверен, что ты и дети в безопасности. И именно вашу безопасность, мадам, я пытаюсь обеспечить в данную минуту. А о себе я не беспокоюсь! Н-ничуть!
Джон протиснулся вперед и поставил ларец с драгоценностями на пол кареты. Все происходящее снова продемонстрировало ему странную смесь робости и горделивости в характере короля. Даже в эту минуту, когда толпа колотила в ворота дворца, они оба разыгрывали все те же роли в своем бесконечном маскараде. Даже сейчас казалось, что они не совсем реальны.
Джон оглянулся. Слуги выглядели как зрители величественной пьесы. Никто не торопил события, никто не говорил ни слова. Единственными актерами были король и королева. В их пьесе были и потрясающий романтизм опасности, и героизм, и проигранное дело, и внезапное бегство.
Джон почувствовал, как от шума толпы на площади его сердце колотится в груди, он познал глубокий инстинктивный ужас перед толпой. Ему вдруг почудилось, что ворота вот-вот падут под натиском толпы и все эти люди ворвутся на конюшенный двор. И если они найдут тут королеву, рядом с ее дорожной каретой и с ларцом, полным драгоценностей, в руках, то может случиться все, что угодно. Вся сила и мощь королевской семьи, которые так превозносила королева Елизавета, опирались на миф о необыкновенном величии сиятельных особ. Дайте простому народу хотя бы раз услышать, как королева орет на их короля, точно французская торговка кружевами, и все – игра окончена.
– Я доставлю тебя в Хэмптон-Корт! И когда ты будешь в безопасности, я вернусь и раздавлю этих предателей! – поклялся Карл.
– Ты раздавишь их сейчас же! – завопила она. – Сейчас, до того, как наберут силу. Ты выйдешь к ним и бросишь им вызов. Ты уничтожишь их, или, клянусь, я уеду из этого королевства и никогда больше не вернусь! Во Франции умеют уважать принцессу крови!
Настроение сцены внезапно изменилось. Король взял ее руку и склонился над ней. Шелковистые волосы упали и скрыли его лицо.
– Н-никогда не говори так, – сказал он. – Ты королева этой страны, королева всех сердец. Это преданная страна, они л-любят тебя, я люблю тебя. Никогда даже не д-думай о том, чтобы оставить меня.
За воротами снова раздались громкие крики. Джон, позабыв о том, что ему надлежит помалкивать, не мог больше ждать в момент, когда им грозила опасность, что их схватят на конюшне, как пару слуг, собравшихся бежать вместе.
– Ваше величество! – торопливо сказал он. – Вы должны либо готовиться к осаде, либо попытаться вывести отсюда карету! Через минуту толпа будет здесь!
Королева остановила на нем взгляд.
– Мой верный садовник Традескант! – воскликнула она. – Оставайся с нами.
– Становись на запятки, – приказал король. – Будешь сопровождать нас в безопасное место.
Джон изумленно уставился на него. Единственное, о чем он думал, – это донести до них мысль о том, что медлить нельзя.
– Ваше величество? – переспросил он.
Страница 47
Король подсадил королеву в карету, где уже ждали маленькие принцы Карл и Яков, с глазами большими, как блюдца, от ужаса. Туда же забрались няньки с малышами и сам король. Джон захлопнул за ними дверцу. Он хотел сказать, что никак не может ехать с ними, но услышал нарастающий рев толпы у ворот и испугался, что если они начнут с ним спорить, требовать его услуг, сомневаться в его верности, это снова может вызвать задержку.Джон отступил чуть назад, ожидая, когда карета тронется в путь. Но она не двигалась. Никто ничего не делал без конкретного приказания, а король и королева снова были заняты спором внутри.
– Да, черт побери! Трогай! – заорал Джон, принимая командование на себя в отсутствие любого другого начальства, и сам запрыгнул на запятки, рядом с лакеями, цеплявшимися за спинку кареты.
– Давай на запад, в Хэмптон-Корт. И езжай аккуратно. Не дай тебе бог кого-нибудь сбить. Но не останавливайся!
Но даже и после этих слов лакеи замешкались у ворот, ведущих со двора.
– Открывай ворота! – заорал на них Джон, готовый взорваться от гнева.
Они бросились вперед, подчиняясь первому ясному приказанию, услышанному за целый день, и огромные деревянные ворота распахнулись настежь.
Когда ворота раскрылись и оттуда медленно выехала карета, мужчины и женщины в первых рядах толпы сразу же подались назад. Джон увидел, что они были захвачены врасплох внезапным движением ворот, видом прекрасных лошадей, богатством и роскошью позолоты королевского экипажа.
Изукрашенная карета короля с плюмажем из перьев на каждом углу крыши; огромные, высоко вскидывающие ноги арабские кони, запряженные под хомутами красной кожи с золотыми заклепками, все еще сохраняли таинство власти, божественной власти, даже если внутри этой кареты сидела королева-католичка. Но стоявшим впереди некуда было отступить под напором толпы, толкавшей их сзади.
У некоторых в толпе в руках были пики, но они использовали их пока что не как оружие, а как древки для стягов. На каждом таком древке было белое полотнище с нацарапанным на нем словом «Свобода!», толпа размахивала ими перед окнами кареты. Джон молился только о том, чтобы королева опустила лицо и хотя бы раз в жизни сидела тихо. Престиж короля мог помочь им безопасно проехать сквозь толпу, если королева не настроит народ против себя.
Из кареты до Джона донесся испуганный детский плач.
– Пошел! – скомандовал он кучеру, перекрикивая шум толпы. – Давай, давай! – крикнул он изо всех сил. – Дорогу королю! Законному королю!
– Свобода! – крикнул кто-то из толпы, размахивая пикой в опасной близости к лицу Джона.
– Свобода и король! – ответил Джон и услышал, как кто-то тут же подхватил новый лозунг.
Лакей рядом с ним попытался уклониться от плевка.
– Стой спокойно, дурак, или тебя стащат отсюда, – пробормотал Джон.
В любой момент настроение толпы могло измениться от шумного протеста к убийству. По-над крышей кареты Джон высматривал улицы, ведущие прочь из города.
– Дорогу законному королю! – кричал Джон.
На перекрестках толпа становилась все гуще.
– Вперед, вперед! – орал Джон кучеру.
Он был абсолютно уверен, что стоит им остановиться хотя бы на секунду, дверцы кареты тут же вырвут с корнем, королевскую семью вытащат из кареты и разорвут на части тут же, посредине улицы.
Если только толпа догадается, что может хотя бы на мгновение остановить карету, в которой сидит король, тогда они тут же поймут, что могут делать все, что им захочется. Все, что еще сдерживало их, так это старая фальшивая вера в королевскую власть, божественную природу монархии, которую проповедовал король Яков и в которую страстно верил Карл.
Толпа постепенно смыкалась вокруг кареты, пока та медленно ползла мимо, но никто еще не отваживался дотронуться до нее, как будто боялись обжечь руки о роскошную позолоту. Однако Джон понимал, что как только хотя бы кто-то один хотя бы раз прикоснется, то все сразу поймут, что король отнюдь не бог, не карающая десница. Если они отважатся хотя бы раз прикоснуться, то разорвут все.
– Назад! – орал Джон. – Дорогу королю!
Все теперь зависело от того, удастся ли карете выдержать мучительно медленную скорость пешехода, нигде не задерживаясь, не останавливаясь, двигаясь постоянно на запад, туда, где солнце посверкивало на воде в открытых сточных канавах, как бы указывая путь к безопасности.
Кто-то потянул его за полу куртки, Джон с трудом сохранил равновесие, ухватившись покрепче за ремень лакея, стоявшего рядом с ним на запятках. Он посмотрел вниз. Это была женщина, лицо ее было искажено яростью.
– Свобода! – выкрикнула она. – Смерть католикам! Смерть католической королеве!
– Свобода и король! – крикнул в ответ Джон.
Он попытался улыбнуться ей, но сухие губы не слушались. Только бы королева прятала лицо!
– Свобода и король!
Карета подскакивала на булыжной мостовой. Толпа становилась все гуще, но впереди уже была видна свободная дорога. Кто-то швырнул в дверцу кареты комком грязи, но толпа была слишком густой для того, чтобы швы
Страница 48
ять камнями. И хотя пики все еще поднимались в воздух при криках «Свобода!», они еще не были нацелены на стекла в окошках кареты.По мере того как экипаж все дальше продвигался по дороге, ведущей из города, толпа редела. Джон так и рассчитывал. У большей части этих людей были дома, или рыночные прилавки, или даже торговля в Сити, они ничего не выиграли бы, преследуя карету по Вестуэй. Кроме того, они уже запыхались и забава им надоела.
– Давайте откроем дверцы! – воскликнул кто-то. – Откроем дверцы и посмотрим на эту королеву, на католическую королеву. Послушаем, как она молится, что это за молитвы, которым они так хотели нас всех научить!
– Смотрите! – завопил Джон так громко, как только мог. – Ирландец!
Он показал назад, туда, откуда они приехали.
– Идет во дворец! Ирландский священник!
С ревом толпа повернула назад и побежала к дворцу, спотыкаясь и поскальзываясь на булыжниках, преследуя свои собственные ночные кошмары.
– А теперь гони! – заорал Джон кучеру. – Гони изо всех сил!
Кучер хлестнул лошадей, они рванулись вперед, карета дернулась, подскакивая на булыжной мостовой. Джон висел, прилепившись к задку кареты, как ракушка, покачиваясь на кожаных ремнях и пряча голову после того, как ветер сдул шляпу.
Когда они выбрались в пригороды Лондона, улицы были спокойны, люди либо забаррикадировались в домах и молились о мире, либо отправились в город.
Джон почувствовал, как судорога отпускает его горло, он ослабил хватку за ремень и спокойно покачивался всю дорогу до Хэмптон-Корта.
В Хэмптон-Корте короля не ждали. К приезду королевской семьи ничего не было готово. Кровати и мебель, ковры и картины – все осталось в Уайтхолле.
Выйдя из кареты, семья остановилась перед наглухо запертыми дверями дворца. Ни один слуга не появился, чтобы открыть им дверь.
Джону казалось, что мир рушится вокруг него. Он замешкался и оглянулся на своего государя. Король прислонился к грязному колесу кареты и выглядел совершенно изможденным.
– Не ожидал я такого приема! – мрачно сказал Карл. – Двери моего собственного дворца закрыты передо мной!
Королева умоляюще посмотрела на Традесканта:
– Что нам делать?
Джон почувствовал раздражающее чувство ответственности.
– Подождите здесь, – сказал он. – Я найду кого-нибудь.
Он оставил королевскую карету стоять перед внушительными и величественными парадными дверями и обогнул здание. Кухни были в обычном, неряшливом состоянии – пока во дворце нет короля, вся обслуга отдыхает.
– Проснитесь! – Джон просунул голову в дверь. – Король, королева и королевская семья ждут у дверей, пока вы их впустите.
Его слова произвели эффект брандера, взорвавшегося посреди скопища мелких шлюпок в гавани Уитби. Сначала воцарилось ошеломленное молчание, а потом поднялся страшный переполох.
– Бога ради, откройте же парадную дверь и впустите их! – приказал Джон и вернулся во внутренний двор.
Король все еще стоял, прислонившись к карете, и разглядывал внушительные крыши дворца с таким вниманием, как будто никогда их раньше не видел. Королева все еще сидела в карете. Оба не двинулись с места с того момента, как Джон оставил их, хотя дети хныкали в карете, а одна из нянечек молилась.
Джон изобразил на лице улыбку, подошел ближе и поклонился.
– Сожалею о столь скверном приеме, – произнес он.
Пока он произносил эти слова, парадная дверь со скрипом отворилась и оттуда выглянула испуганная физиономия лакея.
– Но в доме есть пара кухарок и домашних слуг, – обнадеживающе заявил Джон. – Они смогут обеспечить комфорт вашим величествам.
При виде слуги королева несколько оживилась. Она поднялась на ноги и подождала, пока лакей поможет ей выйти из кареты. Дети вышли вслед за ней.
Король повернулся к Джону:
– Благодарю тебя за службу, что ты оказал нам сегодня. Твой эскорт был очень полезен.
Джон поклонился.
– Я рад, что ваше величество благополучно прибыл сюда, – сказал он.
Уж по крайней мере это он мог сказать с чистой совестью. Он и самом деле был рад, что смог благополучно вывезти их из Лондона. Он не мог остаться в стороне и наблюдать, как принцев и королеву толпа вытащила бы из кареты, точно так же как не смог бы спокойно наблюдать за тем, как обижали бы Эстер и его детей.
– Пойди распорядись, чтобы нам приготовили к-комнаты, – велел король.
Джон замешкался.
– Я должен вернуться домой, – сказал он. – Я распоряжусь, чтобы все было сделано так, как вы пожелаете, и потом отправлюсь домой.
Король едва заметно повел рукой, что означало «нет».
Джон колебался.
– Ос… оставайся, пока здесь не установится хоть какой-то порядок, – сказал король невозмутимо. – Скажи им, чтобы приготовили наши личные покои и обед.
Джону ничего не оставалось делать, как только поклониться, осторожно отступая, удалиться и отправиться выполнять его приказания.
Сделать, собственно говоря, можно было немногое. Во всем дворце нашлась только одна кровать, достойная их.
И вот король, королева и оба наследных принца вынуждены были у
Страница 49
троиться на ночь в одной постели, на единственной проветренной простыне в целом дворце.Обед был подан обильный, но назвать его королевской трапезой было трудно. Не было позолоченных тарелок и кубков для сервировки. Все парадные атрибуты монархии: гобелены, ковры, золотые блюда и драгоценности, даже богато расшитое постельное белье – все, что всегда путешествовало вслед за королем по всей стране, – все осталось в Уайтхолле. В пустовавших дворцах оставались только вещи средней руки, и Хэмптон-Корт не был исключением. Королева ела из оловянной посуды с видом оскорбленного достоинства.
Обед подавали кухонные работники и придворные скромного происхождения и положения, которые присматривали за дворцом в отсутствие короля. Они подавали блюда согласно этикету, преклонив колено, но все церемонии на свете не могли скрыть, что на оловянных блюдах, которые ставились на простой дощатый стол, подавали всего-навсего хлеб и мясо.
– Завтра ты будешь сопровождать меня и королеву в Виндзор, – сказал король, закончив обед. – А оттуда в Дувр.
Традескант, сидевший за нижним столом, встал со скамьи и припал на колено на засохший тростник, покрывавший доски пола:
– Да, ваше величество.
Он держал голову низко, чтобы не было заметно его изумление.
– Проследи, чтобы лошади были готовы на рассвете, – приказал король.
Королевская семья поднялась со своих мест за верхним столом, находившимся на подиуме, и покинула парадный зал через дверь сразу за столом. Их гостиная наверняка была холодной и полной дыма из-за дымохода с плохой тягой.
– Они что, бегут? – спросил у Джона один из придворных, когда тот поднялся с колен. – Все сразу?
Джон посмотрел на него с ужасом:
– Они не могут так поступить!
– Им что, было так необходимо бежать из Лондона? Как трусам?
– Что вы можете знать об этом? Настроение сброда, собравшегося вокруг Уайтхолла, было достаточно воинственным. Были моменты, когда я боялся за их жизнь.
– Чернь! – презрительно усмехнулся придворный. – Они могли бросить им кошелек с золотом, и настроение тут же поменялось бы. Но если они бежали из Лондона, они могут совсем покинуть страну? За этим они торопятся в Дувр? Сесть на корабль, идущий во Францию? А что тогда будет с нами?
Джон покачал головой.
– Сегодня утром я расстался с женой перед собственной конюшней в Ламбете, – сказал он. – Я едва понимаю, где я сам сейчас нахожусь, не говоря уже о том, чтобы рассуждать, что станется с королем, королевой и их королевствами.
– Что ж, бьюсь об заклад, они спасаются бегством, – бодро заявил молодой человек и добавил совсем тихо: – И скатертью дорога.
Потом он щелкнул пальцами, подзывая свою собаку, и вышел.
Путешествие в Дувр было долгим, утомительным и холодным.
Укутанная королевская семья ехала в карете, а Джон, держась за ремень, стоял на запятках, на месте ливрейного лакея. К тому времени, когда карета, грохоча, вкатилась в замок в Дувре, пальцы Джона посинели, холодный ветер выбивал слезы из глаз, каждая косточка на лице болела так, будто у него была лихорадка. Со своего места позади кареты он слышал поверх стука колес, как королева нескончаемо жаловалась на всем пути по длинным замерзшим дорогам.
Ту ночь они спали в замке Дувра, в лучшем комфорте. Потом целую неделю не трогались с места, не в состоянии принять никакого решения. Вначале ждали известий, потом решили плыть во Францию, пропустили прилив, передумали, снова стали ждать свежих новостей.
После беспорядков в Лондоне придворные мало-помалу собирались в Дувре, вельможи прибывали из своих поместий.
Каждый имел свое мнение, всех король выслушивал с истинно королевской любезностью, но прийти к единому мнению никак не могли – никто не был в состоянии действовать.
Пока в течение этой недели промедления король и королева бросались от одного решения к другому, к ним присоединилась одиннадцатилетняя принцесса Мария, которая должна была отправиться в плавание к своему жениху в Голландию. И обнаружила, что королева, ее мать, была крайне зла на дочь за то, что та собиралась выйти замуж за протестанта и покинуть семью в трудный час. Принцесса Мария не пыталась возражать матери и вести себя непокорно, но куксилась в красноречивом молчании.
На рассвете из Тауэра привезли два тяжелых мешка. Джон ни о чем не спрашивал, но по суровому выражению лица стражника, который ни на миг не выпускал мешки из виду, предположил, что король отсылает сокровища страны за море вместе с женой и что ростовщики Европы будут снова кружить над драгоценными камнями Англии, как ястребы над жертвой.
Наконец король и королева приняли решение расстаться. Принцесса Мария должна была отплыть в Голландию на одном корабле, королева и трое младших детей собирались добраться до Франции на другом – на «Льве». Два принца – Карл и Яков – оставались с королем в Англии, чтобы попытаться найти решение, каким образом удовлетворить требования парламента.
Пока королевская чета с трудом расставалась, Джон и прочие слуги ждали на причале на некотором расст
Страница 50
янии. Король держал руки супруги и нежно целовал их.– Ты не уступишь им ни дюйма, – сказала королева.
Голос ее был требовательным и пронзительным, так что все стоявшие на причале могли слышать, как злая фея околдовывает короля Англии.
– Ты не сделаешь ни единой уступки. Их необходимо поставить на колени. Они должны знать, кто их хозяин. Ты не должен даже говорить с ними, прежде чем не поставишь меня в известность.
Карл снова поцеловал ее руки.
– Нет, – пообещал он. – Л-любовь моя, моя дорогая, любимая. Я буду думать о тебе все время.
– Тогда думай о том, что я не смогу вернуться, пока ты не казнишь предателя Пима за измену! – яростно сказала она. – И подумай о своем сыне, которому ты должен передать наследство в целости и сохранности. А я соберу в Европе такую армию, что мы уничтожим их, если они не согласятся! Так что не уступай ни в чем, Карл, я не разрешаю!
– Моя дорогая, д-дорогая любимая, – тихо повторял он.
Он поднял голову от ее рук, и она поцеловала его прямо в губы, как будто принимала у него торжественную клятву.
– Не забудь! – страстно воскликнула она. – Мы уже и так слишком многое потеряли из-за твоей слабости! Ни единой уступки без моего согласия. Ты должен сказать им, что это они должны признать свое поражение – и церковь, и армия, и парламент. Я королева, а не рыночная торговка, и я не собираюсь торговаться с ними. Ни единой уступки.
– Счастливого пути, любовь моя, – нежно сказал он.
Наконец она ему улыбнулась.
– Да хранит тебя Бог, – сказала она.
Не думая о том, какое впечатление произведет на слуг короля, ожидающих на причале, она перекрестила его голову ужасным католическим жестом. И Карл склонил голову под знаком Антихриста.
Генриетта-Мария подобрала свои пышные юбки и осторожно взошла по сходням на отплывающий корабль.
– И не забудь, – подняв голос, крикнула она уже с палубы корабля. – Никаких уступок!
– Нет, любовь моя, – печально сказал король. – Я скорее умру, чем р-разочарую тебя.
Корабль отошел от причала, и король велел подать ему коня. Он сел в седло и поскакал вперед, один, по крутым склонам холмов, окружавших маленький город, стараясь не упускать из виду парус королевы. Он скакал и махал ей шляпой, пока все уменьшавшийся корабль не исчез окончательно в блеклом тумане, стелившемся по волнам. И помазаннику Божьему ничего более не оставалось, как медленно и печально вернуться обратно в замок Дувра и написать жене, обещая, что он всегда будет делать только то, что она посчитает правильным.
После того как они вернулись в замок Дувра и разговелись, Джон незаметно отделился от группы придворных, окружавших короля. Он заказал коня из таверны и, когда был полностью готов покинуть замок, отправился искать короля.
– С разрешения вашего величества, я поеду домой, – осторожно сказал он.
Посмотрев на короля, он увидел, что тот был в одном из его настроений, которое можно было назвать в высшей степени драматическим. Джон отнюдь не желал стать аудиторией для одной из его трагических речей.
– Я обещал жене, что вернусь через пару часов, а прошли уже недели.
Король кивнул:
– Ты можешь п-поехать со мной, я еду в Лондон.
– Назад в Сити?
Джон был ошеломлен таким заявлением.
– Посмотрим. Посмотрим. Возможно, еще не п-поздно. Возможно, мы сможем договориться. Как ты думаешь, королева будет довольна, если мое следующее письмо придет из дворца Уайтхолл?
– Уверен, что все будут довольны, если вы сможете договориться о том, чтобы дворец вернулся к вам, – осторожно сказал Джон.
– Или я могу поехать в Б-бристоль, – сказал король. – Или на север?
Джон поклонился:
– Я буду молиться за ваше величество.
– Надеюсь, ты сможешь сделать больше, чем просто молиться. Надеюсь, ты будешь со мной.
Наступило неловкое молчание.
– В эти трудные времена… – начал было Джон.
– В эти трудные времена мужчина должен распрощаться с женой и выполнять свой долг, – категорически сказал король. – Долг нелегкий. Как это сделал я.
Джон поклонился.
– Ты можешь съездить, попрощаться с ней, а потом присоединяйся ко мне.
Джон снова поклонился, в голове его молнией проносились мысли, как бы избежать этой службы.
– Но я ведь только садовник, – сказал он. – Сомневаюсь, что буду полезен вашему величеству чем-либо иным, кроме содержания ваших дворцов в красоте. И когда королева вернется, я бы хотел, чтобы ее приветствовал прелестный сад.
Король смягчился при этих словах, но он был человеком, постоянно нуждающимся в эмоциональной поддержке. Потеря королевы заставила его льнуть к любому, а присутствие Джона было утешающим напоминанием о днях садов и маскарадов, поездок по стране и верноподданнических речах.
– Т-ты останешься со мной, – сказал он. – Когда вокруг меня соберется больше народа, я отошлю тебя в сад. Ну а пока что напиши жене и присоединяйся ко мне. Я остался без жены – не х-хочешь же ты быть счастливее своего короля?
Выхода не было.
– Конечно нет, ваше величество.
Прежде чем они покинули Дувр, он написа
Страница 51
письмо Эстер.Дорогая Эстер,
его величество повелел мне оставаться при нем, пока он не обоснуется на новом месте, где бы это ни было. В настоящее время мы направляемся на север, и я вернусь домой, как только получу на это разрешение. Или напишу тебе, если разрешения не будет. Пожалуйста, присматривай за детьми и нашими экспонатами. И береги себя. Если сочтешь нужным, спрячь редкости в знакомом тебе месте и уезжай с детьми в Отландс. Времена сейчас тяжелые, и я не могу давать тебе советы на расстоянии. Хотел бы я быть сейчас с тобой. Если бы я был свободен от долга перед королем, я и был бы с тобой.
Он не осмелился написать больше, так как боялся, что кто-то может украсть письмо и прочитать его. Но он надеялся, что она прочитает между строк и поймет его нежелание путешествовать с королем и принцами и его глубокую обеспокоенность тем, что никто из них, а меньше всех сам король, не представлял себе, куда и зачем им следует ехать и что делать дальше.
Они отправились на север, все еще не приняв никакого решения.
Удовольствие от поездки незамедлительно развлекло короля. Он обожал скакать верхом, ему нравилось освобождение от формальностей жизни при дворе. Он рассказывал о тех временах, когда они с герцогом Бекингемским проехали всю Европу – от Англии до Испании. И кроме них, не было больше никого – ни придворных, ни слуг. Он говорил об их нынешнем путешествии так, как будто это было такое же веселое приключение, и оба юных принца подхватили его настроение. Впервые в жизни принцу Якову и принцу Карлу разрешили ехать рядом с отцом как товарищам, и деревенские люди выстраивались по обочинам дорог, когда они въезжали в торговые города, и выкрикивали благословения красавцу-королю с непокрытой головой и двум очаровательным мальчикам.
Придворные, возвращавшиеся из загородных поместий и Уайтхолла, присоединялись к свите, и мало-помалу все путешествие превратилось в приключение. Кортеж ехал по весенней сельской местности, останавливаясь каждую ночь в охотничьем домике или в великолепном дворце Тюдоров.
Вокруг короля образовался двор, и многие верные ему дворяне, чтобы поддержать короля, глубоко запустили руку в собственные карманы. Они не скупились на организацию охоты, танцев и музыки повсюду, куда приезжал король. Но даже при этих условиях король делал долги, которые оставались неоплаченными.
Многие дворяне сидели дома, хотя их призывали, и не однажды. Многие не присылали денег. Когда король, уставший от провинциальных менестрелей, послал за придворными музыкантами, они ответили вежливым письмом, в котором написали, что приедут, если смогут, но поскольку им уже много месяцев не платили жалованье, то они не могут себе позволить выполнить повеление его величества без оплаты авансом. Впервые в жизни королю пришлось обходиться без собственных музыкантов. Денег не было ни на аванс, ни на оплату давнишних долгов.
Джон помалкивал, не напоминая королю о том, что его жалованье тоже не выплачивалось с конца прошлого лета, когда его назначили садовником в Отландсе на место отца, а также поручили заботиться о садах Уимблдона.
В конце концов, он следовал за королем вовсе не из-за денег. Ни любовь, ни верноподданнические чувства также не были причиной тому. Он не был ни корыстолюбивым наемником, ни тщеславным придворным. Он следовал за ним потому, что король отказывался отпустить его, а Джон еще не был готов отстаивать свою свободу. Лояльность по отношению к королю была скорее в память об отце, чья лояльность действительно никогда не подвергалась сомнению. «Чти отца своего» было одной из десяти заповедей. Джон попал в капкан привычек и собственных убеждений.
Он не прекращал попыток освободиться. Он говорил с королем во дворе конюшни прехорошенького охотничьего домика, который они реквизировали на неделю. Карл собирался на охоту на одолженной лошади и был в прекрасном расположении духа. Джон проверил, хорошо ли затянута подпруга под крылом седла, и посмотрел на короля:
– Ваше величество, а теперь вы разрешите мне уехать домой?
– Можешь доехать с нами до Теобальдса, – сказал король небрежно. – Там ведь один из садов твоего отца?
– Его первый королевский сад, – сказал Джон. – Я не знал, что двор снова собирается в путь. Мы возвращаемся в Лондон?
Король улыбнулся.
– Кто знает, – таинственно сказал он. – Игра еще даже не началась, Джон. Кто знает, какие ходы еще п-предстоит сделать.
– Для меня это не игрушки, – неосторожно взорвался Джон. – Как и для всех прочих мужчин и женщин, которые втянуты во все это.
Король обратил на него холодный взгляд.
– Значит, придется тебе быть плохим игроком, – сказал он. – Мрачной пешкой. Потому что если я готов смело рискнуть своим будущим, то я ожидаю от моих подданных, что они поставят на карту все ради меня.
Джон закусил губу.
– Особенно те, кто б-был рожден и вырос на нашей службе, – добавил король со значением.
Джон поклонился.
Остановка в Теобальдсе привела их ближе к Лондону, но не к согласию.
Почти каждый день между
Страница 52
еобальдсом и парламентом в Вестминстере сновали посыльные, но прогресса в переговорах не было. Король был убежден, что страна поддерживает его единодушно.Во время путешествия на север от Дувра, во время каждой остановки, к нему приносили и приводили инвалидов, и одно прикосновение королевской руки излечивало их. Каждое верноподданническое высказывание в придорожной таверне или там, где они останавливались, убеждало его, что страна за него целиком и полностью. И ни у кого не хватало смелости сказать ему, что те, кто был с ним не согласен, вряд ли ожидали, пока король проедет мимо. И никто не напомнил королю, что в каждом крупном городе он получал петиции от простолюдинов и дворянства с просьбой признать права парламента, пересмотреть состав своих советников, помириться с шотландцами и парламентом.
Из Лондона доходили слухи, что отряды лорд-мэра по воскресеньям занимались военной подготовкой и готовы были драться не на жизнь, а на смерть за свободу парламента и города Лондона.
Город был целиком за парламент и против короля – готовились к осаде, с запада и севера копали рвы. Каждый рабочий должен был выкопать глубокие канавы, которые окружили весь город, а женщины, девушки и даже леди видели свой патриотический долг в том, чтобы по воскресеньям и праздничным дням помогать мужчинам рыть окопы.
Волна народного энтузиазма поднялась в поддержку правого дела парламента против импульсивного, надменного и, может быть, даже католического короля. Больше всего боялись, что он приведет армию из Ирландии и что эта армия снова вернет его в столицу, силой введет римско-католическую веру в стране, освободившейся от этого проклятия меньше ста лет тому назад. Или, если король не обратится за поддержкой к ирландцам, он может пригласить французов, потому что было широко известно, что его жена открыто вербовала сторонников во французскую армию, чтобы подавить город и его защитников.
Взволнованный Лондон, хаотический и напуганный, готовился к осаде с безнадежными шансами на успех и был полон решимости принять мученическую смерть.
– Мы отправляемся в Йорк, – объявил о своем решении король.
Джон все еще ожидал, что его освободят от королевской службы.
Из-под тяжелых век король окинул взглядом всех, кто находился во дворе конюшни, седлая лошадей для поездки.
– Вы все тоже едете, – сказал он.
Джон сел в седло и протиснулся через толпу придворных поближе к королю.
– Я бы хотел поехать в Уимблдон, – хитро сказал он. – Хочу убедиться, что там все в порядке. Что все там будет готово к приезду королевы, когда она вернется домой.
Король тряхнул головой, и Джон, бросив взгляд искоса, увидел, что король сиял. Он наслаждался ощущением действия и приключения, тем, что пришел конец женственной рутине маскарадов, постановок и поэзии двора мирного времени.
– Сейчас не время для садов!
Он засмеялся:
– В-вперед, Традескант.
На какое-то мгновение Джон задался вопросом, что бы такое сказать, чтобы отделиться от маленького кортежа, но потом пожал плечами. В настоящее время капризом короля было держать Традесканта при себе. Но каприз пройдет, как проходят все королевские капризы. Нужно просто выждать момент, когда что-нибудь отвлечет его внимание, и тогда испросить разрешения покинуть его и получить это разрешение.
Джон натянул поводья и занял место в арьергарде королевского кортежа, медленной рысью двигавшегося по величественной аллее парка Теобальдса, посреди моря золотых нарциссов, росших между деревьями. Ему на ум пришли мысли об отце, о том, как понравилась бы его отцу эта рябь, пробегавшая по золотым головкам под прохладным ветерком. Но тут же он с улыбкой понял, что, скорее всего, его отец сам приложил руку к этим посадкам. А когда король и свита выехали из парадных ворот, Джон оглянулся на аллею, обсаженную деревьями, и на море золота, омывающее их стволы, и подумал, что наследство его отца может служить стране дольше, чем наследство короля-хозяина, на которого он работал.
Когда в середине марта король и его ближайшее окружение добрались до Йорка, они обосновались в замке, а прочие придворные и приспешники расселились по гостиницам и тавернам в городе. Джон нашел место для ночлега на раскладной кровати в сеновале конюшни. В течение нескольких дней его никто не беспокоил, и он начал думать, что его службе королю пришел конец и он может отправляться домой. Он отправился на поиски короля в замок. Король был в своих личных покоях, вокруг были разбросаны книги и карты.
– Прошу прощения, ваше величество, – сказал Джон, просовывая голову в дверь.
– Я не посылал за тобой, – ледяным тоном произнес король.
Джон не стал подходить ближе.
– Ваше величество, весна на дворе, – сказал он. – Прошу вас о разрешении отправиться и надзирать за посадками в садах королевы. Она любит, когда цветочные клумбы в Отландсе выглядят красиво, и она хочет, чтобы в ее усадьбе в Уимблдоне были собственные фрукты. Там тоже скоро пора начинать посадки.
При упоминании о жене король сразу смягчился.
– Я бы
Страница 53
очень не хотел разочаровать ее величество.– Можешь ехать, – решил король.
Потом задумался на секунду.
– После того, как мы возьмем Гулль.
– Гулль, ваше величество?
Он подозвал Традесканта и жестом велел ему закрыть дверь, чтобы никто не мог их подслушать.
– Королева требует, чтобы я захватил гарнизон Гулля, – сказал он. – Чтобы у меня был сильный порт, куда союзники могли бы присылать подкрепление. Она скупила половину армий Европы, и ее брат, король Франции, тоже готов помочь нам.
Джон на секунду прикрыл глаза при мысли о французских католических войсках, выступающих против английского протестантского парламента.
– Она хочет, чтобы мы взяли Гулль для нее, – и мы это сделаем, – просто сказал король. – После этого можешь отправляться домой.
Джон упал на колено:
– Ваше величество, могу я говорить свободно?
Король улыбнулся своей ласковой улыбкой.
– Конечно, – сказал он. – Все мои подданные могут говорить со мной свободно, ничего не боясь. Я им отец и их единственный верный друг.
– Французская армия, католическая армия, не поможет вашему делу, – серьезно сказал Джон. – В этой стране есть много мужчин и женщин, которые не разбираются во всех тонкостях вашей ссоры с парламентом, кто там прав или виноват. Но все они считают французскую армию вражеской армией. Люди будут плохо говорить о королеве, если узнают, что именно она призвала французов сражаться против ее собственного народа, против англичан. Те, кто сейчас любит вас и любит ее, не примут французскую армию. Вы потеряете их любовь и доверие.
Карл задумался с таким видом, как будто никто никогда не говорил ему подобных слов.
– Ты веришь в это, садовник Традескант?
– Я знаю этих людей, – продолжал настаивать Джон. – Это простые люди. Они не всегда понимают все доводы, часто они не умеют читать. Но они доверяют собственным глазам. И если они увидят, что против английского парламента выступает французская армия, они сообразят, что страну хотят завоевать и что для них правильным будет сражаться против французов. Мой отец отправился с вашим другом герцогом Бекингемским воевать с французами. Годами они были нашими врагами. И деревенский люд решит, что французы хотят нас завоевать. И они будут готовы драться с ними.
– Я так на это не смотрел.
Карл выглядел нерешительно.
– Но мне нужна армия, и мне нужны боеприпасы, а в Гулле самые большие оружейные склады за пределами Лондона…
– Но это только в том случае, если вы решите начать войну, – увещевающе сказал Джон. – Оружие нужно, только если вы будете воевать. Но если вы договоритесь…
– Я стремлюсь к соглашению, – сказал король. – Я отправлял им послание за посланием, предлагая переговоры и уступки.
Джон вспомнил бурные требования королевы повесить членов парламента, прежде чем она вернется в свой город.
– Я возьму Гулль, а потом предложу уступки, – решительно сказал король.
Джон испытал то самое чувство бессилия, которое рано или поздно приучались переносить все советники короля.
– Если вы придете к соглашению, вам не нужно будет брать Гулль. – Он попытался уговорить короля. – Если вы договоритесь с парламентом, страна заживет в мире и не будет больше нужды в крепости, будь то Гулль или какой-нибудь другой форт. Не будет больше необходимости в переговорах с позиции силы.
– Она хочет, чтобы я взял Гулль, – упрямо повторил король. – И он мой. Я просто возьму то, что по праву принадлежит мне.
Традескант поклонился. Когда король начинал говорить о своих правах, продолжать разговор становилось затруднительно. По праву всё во всех четырех королевствах принадлежало ему. Но на практике все эти страны управлялись посредством разнообразнейших компромиссов. И как только король начинал использовать драматический голос, к которому он прибегал в дворцовых маскарадах, и вещать величественно о своих правах, любая договоренность становилась невозможной.
– Когда мы отправляемся в Гулль? – спросил Джон решительно.
Король улыбнулся ему, в глазах его сверкнул остаток былого веселья.
– Я пошлю принца Якова туда с визитом, – сказал он. – Они не смогут отказать принцу. Он поедет с пфальцграфом, своим кузеном. А я п-последую за ними. Они не могут разделить отца и сына. А как только он окажется внутри, он откроет передо мной ворота. И как только я окажусь там, – он прищелкнул пальцами, – город мой! Вот так – легко и мирно.
– Но что, если…
Король тряхнул головой.
– Нет. Не надо б-брюзжать, Традескант, – сказал он. – Город Гулль на моей стороне. Увидев принца Якова, они распахнут ворота, и потом, когда мы закрепимся там, мы можем настаивать на своих условиях в переговорах с парламентом.
– Но, ваше величество…
– Можешь идти, – любезно проговорил король. – Завтра утром ты едешь со мной в Гулль.
Конечно, они выехали неторопливой рысью по дороге позже назначенного времени. Когда они наконец добрались до небольшого взгорка перед городом, повеяло внезапным острым холодом северного весеннего дня, клонящегося к закату, и начало темнеть. Вечер
Страница 54
ло.Король привел с собой тридцать всадников, несущих штандарты и знамена. Кроме них, короля сопровождали десять молодых дворян, Традескант и с десяток слуг.
Когда они подъехали к городу, Традескант увидел, что мощные ворота захлопнулись наглухо, и сердце его упало.
– Что такое? – спросил король.
– Проклятье, это оскорбление! – воскликнул кто-то из юношей. – Давайте подъедем к воротам и потребуем, чтобы их открыли.
– Ваше величество… – сказал Традескант, направляя лошадь поближе к королю.
Молодые придворные смотрели волком на садовника, скачущего среди них. Традескант продолжал настаивать:
– Может, нам лучше проехать мимо, так, как будто мы и не собирались вовсе заезжать сюда.
– И что в этом толку? – поинтересовался король.
– Тогда никто не сможет сказать, что английский город закрыл ворота перед вами. Город не закрывал ворота потому, что мы не собирались входить в них.
– Чепуха! – пренебрежительно произнес король.
Несколько сопровождавших его юношей рассмеялись.
– Это только научит их наглости. Отряд принца Якова откроет нам ворота, если губернатор Гулля не желает сделать этого сам.
Король снял шляпу и поскакал к городу. Часовые на стенах смотрели на него сверху, и Джон увидел с чувством тяжелой тошноты, что они небрежно нацелили на него свои луки. На него, на своего монарха, так, как будто он был самым обычным разбойником с большой дороги, приближающимся к городским стенам.
– Господи, прошу Тебя, чтобы ни один придурок не выстрелил случайно, – сказал Джон, следуя за ним.
– Откройте ворота перед королем Англии! – крикнул часовым один из придворных.
Последовала короткая унизительная свара, и на стене появился сам губернатор Гулля сэр Джон Хотэм.
– Ваше величество! – воскликнул он. – Как жаль, что мы не знали о вашем приезде.
Карл улыбнулся ему наверх.
– Не имеет з…значения, сэр Джон, – сказал он. – Открой ворота и впусти нас.
– Не могу, ваше величество, – извиняющимся тоном сказал сэр Джон. – Вас слишком много для моего маленького городка. Мне негде будет разместить вас.
– Н-нам все равно, – сказал король. – Открывай ворота, я хочу видеть сына.
– Вас слишком много, ваш отряд слишком большой и воинственный. Я не могу впустить вас в этот поздний час, – сказал сэр Джон.
– Вовсе мы не воинственные! – воскликнул Карл. – Просто небольшая группа искателей приключений.
– Вы вооружены, – заметил губернатор.
– Моя обычная охрана, – сказал король.
Он все еще улыбался, но Джон увидел, что губы его побелели, а рука слегка задрожала на поводьях. Его лошадь прянула в сторону. Королевские сопровождающие с каменными лицами смотрели на караульных на бастионах Гулля.
– Прошу вас, ваше величество, – умолял сэр Джон. – Если вы хотите войти, войдите как друг. Если вы хотите войти мирно, возьмите с собой несколько ваших людей.
– Это мой г-город! – закричал король. – Ты что… ты… отрицаешь право короля войти в его собственный город?
Сэр Джон закрыл глаза. Даже снизу, с дороги перед воротами, спутники короля могли видеть страдания, исказившие его лицо. Джон чувствовал глубокое чувство симпатии к этому человеку, душу которого раздирали противоречия. Точно то же самое испытывал и он сам, и все остальные жители королевства.
– Я не отрицаю право вашего величества войти в ваш город, – осторожно сказал губернатор. – Но я отрицаю право на вход вот этих людей. – Он показал на тридцать стражников. – Возьмите с собой дюжину ваших людей, и вечером вы будете ужинать с принцем в нашей парадной палате! Я буду счастлив оказать вам радушный прием.
Один из придворных пододвинул лошадь боком поближе к королю.
– А где же отряд принца? – спросил он. – Они уже должны были бы открыть нам ворота.
Карл бросил на него сердитый взгляд:
– И в самом деле, где же они?
Он снова повернулся к губернатору Гулля:
– Где мой сын? Где принц Яков?
– Он обедает, – ответил губернатор.
– Пошлите за ним!
– Ваше величество, я не могу. Мне сказали, чтобы я его не беспокоил.
Карл резко бросил коня вперед.
– Хватит с м-меня! – заорал он на губернатора. – Открывай ворота! Это приказ твоего к-короля!
Губернатор посмотрел вниз. Его белое лицо еще больше побледнело.
– Я не могу открыть ворота перед тридцатью вооруженными всадниками, – сказал он упрямо. – У меня свои приказы. Вы сами, как король, всегда будете приняты здесь радушно. Но я не открою ворота моего города ни перед какой армией!
Один из придворных королевской свиты подскакал поближе и закричал людям, которые с любопытством выглядывали над верхушками оборонных стен:
– Перед вами король Англии! Сбросьте своего губернатора со стены! Он предатель! Вы должны подчиняться королю Англии!
Никто не сдвинулся с места, а чей-то грубый голос проорал в ответ:
– Ага, он король еще и Шотландии, и Ирландии, а много ли там справедливости?
Великолепный жеребец короля встал на дыбы и прянул в сторону, когда король натянул поводья.
– Да б-будьте вы прокляты! – прокричал король. – Я тебе этого не за
Страница 55
уду, Джон Хотэм! Я не з-забуду, как ты закрыл передо мной ворота моего собственного города!Он круто развернул коня и пустил его галопом по дороге, его стража с грохотом поскакала за ним, за стражей последовали придворные, слуги, а с ними и Джон.
Король не осаживал коня, пока не загнал лошадь. Лишь тогда отряд приостановился, все обернулись и посмотрели на стены города. Вдалеке они увидели, что ворота наконец отворились, подъемный мост опустился и из города выехал небольшой отряд всадников, которые поехали вслед за ними.
– Принц Яков, – сказал король. – Опоздал на десять минут.
Отряд короля подождал, пока всадники подъехали поближе и остановились.
– Где вас, черт побери, носило, сэр? – потребовал король ответа у своего племянника пфальцграфа, возглавлявшего отряд.
– Сожалею, ваше величество, – флегматично ответил молодой человек. – Мы обедали и не знали, что вы стоите у ворот, пока не появился сэр Джон и не сказал, что вы только что уехали.
– Мы же договаривались, что вы откроете мне ворота! А не будете бездельничать там, зарывшись по уши в кормушки!
– Мы не были уверены, что вы приедете. Мы вас ждали перед обедом. Вы сказали, что появитесь днем. Мы перестали ждать вас. Я подумал, что губернатор сам откроет вам ворота.
– Но он не захотел этого делать! И там не оказалось никого, кто мог бы заставить его, потому что вы сидели и обедали, как обычно!
– Сожалею, дядя, – ответил молодой человек.
– Ты еще больше пожалеешь! – Король был зол. – Потому что теперь получается, мне было отказано в посещении одного из моих городов в дополнение к тому, что меня прогнали из Сити! Плохо, плохо ты сегодня поработал!
Он повернулся к сыну:
– А ты, Яков? Ты разве не знал, что отец стоит у ворот?
Принцу было всего восемь лет.
– Нет, сир, – сказал он.
Его тоненький голосок еле слышно прозвенел в холодном вечернем воздухе.
– Ты очень, очень разочаровал своего отца сегодня. – Карл помрачнел. – Богу молюсь, чтобы сегодняшние события не научили людей злых и вероломных, что они могут бросить мне вызов и жить по своим, порочным законам и при этом ничего не б-бояться.
Нижняя губа у принца предательски задрожала.
– Я не знал. Мне жаль, сэр. Я не понимал.
– Это был безрассудный план с самого начала и до конца, – сказал пфальцграф мрачно. – Кто это все придумал? Любой дурак сразу увидел бы, что он не сработает.
– Это был м-мой план, – ответил король. – Но для его успеха требовались скорость, решительность и отвага. Вот он и не сработал. Как я могу добиться успеха с такими слугами?
Он посмотрел на всех так, как будто все они были виноваты, потом повернул голову коня к Йорку и повел их назад к городу сквозь сгущающиеся сумерки.
Апрель 1642 года
Когда они вернулись в Йорк, Джона ожидало письмо от Эстер. Вместо обычных нескольких дней оно шло почти месяц. Глядя на заляпанный грязью конверт, Джон осознал, что вместе с преданностью короне и мирной жизнью рухнуло и все остальное – своевременная доставка писем, законопослушание, безопасность на дорогах.
Он отправился на свою походную кровать на сеновале и сел там, где дыра между черепицами пропускала достаточно света для чтения.
Дорогой муж,
мне очень жаль, что ты уехал вместе со всем двором, и я понимаю, что у тебя не было возможности приехать и попрощаться, прежде чем исчезнуть. Как мы и договорились, я спрятала самые лучшие экспонаты, а остальные отослала на хранение на склад Хертов, где есть вооруженная охрана.
В городе очень неспокойно. Каждый день идут военные учения, все маршируют и готовятся к войне. В Ламбете все мальчишки-подмастерья перестали буйствовать на улицах, собрались в организованные отряды и учатся стрелять.
Вокруг Ламбета вырыли глубокие окопы для защиты против французов или испанцев, и все наши садовники должны по очереди ходить и тоже копать, независимо от того, хотят они или нет.
Еды мало, потому что рынки закрыты, селяне не хотят покидать свои дома, а странствующие разносчики боятся столкнуться с вооруженными отрядами на дорогах. Я подкармливаю бродяг, делюсь чем могу. Но у всех дела сейчас плохи. Все заготовки подошли к концу, сушеных фруктов тоже не осталось. А окорока для засолки не достать ни за какие деньги.
Времена нынче странные и нелегкие, и я бы хотела, чтобы ты был с нами. Я стараюсь не падать духом и забочусь о твоих детях, как если бы они были моими. Твои экспонаты и сады тоже в сохранности.
Надеюсь, что как только твоя служба закончится, ты тут же вернешься домой.
Господь с тобой,
твоя жена
Эстер Традескант
Джон покрутил письмо Эстер в руках.
У него было странное глупое чувство, что, если бы она не была уже его женой, он бы восхищался и любовался ею больше, чем любой другой женщиной, которую когда-либо знал. Она заботилась о вещах, самых дорогих для него, так, как будто они принадлежали ей самой. Для него было огромным утешением знать, что она сейчас в его доме, в доме его отца, и что его дети, и его редкости, и его сад под ее защитой.
Страница 56
Он почувствовал неожиданную нежность к женщине, которая могла писать о том, какие трудные нынче времена, и в то же время уверяла его, что не падает духом. Он знал, что никогда не будет любить ее так же, как любил Джейн. Он думал, что никогда вообще не сможет полюбить другую женщину. Но не мог не восхищаться той, которая так вела дом, как она, и боролась с эпохой, в которую им выпало жить, так, как она это делала.
Джон встал на ноги, стряхнул сено с камзола и отправился обедать в большой зал замка Йорка.
Когда Джон проскользнул в зал, король и его благородные друзья уже сидели на своих местах за верхним столом. Они обедали на золотой посуде, но подавали всего только дюжину блюд. Графству было сложно утолить аппетиты двора. Провинциальные повара не умели изобретать блюда, которых ожидал от них Карл. А фермы и рынки уже были истощены потребностями все разрастающегося, праздного, жадного двора.
– Какие новости? – спросил Джон, усаживаясь рядом с капитаном стражи и беря еду с общего блюда в центре стола.
Тот кисло посмотрел на него.
– Никаких, – сказал он. – Его величество пишет письма всем тем, кто должен был бы быть здесь. Но те, кто предан ему, уже и так здесь. А изменники и предатели просто стараются выиграть время, чтобы подготовиться к событиям. Мы должны сейчас же идти на Лондон! Зачем давать им время, чтобы подготовиться? Мы должны огнем и мечом истребить эту злокачественную опухоль на теле страны.
Джон кивнул, ничего не говоря, и склонился над хлебом и мясом. Это была очень вкусная оленина в густом темном соусе. Но хлеб был грубый и подгоревший, с песком, хрустевшим на зубах. Богатые запасы йоркширской пшеницы медленно таяли.
– Пока он выжидает, я мог бы домой съездить, – задумчиво промолвил Джон.
– В Ламбет? – поинтересовался капитан.
Джон кивнул.
– На тебя посмотрят как на предателя, – сказал капитан. – Лондон настроен против короля, и тебя посчитают оборотнем. Никогда ты уже не посадишь для него ни одного тюльпана.
Джон скривился:
– Да я все равно здесь почти ничего не делаю.
Капитан сплюнул хрящик прямо на тростник, разостланный на полу, и сразу же одна из собак подползла на брюхе и слизнула его.
– Все мы здесь почти ничего не делаем, – сказал он. – Сидим и ждем. Это и есть война. Все, что осталось, – решить окончательно, где и когда.
Июль 1642 года
Где и когда – ответа на эти вопросы страна ждала вместе с капитаном всю весну и все лето.
Каждый дворянин, который мог собрать отряд, вооружал своих людей, обучал их военному искусству и потом не спал ночами, борясь с собственной совестью в поисках решения, на чью сторону становиться. Братья из одной и той же славной и знатной семьи могли принять разные стороны, деля между собой арендаторов и слуг. Мужчины из одной деревни могли стать отъявленными роялистами, а мужчины из деревни совсем рядом – принять сторону парламента.
На выбор влияли во многом и местные традиции: жители деревень поблизости от поместий знатных царедворцев, пользовавшиеся определенными преимуществами от королевских визитов, точили свои пики и втыкали перо в шляпу за короля. А жители деревень вдоль дорог на Лондон, куда новости доходили гораздо быстрее, больше знали об уловках короля и о той лжи, которой он отвечал на требования парламента.
Те, кто ценил свободу совести, и те, кто были процветающими, свободомыслящими людьми, говорили, что они оставят свою работу и дома, возьмутся за оружие и будут бороться против папства, суеверий и короля, которого ввергли в грех его плохие советники. Те, чьи верноподданнические чувства уходили корнями во времена Елизаветы, а потом укрепились при короле Якове, были далеко от лондонских новостей и стояли за короля.
В начале июля, когда двор в Йорке начал жаловаться на дурной запах из сточных канав и боязнь чумы в перенаселенном городе усилилась, король объявил, что настало время вновь отправиться к стенам Гулля.
На сей раз план был разработан более тщательно. Роялист Джордж Дигби находился внутри укрепленного города, и он вместе с губернатором Хотэмом придумали следующее: город откроет ворота перед военным отрядом короля, осаждающим стены, при условии, что отряд будет достаточно мощным для оправдания сдачи.
Теплым летним днем в начале июля Карл, одетый как для пикника – во все зеленое, выехал верхом во главе порядочной армии. Традескант ехал позади всех придворных и чувствовал, что он единственный в этой толпе болтающих, поющих, жизнерадостных людей, который был бы рад оказаться где-нибудь в другом месте. И единственный, кто сильно сомневался в том, что они собирались сделать.
Защита города была усилена солдатами, прибывшими из Шотландии.
– Нам все равно, у нас договоренность, – удовлетворенно сказал Карл.
Пехотинцы отложили свои пики и взялись за лопаты. Королевская армия начала рыть кольцо окопов вокруг города.
– Да мы еще и на фут не углубимся, а они уже сдадутся, – заверил Карл своих командиров. – Так что нет никакой необходимости стараться копать очень ровно и
Страница 57
чень глубоко. Если сегодня они не сдадутся, то завтра на рассвете будем атаковать. Просто нужно пока что делать вид.Пока солдаты рыли окопы, а Карл разговелся красным вином и хлебом с сыром – простая еда, как если бы он выехал на охоту, – огромные ворота Гулля медленно растворились.
– Уже? – засмеялся Карл. – Право же, это очень любезно с их стороны!
Он прислонил руку к глазам, потом тряхнул головой и посмотрел внимательнее. Хлеб выпал из его руки, но он даже не заметил этого. Смех замер на его губах.
По направлению к ним из ворот города мерным шагом выступила регулярная, хорошо обученная армия. Первая шеренга встала на колени, и мушкетеры, положив ружья им на плечи, прицелились и дали залп по роялистской армии.
– Б-боже правый! Что они делают? – закричал Карл.
– По коням! – крикнул один из быстро соображавших придворных. – Седлать всех коней! Нас предали!
– Не м-может быть…
– Спасайте короля! – крикнул Традескант.
Королевская стража, призванная к выполнению долга, бросила обед в пыль и вскочила на коней.
– В седло! Ваше величество!
Послышался жуткий вопль, когда новый град пуль взбил пыль вокруг них, а некоторые из мушкетных пуль нашли свою цель.
– Отступаем! Отступаем! – завопил кто-то.
Все приказы, все команды были разрушены, армия рассыпалась и разбежалась, как испуганные овцы, по стерне сжатых пшеничных полей, продираясь через кусты и вытаптывая созревающий урожай.
А тем временем защитники Гулля продвигались вперед, первая шеренга падала на колени и перезаряжала свои мушкеты, а мушкетеры во второй шеренге стреляли, опираясь на их плечи. Потом вторая шеренга выступала вперед, солдаты падали на колени и перезаряжали оружие, пока стреляла первая шеренга.
Джону показалось, что это движение невозможно остановить. У солдат короля даже фитили не были подожжены. Оружие не было готово к бою, даже пики никто не держал в руках. Единственное, чем они были вооружены в тот момент, – это лопаты, которыми рыли окопы. И именно те солдаты, которые рыли окопы, пали первыми, рухнув в свои неглубокие канавы, стеная и ползая в грязи.
Наконец кто-то нашел трубача и приказал ему играть отступление. Но пехотинцы и так уже бежали, бежали со всех ног, спасаясь от наступления хорошо организованных смертоносных шеренг, нескончаемым потоком вытекавших из ворот Гулля, маршировавших, как ожившие маленькие игрушечные солдатики. Они стреляли и перезаряжали, стреляли и перезаряжали – как чудовищная игрушка, которую невозможно остановить и от которой некуда укрыться.
Стража короля окружила его коня и галопом увела короля с поля битвы. Традескант на лошади, фыркавшей и встававшей на дыбы, дико осмотрелся и последовал за королем. Последнее, что он видел на поле боя, – это лошадь с брюхом, вспоротым ядром, посланным со стен города, и парнишка не старше четырнадцати лет, пытавшийся укрыться за трупом этой лошади.
– Это конец.
Джон обнаружил, что он повторяет эти слова вслух, в то время как его уставшая лошадь нашла дорогу в Йорк и потащилась в хвосте потрепанного, спасающегося бегством кортежа.
– Это конец. Это конец. Это конец.
Август 1642 года
Для короля этот эпизод стал началом.
Второе унижение, пережитое под стенами Гулля, заставило его решиться на активные действия. Подгоняли его и постоянные требования королевы – решительно выступить против парламента и победить его.
Король издал прокламацию, по которой каждый годный к строевой службе мужчина в стране шел в его армию. На общинном пустыре вблизи Исткрофта под Ноттингемом король выстроил три кавалерийских полка и батальон пехоты, перед которыми герольд зачитал объявление войны. Джон, стоявший под проливным дождем позади своего господина, думал, что никогда еще за всю историю войн предстоящая кампания не выглядела менее обнадеживающей.
Нескончаемым потоком дождь лил с его шляпы. Никто не догадался захватить с собой лопату, и королевский штандарт никак не могли установить как следует на каменистой почве.
Джон вспоминал своего отца и его последнюю службу герцогу Бекингему, когда он последовал за герцогом в Портсмут и ждал, чтобы сесть на корабль и плыть на остров Ре, зная уже, что битва будет проиграна и что в любом случае дело, за которое они собирались сражаться, того не стоило. Джон вспоминал лицо отца в тот день, то полускрытое облегчение в его глазах, когда он встретил отца, возвращающегося домой на повозке герцога. И он наконец понял, каково это – следовать за своим господином не по своей воле, понимая, что господин приведет тебя к гибели из пустого тщеславия.
Джон посмотрел на короля, на перо в его шляпе, поникшее под проливным дождем, на то, как он слушал герольда, одобрительно кивая, пока тот выкрикивал прокламацию, а ветер уносил его слова прочь. Джон подумал, что его семья служила королям и их фаворитам уже достаточно долго и что любой долг, который был у его семьи перед ними, уже наверняка давным-давно оплачен – разбитым сердцем его отца в битве при Ил-де-Ре и теперь, поколение спустя, его
Страница 58
обственным страхом и отчаянием под стенами Гулля.Стоя у Ноттингема под проливным дождем, Джон наконец обрел решимость покинуть короля, какими бы последствиями ему ни грозило дезертирство. Когда войска возвращались из Исткрофта назад на квартиры в Ноттингеме, Джон повернул на юг и один поскакал в Лондон, не спрашивая разрешения, не поставив никого в известность.
Той же ночью ветер сорвал королевский штандарт с древка.
Кутаясь в халат, Эстер сбежала по лестнице, разбуженная стуком в заднюю дверь. Сердце ее колотилось от страха. Она выглянула из кухонного окна в серую бледность летнего рассвета и увидела знакомые очертания головы Джона.
Она настежь распахнула дверь:
– Джон!
Он раскрыл ей объятия, как будто они на самом деле были мужем и женой, не только по названию, но и по влечению в глубине сердец. Эстер подбежала к нему и почувствовала, как его руки крепко обняли ее.
Он пах потом и усталостью, теплым привлекательным мужским запахом, которым всегда пахла его одежда, когда она чистила ее. Эстер ощутила, что жаждет его прикосновения, она еще теснее сомкнула руки у него за спиной и прижала его к себе еще ближе. Он не отодвинулся от нее, не разжал ее рук. Он держал ее так, как будто хотел ее так же, как она хотела его, и не сделал ни малейшего движения, чтобы отодвинуть ее в сторону.
Спотыкаясь, но не отпуская друг друга, они переступили через порог и скоро оказались у камина, где последние тлеющие угольки все еще бросали теплый отсвет. Там она откинулась назад, все еще крепко обхватив его руками, так чтобы видеть его лицо.
Она пришла в ужас. Восемь месяцев его отсутствия добавили ему седины на висках и мешки под глазами. Борода была все еще настоящего темно-каштанового цвета, но свалявшаяся и грязная, лицо в потеках грязи, лоб изборожден новыми морщинами. Он выглядел отчаянно уставшим. Он выглядел как дезертир.
– Что, было сражение? – спросила она, стараясь понять, что означал этот взгляд, исполненный немого страдания.
Он покачал головой, отпустил ее и упал в кресло у камина.
– Ничего стоящего упоминания, – сказал он горько. – Когда будут писать историю, события этих дней займут всего лишь одну строчку. Мы помчались как дураки, думая, что победим без драки. Мы выехали, как хор в одном из его маскарадов, – все показуха и притворство. Если начистоту, то мы могли бы взять с собой деревянные мечи и шлемы из раскрашенной бумаги.
Эстер молчала, пораженная яростью и горечью, звучавшей в его голосе.
– Ты был ранен?
Он отрицательно покачал головой:
– Нет, ранена только моя гордость.
Он замолчал.
– Да, моя гордость была глубоко ранена, – поправился он.
Она не знала, о чем спрашивать его дальше. Она повернулась и добавила в огонь растопки, тоненьких прутиков и сломанных веточек яблонь. Угля в Лондоне не хватало, и Традесканты обходились тем, что давала их земля.
Он наклонился вперед к пламени, будто промерз до костей.
– С самого начала это все было похоже на маскарад, – сказал он таким тоном, как будто только сейчас наконец узнал правду о короле. – Как будто все мы должны были участвовать в очаровательном спектакле по чьему-то сценарию. Угрозы парламента, расставание с королевой, когда он мчался верхом на коне по утесам, махая вслед ее кораблю и плача, потом путешествие на север за победой. Все это было маскарадом в красивых костюмах. Но когда для короля подошло время реально сразиться с врагами…
Он замолчал.
– Что случилось?
Эстер встала на колени перед камином и не отрывала глаз от огня, боясь прервать его рассказ.
– Массовка не явилась, – кисло произнес Джон. – Не сработал механизм, который должен был обеспечить явление Юпитера, спускающегося сверху, или Нептуна, поднимающегося из пучины морской. Все пошло не так. Мы ведь ожидали, что ворота Гулля распахнутся и из них выйдет губернатор, преподнесет королю золотой ключ на бархатной подушечке и прочитает стишок, что-нибудь из Бена Джонсона. Ворота и на самом деле отворились, но из них вышли солдаты и открыли огонь… они стреляли и перезаряжали… стреляли… перезаряжали… – как артисты балета. Но танцевали они не наш танец. Они играли свои роли по другому сценарию. И… и…
Он снова замолчал.
– И я не знаю, чем закончится эта пьеса.
– А что король? – спросила она робким шепотом.
– Король строго придерживается своей роли в этом маскараде, – свирепо сказал Джон. – Во втором акте нужно было поднять королевский штандарт. Правда, погода была совсем неподходящая. Требовалось ясное небо, или, на худой конец, на небе могла проноситься яркая комета. Но лил дождь, и мы все стояли как насквозь промокшие идиоты. Но он никак не может понять, что все представление пошло совсем не туда. Он все думает, что это репетиция, он уверен, что на премьере все будет гораздо лучше, даже если сейчас все наперекосяк.
– А ты что? – тихо спросила она.
– Я покончил с ним, – сказал Джон. – Я покончил с королевской службой. Я пошел на эту службу, чтобы доставить удовольствие отцу. Я мечтал работать с великими садам
Страница 59
. А такую возможность я мог получить только от короля. Ну и, кроме того, во времена моей юности практически не было других вариантов получить хорошую работу, только для короля или при дворе. Но если я останусь на этой службе, я погибну. Я садовник, а он не отпускает меня работать в саду. Он хочет, чтобы все участвовали в его маскараде, каждый обязан тащить или штандарт, или копье. И он не остановится, пока все мы не погибнем или не проиграем окончательно или все не убедятся окончательно в том, что он помазанник Божий на земле и не может ошибаться.Эстер быстро оглянулась на кухонную дверь. Дверь была плотно закрыта, и все в доме крепко спали.
– Я видел, как мой отец отправлялся на верную смерть, когда он был на службе герцога Бекингема, и я видел, как он вернулся домой, а спасла его только смерть господина, – продолжал Джон. – Я видел его глаза в тот день. Он никогда так и не оправился после смерти герцога. Он никогда уже не был прежним. Потеря герцога бросила тень на нашу семью. Отец разрывался между облегчением при мысли о том, что сам он выжил, и горем оттого, что герцог мертв.
И тогда я поклялся, что никогда не повторю его судьбу, я поклялся, что никогда не свяжу себя обещанием быть верным кому-то до самой смерти. И я вовсе не шутил. Я никогда не буду таким слугой. Даже для короля. Особенно для такого короля, как наш, который не способен наградить за службу и которому всегда мало. Он не остановится, пока последний из его слуг не ляжет перед ним бездыханным. Но даже и тогда он будет ожидать чуда, надеяться, что Господь пошлет ему еще пехотинцев для его ненасытного театра. С меня хватит. Я больше не могу этого вынести.
– Но ты же не встанешь на сторону парламента? – в ужасе отшатнулась Эстер. – О Джон, ты же не пойдешь против короля?
Он покачал головой:
– Я не перебежчик. Я не буду сражаться против него. Я ел его хлеб, и он называл меня своим другом. Я видел, как он плакал, и я целовал ему руку. Я не предам его. Но я отказываюсь играть роль в его отвратительной пародии.
– Ты останешься здесь, тихо и спокойно дома, с нами? – спросила она.
Но тяжесть в груди, давившая на сердце, подсказывала ей, что он не останется.
– Как я могу? – спросил он ее. – Люди знают, кто я. Они спросят, кому я служу. Я не отрекусь от него – я не Иуда. А он пошлет за мной.
Джон кивнул:
– Рано или поздно он заметит, что меня нет при дворе, и он снова пошлет за мной.
– Что же нам тогда делать?
– Мы уедем в Виргинию, – с решимостью в голосе сказал Джон. – Мы все. Сядем на корабль, как только будет такой корабль. С собой возьмем все, что сможем унести, и остальное оставим. Оставим дом, сад и даже редкости. Выберемся из этой страны, и пусть она тут разваливается на части. Я не хочу этого видеть. Меня здесь не будет. Я не могу этого вынести.
Эстер сидела очень тихо, пытаясь понять, что сильнее – отчаяние, сквозившее в его голосе, или ее любовь к нему и ее любовь к их дому.
– Не хочешь выпить эля? – спросила она.
Он оторвал взгляд от огня, как будто только сейчас вспомнил, где он находится.
– Да, – сказал он. – А потом пойдем ляжем в постель. Все эти долгие ночи я так хотел, чтобы ты оказалась в моей постели, Эстер. Я тосковал по тебе и думал о том, как ты здесь тоскуешь без меня. Я хотел тебя и проклинал мили, что пролегли между нами. А утром я увижусь с детьми, и мы скажем им, что уезжаем.
– Ты хотел меня? – спросила она совсем тихо.
Он протянул к ней руку и повернул ее лицо к себе, ласково взяв одним пальцем под подбородок.
– Просто я знал, что ты здесь, и это помогало мне пережить одну долгую темную ночь за другой, – сказал он. – Я знал, что ты здесь и что это значит – мне есть к кому возвращаться. Знал, что ты раскроешь передо мной свою постель и свои объятия. И какие бы темные дела ни творились вокруг меня, у меня есть место, которое я могу назвать своим домом.
Она могла бы податься вперед, она могла бы встать на колени перед мужем, сидящим в кресле. Он бы притянул ее к себе, посадил бы к себе на колени и поцеловал ее так, как никогда еще не целовал, они бы легли в постель, как он хотел сейчас, и как она хотела с того самого момента, когда впервые увидела его.
Но Эстер собрала всю свою силу воли и решимость и заставила себя подождать. Она отодвинулась назад от него и села в свое кресло по другую сторону камина.
– А теперь подожди минуточку, – сказала она. – Не так быстро, муженек. Я не могу уехать отсюда.
Какое-то время он просто не слышал, что она только что сказала. Так остро бросились ему в глаза складки ее ночной рубашки, ее темные волосы, только наполовину прикрытые чепцом, игра отблесков огня на ее шее и обнаженное плечо, мелькнувшее в вырезе ночной рубашки.
– Что?
– Я не могу уехать отсюда, – твердо сказала она. – Мой дом здесь.
– Ты не понимаешь, – отрывисто сказал он. – Я принял решение. Я должен уехать. Я не могу оставаться здесь. Я буду разрываться между королем и парламентом. Парламент будет призывать меня рыть окопы и заниматься строевой по
Страница 60
готовкой, чтобы защищаться. А король призовет меня ко двору. Я не могу предать их обоих одновременно. Я видеть не могу, как король собирается на войну – как на бал-маскарад. И я не могу остаться в Англии и видеть его погибель!– А я не могу уехать.
Она говорила так уверенно, как будто ничто и никогда не могло заставить ее изменить решение.
– Но ты ведь моя жена, – напомнил ей Джон.
Она наклонила голову.
– Ты должна беспрекословно подчиняться мне, – сказал он. – Я твой господин перед лицом Господа.
– А король твой господин, – мягко напомнила она. – И вся эта война именно из-за этого.
Он помедлил.
– Я думал, ты хочешь быть моей женой…
– Очень хочу. Я согласилась быть твоей женой, и вырастить твоих детей, и заботиться о редкостях, и о саде, и о Ковчеге. А как я смогу делать это все из Виргинии?
– Ты можешь заботиться обо мне и о детях.
Эстер покачала головой:
– Я не повезу туда детей. Ты сам знаешь, какая опасная там жизнь. Там и дикие индейцы, и голод, и страшные болезни. Я никогда не соглашусь подвергнуть детей опасности.
Она замолчала на секунду.
– И я не хочу уезжать отсюда.
– Но это мой дом, – напомнил ей Джон. – И тем не менее я готов все бросить.
– Это и мой дом тоже.
Их взгляды столкнулись, как взгляды врагов. Джон вспомнил, какой она показалась ему в самый первый раз, когда он увидел ее, властную женщину с некрасивым лицом, без спросу поселившуюся в его доме.
– Эстер, я отправляюсь в Виргинию, – сказал он холодно. – Я желаю, чтобы ты и дети поехали со мной.
Ее прямой взгляд ни на секунду не дрогнул.
– Сожалею, – ровным голосом ответила она. – Я не могу этого сделать. Я отказываюсь подвергать детей опасности, и я не желаю покидать свой дом. Если ты уедешь, я буду присматривать здесь за всем до твоего возвращения. И я с радостью встречу тебя, когда ты вернешься.
– Мой отец… – начал было он.
– Твой отец доверил мне заботу об этом доме и о детях, пока тебя не было, – сказала она. – Я пообещала ему, когда он лежал на смертном одре, что сберегу все в целости и сохранности – растения, редкости и детей. Я не покину этот дом, чтобы какой-нибудь бродячий отряд не захватил его и не срубил деревья на дрова. Я не оставлю каштановую аллею, чтобы они испортили ее. Я не оставлю сад, чтобы какие-нибудь бродяги могли украсть фрукты или сорвать цветы. Я не оставлю редкости валяться в сарае, не имея представления о том, когда я вернусь. И я не повезу детей Джейн в далекую страну, где, насколько мне известно, людям приходится бороться за выживание наперекор всему.
– Детей Джейн! – закричал он. – Джейн была моей женой! Они мои дети! Она для тебя никто! И дети тебе никто!
Джон увидел, что она дернулась, как будто он дал ей пощечину. Но это не поколебало ее стойкости.
– Ты не прав, – просто сказала она. – Долгое время я думала, что забочусь о детях Джейн, и старалась делать это так, как этого хотела бы она. Иногда я думаю, она смотрит на нас с небес и видит, как дети растут сильные и красивые, и тогда она счастлива за них. Но теперь они и мои дети тоже, я исправно любила их все эти четыре года, и я не отпущу их из дома только потому, что ты решил оставить своего господина, оставить свою страну и оставить свой дом.
– Я не предатель! – сказал он, уязвленный.
Эстер смерила его долгим откровенным взглядом.
– Ты и твой отец – королевские садовники, – сказала она. – Ты у него на службе.
– Но моя душа ему не принадлежит! – закричал Джон. – Я его слуга, но не раб! Я могу уйти со службы. Я могу работать на себя, я могу уйти. Вот я и ушел.
Она кивнула:
– Значит, человек имеет право выбирать, где ему жить и кого называть господином.
– Да, – твердо сказал Джон.
– И женщина тоже?
– Да, – нехотя согласился он.
– Тогда мой выбор – остаться здесь, а ты не сможешь забрать детей с собой, если меня там не будет, чтобы заботиться о них.
– Ты хочешь остаться здесь и столкнуться с неведомыми опасностями?
– Я буду принимать неприятности по мере их поступления, – сказала она. – Я не настолько дура, чтобы считать, что мы здесь в безопасности. Мы слишком близко к городу. И если король приведет католическую армию, то мы окажемся в самом худшем месте. Но если это случится, я поеду с ними в Отландс или куда-нибудь в деревню. Нас предупредят об опасности. Я смогу к ней подготовиться. Родители Джейн предупредят нас об опасности и защитят детей. И Александр Норман знает о планах короля с точностью до минуты – он ведь делает оружие. Моя собственная семья уже запланировала, куда бежать спасаться. У меня будут советчики. И у меня будут защитники. Тогда как в Виргинии некому будет позаботиться о нашей безопасности, кроме тебя. А ты сам не знаешь страну, ты не фермер и не простой работяга. А мне кажется, что только фермеры и подсобные рабочие могут заработать там себе на жизнь.
Джон поднялся на ноги.
– Я не собираюсь спорить с тобой, – язвительно сказал он. – Ты мне для этого слишком безразлична. Мне все равно, поедешь ли ты в Виргинию со мной ка
Страница 61
моя жена или предпочтешь остаться здесь как экономка. Тебе выбирать. Если ты этого хочешь, я уеду в Виргинию один.Она почувствовала боль в сердце, это было сильнее всех мучений, причиненных ей Джоном. В его словах она услышала угрозу неверности, но она не собиралась позволить запугать ее настолько, чтобы заставить покинуть дом.
– Мне жаль, что приходится возражать тебе, – сказала она ровным голосом. – Но я обещала твоему отцу, что буду охранять его деревья и его внуков, и я не могу нарушить обещание.
Джон встал и побрел к двери:
– Я устал. Я пойду спать. Не мешайте мне. Я привык спать один.
Она склонила голову, никак не комментируя тот факт, что он больше не приглашал ее разделить с ним ложе.
– Ложись, – вежливо сказала она. – Я постелю себе в свободной спальне.
– Я сяду на корабль как можно скорее, – сказал Джон. – И не сомневайся, Эстер. Я уеду в новый мир. Мне опротивела эта страна. Мне опротивел этот дом.
Он не произнес вслух, но слова «и ты мне опротивела» повисли в воздухе, непроизнесенные, между ними.
Она наклонила голову:
– Я буду оберегать деревья и детей, пока ты не вернешься.
– А если я никогда не вернусь?
– Тогда я буду хранить их для следующего Джона Традесканта, твоего сына, – сказала она. – И я буду хранить их для людей Англии, которым понадобятся деревья и растения, после того как перестанут воевать. И они будут помнить и славить имя Традескантов, даже если тебя здесь больше не будет.
Октябрь 1642 года
Фамильная удача Традескантов не оставила Джона. Нашелся корабль, который отплывал в Виргинию в октябре, и он смог получить место на борту. На этом же корабле собирались в плавание с полдюжины новых колонистов. Они грузили свои пожитки и готовились к новой жизни.
Джон как раз был с ними на палубе, когда кто-то принес весть: король сражался и победил в местечке под названием Повик-Бридж. Джон присоединился к толпе, собравшейся вокруг кавалериста. Он был солдатом армии парламента, и его рассказ по мере того, как он продолжал свое повествование, становился все страшнее.
– Мы служили под началом графа Эссекса. Командир из него был никудышный, каждый это скажет. Мы должны были отрезать кузена короля, принца Руперта, от основных сил. Но когда спустились к ним вниз по дороге, с другой стороны от нас из кустов раздались выстрелы. Грязное дело, мы не могли видеть, откуда стреляют. Офицеры заорали: «Разворачивайтесь!» Но никто из нас не знал, как это сделать. Легче сказать, чем сделать, особенно на узкой дорожке. Кто-то кричал, что «разворачивайтесь» означает отступление, и они старались протолкаться сквозь ряды тех, кто все еще шел вперед. Те, кто шел сзади, все еще не знали, какая опасность их ждет впереди. Была полная неразбериха.
Потом налетели дьяволы короля – его кавалерия. Они неслись как сумасшедшие, разметав нас в разные стороны. И каждый был сам за себя, пока мы растерянно отступали назад, к нашему лагерю. А на следующий день граф сказал, что всех нас надо обучить как следует и что он немедленно этим займется.
А вот принц Руперт обучил своих людей, прежде чем бросить их в бой. Он объяснил им, что значит «разворачивайтесь», до того как повел прямо в пасть врагу. Принц Руперт учился сражаться по всей Европе. Принц Руперт собирается выиграть эту войну для своего кузена, короля Карла, он знает все эти военные штучки. Принц Руперт заставил нас полностью поменять все планы, он побил нас еще до того, как мы толком начали сражаться.
Бертрам Хоберт, попутчик Джона, посмотрел на него.
– А ваши планы это изменит, господин Традескант? – спросил он.
– Нет, – сдержанно сказал Джон. – Мое решение уехать или остаться никак не связано с развитием военных событий. У меня есть свои интересы в Виргинии – плантация, земля, на которой мне хотелось бы построить дом. И я неплохо заработал на растениях, что привез оттуда в прошлый раз. Независимо от того, кто победит – парламент или король, – рано или поздно настанет мир, и люди снова захотят разводить сады.
– Разве вы не за короля? И не хотите присоединиться к нему сейчас? Сейчас, когда он на пути к победе?
– Я служил ему всю жизнь, – сказал Джон, скрывая раздражение. – Пора мне немного попутешествовать и заняться садоводством для себя. Ему сейчас садовник не нужен, ему нужны солдаты, и – вы же сами слышали – солдат ему хватает.
Хоберт кивнул.
– А вас что привело сюда? – поинтересовался Джон.
– Я тоже решил уехать независимо от того, чем все закончится, – сказал Хоберт. – Здесь я никак не могу пробиться. Работаю не хуже других, но то, что остается после уплаты налогов, забирает церковная десятина. Хочу жить в стране, где можно реально разбогатеть. Я видел, как человек может разбогатеть в Виргинии. Проживу там лет с десяток, вернусь домой богачом и куплю ферму в Эссексе. А вы? Долго там собираетесь пробыть?
Джон задумался.
Это был как раз тот самый вопрос, которого они с Эстер старались тщательно избегать все те недели, что она укладывала его вещи и записывала своим аккуратным
Страница 62
почерком заказы от садовников, прослышавших о его отъезде за новой коллекцией. И теперь, когда его корабль поскрипывал у причала, и ветер дул от берега, и прилив поднимался, и чувство обретенной свободы росло в его душе, Джон снова почувствовал себя молодым и бесшабашным юношей, вполне подходящим для юной многообещающей страны.– Я хочу жить там, – сказал он. – Моя жена с детьми остаются в Англии, и я буду часто приезжать сюда. Но там я построю дом…
Он замолчал, думая о Сакаханне, о ее слабой мимолетной улыбке, ее татуированной наготе, которая становилась для него все эротичнее с того момента, как он бросил первый невинный взгляд на нее. Он подумал, что сейчас она уже женщина, созревшая женщина, готовая любить и желать.
– Это страна, где человек может расти, – сказал фермер, широко раскидывая руки. – Это страна, где сбываются желания, стоит только попросить. Земля, которую еще никто не вспахивал. Там меня ждет новая жизнь.
– И меня, – ответил Джон.
Джон наслаждался долгими днями плавания, полными ничегонеделания.
Он привык к движениям корабля, и его желудок перестал сжиматься от ужаса, когда корабль начинал скользить устрашающе долго в глубокие впадины между волнами.
Капитан не был строг к пассажирам. Он позволял им выходить на палубу почти всегда, когда хотелось, только бы не отвлекали экипаж. И Джон проводил целые дни, облокотясь на релинг и глядя вниз на движущиеся зеленые мускулы океана. Пару раз пассажиры видели стадо китов, преследовавших рыбный косяк, который растянулся более чем на милю.
Однажды с борта заметили больших белых птиц. Джон не знал, как они называются, но попросил капитана, нельзя ли застрелить хотя бы одну, чтобы сделать из нее чучело для своей коллекции редкостей. Капитан отрицательно покачал головой. Он сказал, что это плохая примета: стрелять птиц в море. Это вызывает ураган.
Джон не настаивал. Ему казалось, он очень далеко от зала с редкостями в Ламбете, далеко от Эстер, далеко от детей и далеко от короля с его костюмированной театральной войной.
Джон собирался с пользой употребить время двухмесячного путешествия, обдумать планы на будущее, принять какие-то решения. Он думал, что составит себе расписание: сколько времени уйдет на постройку нового дома в Виргинии, когда он пошлет за детьми, даже если Эстер все еще будет отказываться приехать. Но по мере того как корабль двигался все дальше на запад, по мере того как он проводил вечер за вечером, глядя, как солнце садится все ниже и ниже через облака в море, он обнаружил, что не способен думать и строить планы. Все, что он мог делать, – это только мечтать.
Это не было путешествием, это было бегством.
Унаследованное дело отца, которое одновременно было и долгом, почти задушило его. С королем, которого он презирал, он был связан чувством верности, а в конце, против собственной воли, даже симпатией. Отец, выбрав для него жену, вынудил его вступить в новый брак – брак, который он сам никогда бы не выбрал для себя. Его обременительная работа и долг перед семьей объединились и закрыли для него все пути, когда-то открытые для него, подобно тому как неухоженная живая изгородь закрывает небо над дорожкой.
Конец ознакомительного фрагмента.
notes
Сноски
1
Корнелиус де Неве (1609–1678) – художник, автор портрета Джона Традесканта-старшего.
2
Непобедимая армада – испанский военный флот.
3
Томас Уэнтуорт, граф Страффорд (1593–1641) – английский политический деятель; первый министр Карла I, был казнен по обвинению в государственной измене.
4
Индепенденты – религиозно-политическое движение в Англии XVI–XVII веков. В период Английской революции – политическая партия, выражавшая интересы радикального крыла буржуазии и нового дворянства.
5
Билль об опале – законодательный акт, объявлявший человека виновным в тяжком преступлении без судебного разбирательства или соответствующей процедуры и предусматривавший смертную казнь.
6
Джон Рут Пим (1584–1643) – выдающийся английский политический деятель, главный руководитель парламентской политики.
