Страница 1

Спотыкаясь о счастье
Дэниел Гилберт


Люди тратят много сил, энергии и ресурсов, чтобы сделать себя счастливыми в будущем: на десятилетия вступают в ипотеку, мечтая о собственном жилье, берут кредиты под грабительские проценты ради комфорта в отремонтированном доме, делают карьеру, надрываясь на работе, чтобы когда-нибудь заработать на все блага жизни. Но в погоне за будущим мы забываем о том, что можно и нужно быть счастливыми в настоящем. В своей замечательной и остроумной книге, ставшей для десятков тысяч людей во всем мире настоящим руководством к действию, известный гарвардский психолог Дэниел Гилберт рассказывает о том, почему наши прогнозы о собственном счастье в будущем не совпадают с реальностью. Опираясь на теории и факты из психологии, когнитивной неврологии, философии и поведенческой экономики автор доказывает нам, что счастье нужно создавать в настоящем!





Дэниел Гилберт

Спотыкаясь о счастье



© Daniel Gilbert, 2005

© Перевод на русский язык, Ирина Шаргородская, 2008

© Издание на русском языке, ООО «Издательство Питер», 2008

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2015


* * *


Прочитав эту книгу, вы:

• узнаете, почему погоня за мечтой зачастую интереснее и ярче мечты осуществившейся;

• поймете, что счастье, которое кажется недостижимым, может находиться на расстоянии вытянутой руки от вас;

• научитесь не загадывать на будущее, а получать радость и удовлетворение от настоящего.


Посвящается Оли, под яблоней


Человек не может ни угадать, ни предвидеть обстоятельства, которые сделают его счастливым; он лишь натыкается на них случайно, если повезет, в самом неожиданном месте и пытается удержать навсегда, будь то богатство или слава.

    Уилла Кэсер, Ле-Лаванду, 1902 г.






Благодарности автора


Под этим заголовком автор обычно заявляет, что никто не пишет книг в одиночку, и перечисляет всех людей, которые якобы писали ее вместе с ним. Хорошо, наверное, иметь таких друзей. Увы, эту книгу писал я один, поэтому позвольте мне просто поблагодарить тех, кто своими дарами дал мне возможность справиться с этим самостоятельно.

Во-первых, и более всего, я благодарен студентам и бывшим студентам, которые провели очень многие из описанных здесь исследований и позволили мне воспользоваться их результатами. Это Стивен Бламберг, Райан Браун, Дэвид Сентербар, Эрин Драйвер-Линн, Лиз Данн, Джейн Эберт, Майк Джил, Сэрит Голаб, Карим Кэссам, Дебби Кермер, Мэтт Либерман, Джей Мейерс, Кэри Моуэдж, Бекка Норик, Кевин Окснер, Лиз Пайнел, Джейн Райзен, Тодд Роджерс, Бен Шиной и Талия Уитли. Как это мне посчастливилось работать со всеми вами?

Особо благодарен я своему другу и давнишнему сотруднику Тиму Уилсону из Виргинского университета, чей ум и творческие способности были постоянными источниками вдохновения, зависти и исследовательских грантов (и это предложение – единственное во всей книге, которое я написал с его помощью).

Некоторые мои коллеги читали отдельные главы, давали советы, добывали информацию и помогали чем только могли. Это Сиссела Бок, Алан Брандт, Патрик Каванах, Ник Эпли, Нэнси Эткофф, Том Гилович, Ричард Хэкмен, Дэнни Канеман, Боаз Кейсар, Джей Койлер, Стив Косслин, Дэвид Лайбсон, Эндрю Освальд, Стив Пинкер, Ребекка Сэйкс, Джонатан Шулер, Нэнси Сигал, Дэн Симонс, Роберт Трайверс, Дэн Вегнер и Тим Уилсон. Спасибо вам всем.

Мой агент Катинка Мэтсон требовала, чтобы я прекратил вести разговоры об этой книге и начал наконец ее писать. И хотя Катинка не единственный человек, который требовал их прекратить, она осталась единственной, кого я по-прежнему люблю. И если вы подозреваете, что чтение этой книги не доставит удовольствия, вам следовало бы увидеть ее до того, как она попала в руки Марти Эшера, моего редактора в издательстве «Кнопф», обладателя прекрасного слуха и большой голубой ручки.

Большую часть книги я написал во время отпусков, субсидированных президентом и членами совета Гарвардского колледжа, Мемориальным фондом Джона Саймона Гуггенхайма, фондом Джеймса Маккина Кеттелла, Американским философским обществом, Национальным институтом психического здоровья и университетом Чикагской высшей школы бизнеса. Благодарю эти организации за то, что инвестировали в мое отсутствие.

И, наконец, дань сентиментальности. Я благодарен своей жене и лучшему другу, которые носят одно и то же имя – Мэрилин Олифант. Никого, кажется, не могла бы интересовать каждая недозревшая мысль, приходившая мне в голову. Никого, но некоторых все же интересовала. Дух мой неустанно поддерживали представители кланов Гилберт и Олифант – Ларри, Глория, Шерри, Скотт, Диана, мистер Микки, Ио, Дэнни, Шона, Арло, Аманда, Большой Зет, Сара Б., Рен и Дейлин, и я благодарю их всех за сердечное участие. Наконец, позвольте мне вспомнить с благодарностью и любовью две души, которых недостойны даже небеса, – моего учителя, Нэда Джонса, и мою мать, Дорис Гилберт.

Ну а теперь – давайте спотыкаться.



    18 июля 2005 г.
  

Страница 2

 Кембридж, Массачусетс




Предисловие


Больней, чем быть укушенным змеей,
Иметь неблагодарного ребенка!

    Уильям Шекспир. Король Лир[1 - Перевод Б. Пастернака. – Прим. пер.]

Что вы сделаете, если прямо сейчас узнаете, что всего через десять минут должны умереть? Броситесь в спальню, достанете из ящика для носков хранящуюся там со времен президента Форда пачку «Мальборо» и закурите? Или ворветесь в кабинет к начальнику и наконец-то скажете все, что вы о нем думаете? Или помчитесь в мясной ресторан и закажете бифштекс средней прожаренности, в котором так много холестерина? С уверенностью можно сказать только одно: среди многообразия дел, какими вы могли бы заняться в эти последние десять минут, найдется мало таких, которыми вы действительно занимались сегодня.

Кое-кто может погрозить вам пальцем и сурово напомнить, что каждую минуту жизни нужно проживать так, будто она последняя, из чего следует единственный вывод: этот кое-кто проведет последние десять минут своей жизни, давая другим глупые советы. Дела, которыми мы занимаемся, зная, что жизнь продолжается, вполне естественным образом отличаются от тех, какими мы займемся, узнав о близком конце. Мы отказываемся от курения и жирной пищи, покорно улыбаемся в ответ на глупые шутки начальства, читаем книги вроде этой, когда могли бы нацепить бумажный клоунский колпак и, лежа в ванне, лакомиться миндальным печеньем. Мы делаем все это, заботясь о тех людях, которыми скоро станем. За нашей будущей личностью мы ухаживаем, как за собственным ребенком, тратя почти весь сегодняшний день на то, чтобы выстроить день завтрашний, который, как мы надеемся, сделает эту личность счастливой. Вместо того чтобы потворствовать своим мимолетным капризам, мы взваливаем на себя ответственность за благополучие наших будущих «Я» – ежемесячно сберегаем часть доходов, чтобы они могли порадоваться уходу на пенсию; бегаем трусцой и старательно пользуемся зубной нитью, чтобы они избежали проблем с сердцем и зубами; возимся с грязными пеленками и читаем вслух оскомину набившего «Кота в сапогах», чтобы когда-нибудь у них на коленях резвились толстощекие внуки. Даже мелкая покупка в магазине – это акт благотворительности, гарантирующий, что личность, которой мы вот-вот станем, насладится шоколадкой, которую мы только что оплатили. И всякий раз, когда мы чего-то хотим (продвижения по службе или женитьбы, автомобиль или чизбургер), мы ожидаем, что если мы это получим, то человек с нашими отпечатками пальцев в последующие мгновения, часы и годы будет наслаждаться миром, который создадим мы; он оценит принесенные нами жертвы, пожиная урожай, взошедший в результате практичных инвестиционных решений и благородного воздержания.

Да-да. Не вздыхайте. Как и плоды наших чресел, наши продолжения во времени часто неблагодарны. Мы трудимся в поте лица, чтобы дать им то, что, по нашему мнению, должно им понравиться, а они бросают работу, отращивают волосы, уезжают в Сан-Франциско (или из него) и дивятся, почему мы были так глупы, чтобы решить, будто это им понравится. Мы не достигаем тех высот и наград, которые казались нам важными, а они в результате благодарят Бога за то, что все сложилось вопреки нашим недальновидным планам. Даже тот человек, что откусывает от шоколадки, оплаченной нами минутой раньше, может скривиться и обвинить нас в неудачной покупке. Конечно, критика никому не нравится, но если наши будущие «Я» счастливы по причине не наших достижений, а того, чего не удалось избежать, тогда с их стороны вполне естественно бросить в прошлое (в случае разочарования) пренебрежительный взгляд и поинтересоваться: о чем мы, спрашивается, тогда думали? Они могут согласиться с тем, что у нас были самые благие намерения, и даже признать, что мы сделали для них все возможное. Но все равно будут жаловаться своим психоаналитикам на то, что наше «все возможное» для них недостаточно хорошо.

Почему так происходит? Разве не должны мы знать вкусы, предпочтения, желания и нужды людей, которыми станем через год – или уже сегодня вечером? Разве не должны мы понимать свои будущие «Я» настолько хорошо, чтобы выстраивать для них благополучную жизнь – выбирать профессии и супругов, которыми они будут дорожить, покупать диванные чехлы, которые они будут беречь? Почему же в результате их чердаки и сама жизнь заполнены имуществом и людьми, что казались нам необходимыми, а для них стали ненужными, обременительными и бесполезными? Почему они недовольны нашим выбором возлюбленных и стратегией профессионального роста? И платят большие деньги, чтобы свести татуировку, которая стоила больших денег нам? Почему они, думая о нас, чаще испытывают сожаление и облегчение, а не гордость и удовлетворение? Это можно было бы понять, если бы мы игнорировали их, помыкали и пренебрегали ими, – но, черт побери, мы ведь отдали им лучшие годы своей жизни! Если мы достигли желанной цели, как они могут быть разочарованы? И почему они так легкомысленны, что постоянно попадают во все те же затруднительные положения, от

Страница 3

оторых мы так старались их избавить? Может быть, с ними что-то не в порядке?

Или что-то не в порядке с нами?



Когда мне было десять лет, самым завораживающим для меня предметом в доме была книга об оптических иллюзиях. Она познакомила меня с линиями Мюллера-Лайера, выглядевшими из-за стреловидных концов разными по длине, хотя при измерении линейкой они оказывались одинаковыми; с кубом Неккера, который казался открытым то сверху, то сбоку; с кубком, внезапно превращающимся в два силуэта, а потом – снова в кубок (рис. 1). Я часами сидел, разглядывая их, на полу в отцовском кабинете, загипнотизированный тем, как эти простые рисунки заставляют разум верить в заведомо неверное положение вещей. Тогда-то я и понял, что ошибки – это интересно и что в жизни для них тоже может найтись место. Однако главная привлекательность оптической иллюзии заключается не в том, что она заставляет каждого человека совершать ошибку, а в том, что она заставляет каждого совершать одну и ту же ошибку. Если бы я увидел кубок, вы – лицо Элвиса, а наш друг – просто какие-то каракули, то рисунок можно было бы назвать вполне замечательной кляксой, но никак не оптической, пусть и плохонькой, иллюзией. Иллюзия особенно притягательна тем, что каждый человек видит сначала кубок, потом силуэты, а потом – неуловимое движение и… снова кубок. Ошибки восприятия, порождаемые оптическими иллюзиями, закономерны, постоянны и систематичны. Это не глупые, а умные ошибки – они позволяют тому, кто их понял, разглядеть изящную конструкцию и внутреннюю работу зрительной системы.








Ошибки, которые мы совершаем, пытаясь вообразить свое будущее, так же закономерны, постоянны и систематичны. Они тоже делаются по шаблону, что говорит нам о возможностях и границах предвидения почти столько же, сколько оптические иллюзии говорят о возможностях и ограничениях зрения. Этому и посвящена моя книга. Не подумайте – из-за третьего слова в ее названии, – что перед вами инструкция, которая каким-то образом научит вас быть счастливым. Такими инструкциями заставлено по нескольку полок в каждом книжном магазине, и если вы пойдете и купите одну из них, проделаете все, что там советуют, и обнаружите, что отнюдь не стали счастливее, вы всегда можете вернуться к этой книге, чтобы узнать почему. Ибо вместо инструкций она предлагает научные сведения – о способности человеческого мозга воображать будущее, и о том, каким образом и насколько точно он способен предсказать, окажется ли это будущее приятным. Эта книга – о загадке, над которой ломали головы многие мыслители на протяжении последних двух тысячелетий, и в ней использованы их идеи (а также несколько моих), объясняющие, почему мы так мало знаем о чувствах и желаниях людей, которыми вскоре станем. Ход рассказа слегка напоминает течение реки, пересекающей границы разных государств без виз и паспортов, поскольку ни одна наука не в силах предложить убедительное решение загадки. Объединив теории и факты из психологии, когнитивной неврологии, философии и поведенческой экономики, я лично нахожу получившийся у меня ответ убедительным, но об этом судить вам.

Написание книги – уже само по себе награда, но прочтение ее – это вложение времени и денег, что должно принести дивиденды. Не получив ни удовольствия, ни новых знаний, вы вправе будете потребовать возврата того и другого. Но этого не случится, конечно, поскольку я написал книгу, которая, надеюсь, покажется вам интересной, развлечет вас, убедит не принимать себя слишком всерьез и поискать хотя бы десять минут для жизни. Никто не может сказать, какие чувства вы будете испытывать, дочитав эту книгу до конца, в том числе и вы сами – в тот момент, когда только собираетесь ее начать. Но если ваше будущее «Я» останется неудовлетворенным, добравшись до последней страницы, оно по крайней мере поймет, почему вы ошибались, предполагая обратное[1 - В примечаниях содержатся ссылки на научные труды, подтверждающие высказанные мною мысли. Если вас не интересуют источники и раздражает необходимость постоянно заглядывать в конец книги, тогда не сомневайтесь: единственное важное примечание – то, которое вы сейчас читаете.].




Часть I

Предвидение


Предвидение – акт заглядывания вперед во времени или размышления о будущем.





Глава 1

Путешествие в когда-нибудь


…О, если б знать заране,
Чем кончится сегодня наша битва!

    Уильям Шекспир. Юлий Цезарь[2 - Перевод М. Зенкевича. – Прим. пер.]


Священники дают обет хранить целомудрие, врачи дают обет не навредить, а почтальоны дают обет разносить письма вовремя, не обращая внимания на снег, слякоть и грамматические ошибки в адресах. Психологи, о чем знают немногие, тоже дают обет – опубликовать на каком-то этапе своей карьеры книгу, брошюру или хотя бы статью, куда будет включена следующая сентенция: «Человек – это единственное животное, которое…» Закончить ее мы, конечно, можем, как нам заблагорассудится, но начинаться она должна с этих пяти слов. Большинство из нас не ждет конца карьеры, ч

Страница 4

обы выполнить этот священный долг, поскольку мы знаем: последующие поколения психологов проигнорируют все, что мы успеем написать, занимаясь всю жизнь любимой наукой, и вспоминать нас будут главным образом из-за тех слов, которыми мы закончим эту сентенцию. И мы знаем, что чем хуже это сделаем, тем лучше нас запомнят. Тех психологов, к примеру, которые закончили свою сентенцию словами «может использовать язык», вспоминали особенно часто, когда люди обучили шимпанзе общаться с помощью жестов. А когда открылось, что шимпанзе, живущие на воле, используют палки, чтобы добывать термитов (и бить друг друга по голове), мир внезапно вспомнил полное имя и почтовый адрес каждого психолога, который когда-либо заканчивал свою сентенцию словами «использует орудия труда». И это вполне достойная причина тянуть с собственным вариантом завершения сентенции как можно дольше в надежде умереть раньше, чем тебя успеют публично унизить, назвав обезьяной.

Я никогда еще не заканчивал эту сентенцию, но собираюсь сделать это сейчас, призвав вас в свидетели. Человек – это единственное животное, которое думает о будущем. Подождите, позвольте договорить – у меня у самого были в доме кошки, собаки, песчанки, мыши, золотые рыбки и крабы, и я согласен с тем, что животные часто ведут себя так, словно умеют думать о будущем. Но (о чем вечно забывают лысые люди в париках) вести себя так, будто у тебя есть волосы, и иметь их на самом деле – это не одно и то же, и внимательный человек заметит разницу. К примеру, я живу в пригороде, и каждую осень белки у меня во дворе (в котором их только две и помещается) ведут себя так, будто знают: не сделав запасов сейчас, они останутся зимой без еды. Насколько может судить всякий достаточно образованный человек, эти белки не отличаются выдающимися способностями. У них обычный беличий мозг, который включает программу по запасанию пищи в определенный момент – когда количество солнечного света, воспринимаемого обычными беличьими глазами, уменьшается до критического уровня. Дни укорачиваются, запускается механизм запасания (без всякой мысли о завтрашнем дне), и белка, прячущая орехи у меня во дворе, «знает» о будущем примерно столько же, сколько падающий камень «знает» о законах гравитации, – то есть ничего. Пока шимпанзе не плачет, думая о приближающейся одинокой старости, и не улыбается, предвкушая летний отпуск, и не отказывается от конфеты, потому что и так уже не влезает в шорты, я буду настаивать на своем варианте этой сентенции. Мы думаем о будущем так, как не умеет и никогда не научится думать никакое другое животное, и это простое, знакомое каждому, обычное умение – определяющее свойство человеческой природы[2 - Roberts W.A. Are Animals Suck in Time? // Psychological Bulletin, 128: 473–89 (2002).].




Удобства предположения


Если вас попросят назвать величайшее достижение человеческого мозга, вы, скорее всего, вспомните созданные им замечательные артефакты – Великую пирамиду Гизы, международную космическую станцию или мост Золотые Ворота. Это и вправду великие достижения, за которые наш мозг заслуживает самых пышных почестей. Но – не величайшие. Любой из этих объектов могла бы спроектировать и построить сложная машина, ибо знаний, логики и терпения машинам не занимать. На самом же деле существует лишь одно достижение, настолько замечательное, что претендовать на него не может никакая машина, и это – сознательное переживание. Увидеть египетскую пирамиду, вспомнить Золотые Ворота, вообразить космическую станцию – куда удивительнее, чем создать любой из этих объектов. Более того, одно из этих действий превосходит своей необыкновенностью все остальные. Видеть – значит переживать мир таким, какой он есть, помнить – переживать мир таким, каким он был, но воображать… о, воображать – значит переживать мир таким, каким он никогда не был, но каким может быть. Величайшее достижение человеческого мозга – это способность воображать предметы и события, которых не существует в реальности, и именно эта способность и позволяет нам думать о будущем. По словам одного философа, наш мозг – это «предвосхищающая машина», и «создание будущего» – самое важное, что он умеет делать[3 - Деннет Д.С. Виды психики: на пути к пониманию сознания. – М., 1994. – Прим. ред.].

Но что именно подразумевается под «созданием будущего»? Есть по меньшей мере два способа, какими мозг его, так сказать, создает, и один из них знаком как нам, так и многим другим животным, а второй – только нам одним. Любой мозг – человека, обезьяны, даже белки с ее регулярным собиранием припасов – предсказывает ближайшее, локальное, персональное будущее. Он делает это, используя информацию о сиюминутных событиях («Я чую некий запах») и прошедших («Когда я чуял этот запах в последний раз, что-то большое пыталось меня съесть»), чтобы предвосхитить событие, которое с наибольшей вероятностью произойдет в следующий момент («Что-то большое собирается меня…»)[3 - Haith M.M. The Development of Future Thinking as Essential for the Emergence of Skill in Pla

Страница 5

ning // The Developmental Psychology of Planning: Why, How, and When Do We Plan? eds. S. L. Friedman, E.K. Scholnick. – Mahwah, N. J.: Lawrence Erlbaum, 1997. P. 25–42.]. Но отметим две особенности этого так называемого предсказывания. Во-первых, вопреки шутливым репликам в скобках, подобное предсказывание не оформляется в мозгу в нечто такое, что хотя бы отдаленно походит на сознательную мысль. В точности как калькулятор складывает два и два и получает четыре, не думая при этом об арифметике, так мозг прибавляет прошлое к настоящему и получает будущее, не думая ни о том, ни о другом. Фактически это даже не предсказывание как таковое. После недолгого обучения голотурия Aplusia parvula способна научиться предвидеть и избегать удара электрошоком, а то, что голотурии вовсе не имеют мозга, легко докажет всякий, взявший в руки скальпель. Компьютеры тоже не имеют мозга, но действуют в точности как голотурии, когда отвергают вашу опустевшую кредитную карту. Короче говоря, и механизмы, и беспозвоночные служат доказательством того, что для столь простого предсказывания от мозга не требуется ни осознания, ни понимания, ни смекалки.

Во-вторых, такое предсказывание не отличается широтой. Оно не будет предсказыванием в том смысле, в каком мы способны прогнозировать ежегодный рост инфляции, интеллектуальное влияние постмодернизма, тепловую гибель Вселенной или очередной цвет волос Мадонны. Это, скорее, предсказывание того, что может случиться именно в этом месте, именно в следующую секунду, именно с вами, и мы называем его предсказыванием только потому, что нет слова точнее. Однако, используя этот термин – который подразумевает расчетливое, сознательное размышление о событиях, могущих произойти где угодно, с кем угодно, в любое время, – мы рискуем неправильно осветить тот факт, что мозг занимается непрерывным предсказыванием ближайшего, локального, персонального будущего без ведома своего обладателя. Поэтому вместо того, чтобы говорить, что мозг предсказывает, скажем лучше, что он предполагает.

Ваш мозг предполагает и в эту самую секунду. Вы можете сейчас, к примеру, осознанно размышлять о фразе, которую только что прочли, или о ключе в кармане, который больно упирается вам в бедро, или об истинных причинах войны 1812 г. О чем бы ни были ваши мысли, уж конечно, они вовсе не о том, каким словом закончится следующее предложение. Но в этот самый момент, когда вы читаете этот абзац и думаете о чем угодно, им навеянном, ваш мозг использует слово, читаемое в данную секунду, и слова, прочитанные секундой ранее, чтобы сделать разумное предположение о том, какое слово он прочтет в секунду следующую, что и позволяет вам читать так бегло. Всякий мозг, взращенный на продолжительной диете из триллеров и низкопробных детективов, ожидает, что после слов «была темная и дождливая» последует «ночь», и поэтому, когда он обнаруживает это слово, то принимает его без малейшей запинки[4 - Bates E., Elman J., Li P. Language In, On, and About Time // The Development of Future Oriented Processes, eds. M. M. Haith et al. Chicago: University of Chicago Press, 1994.]. И пока каждая догадка вашего мозга относительно следующего слова верна, вы благополучно перебираетесь со строки на строку, превращая черные закорючки в мысли, сцены, характеры и понятия, блаженно не сознавая, что ваш занятый предположением мозг с фантастической скоростью предсказывает конец фразы. Только когда ваш мозг предсказывает плохо, вы вдруг чувствуете себя авокадо.

То есть удивленным. Не так ли?

Что ж, рассмотрим смысл этого краткого мига удивления. Удивление – это эмоция, которую мы испытываем, когда сталкиваемся с чем-то неожиданным, – таким, например, как толпа приятелей в бумажных колпачках, вопящих «С днем рождения!» в тот момент, когда мы заходим домой с тяжелыми сумками и переполненным мочевым пузырем, – и оно раскрывает сущность наших ожиданий. Удивление, которое вы испытали в конце последнего абзаца, говорит о том, что пока вы читали фразу «Только когда ваш мозг предсказывает плохо, вы вдруг чувствуете себя…», ваш мозг логически предсказывал завершающее слово. Он предсказал, что в следующие несколько миллисекунд ваши глаза увидят ряд черных закорючек, в которых будет зашифровано слово, означающее некое чувство – «опечаленный», «раздосадованный» или даже «удивленный». Вместо этого они увидели… фрукт, что вывело вас из обычного дремотного состояния и раскрыло бы сущность ваших ожиданий всякому, кто смотрел бы на вас со стороны. Удивление говорит о том, что мы ожидали чего-то другого – не того, что получили, – даже если и сами не знали, чего именно стоило ждать.

Поскольку чувство удивления обычно сопровождается реакцией, которую можно увидеть и измерить (вскидывание бровей, распахивание глаз, отвисание челюсти и всяческие восклицания), психологи способны определить, занимается ли мозг предположениями. Когда при опытах с обезьянами, например, исследователь опускает мяч в один из нескольких желобов, обезьяны тут же смотрят на нижний конец этого желоба, ожидая

Страница 6

появления мяча. Если при помощи кое-каких экспериментаторских хитростей мяч вдруг выкатывается из другого желоба (не из того, в который его опустили), обезьяны выказывают удивление – видимо, потому, что мозг их строит предположения[5 - Hood B.M. et al. Gravity Biases in a Nonhuman Primate? // Developmental Science 2:35–41, 1999. См. также: Washburn D.A., Rumbaugh D.M. Comparative Assessment of Psychomotor Performance: Target Prediction by Humans and Macaques (Macaca mulatta) // Journal of Experimental Psychology: General 121: 305–12, 1992.]. Человеческие дети откликаются на непонятные физические явления сходным образом. Когда им, например, показывают видеозапись, по ходу которой большой красный кубик ударяет маленький желтый, в результате чего последний сразу отскакивает и исчезает с экрана, дети реагируют спокойно. Но если прежде чем отскочить, маленький желтый кубик на секунду-другую задерживается, это зрелище приковывает внимание детей не хуже, чем крушение поезда – случайных свидетелей. Задержка с отскоком как будто идет вразрез с неким предсказанием, сделанным предполагающим мозгом[6 - Oakes L.M., Cohen L.B. Infant Perception of a Causal Event // Cognitive Development 5:193–207, 1997. См. также: Wentworth N., Haith M.M. Event-Specific Expectations of 2– and 3-Month-Old Infants // Development Psychology 28:842–50, 1992.]. Подобные опыты говорят о том, что мозг обезьяны «знает» о тяготении (предметы падают вниз, а не в сторону), а мозг человеческого ребенка «знает» о кинетике (движущиеся предметы передают энергию неподвижным в тот самый момент, когда входят с ними в контакт, а не несколькими секундами позже). Говорят они также и о более важном – мозг обезьяны или ребенка добавляет уже известные ему факты (прошлое) к тому, что видит сейчас (к настоящему), чтобы предсказать, что случится далее (будущее). Если происходящее отличается от предсказанного, обезьяны и дети испытывают удивление.

Наш мозг был создан для предположения, и именно этим он и занимается. Когда мы гуляем по пляжу, мозг предсказывает, насколько твердым окажется песок, когда его коснется нога, и соответственно регулирует напряжение в коленном суставе. Когда мы подпрыгиваем, ловя фрисби, мозг предсказывает, где она окажется в момент пересечения ее и нашего пути, и направляет руку в нужную сторону. Когда мы смотрим на краба, бегущего к воде и скрывающегося за корягой, мозг предсказывает, когда и в каком месте он появится перед нашими глазами, и направляет взгляд именно туда. Эти предсказания замечательны и по своей скорости, и по точности, с которой они делаются. Трудно представить, на что была бы похожа наша жизнь, если бы мозг прекратил предсказывать и предоставил нам обходиться только настоящим моментом, лишив возможности рассчитать следующий шаг. Однако как ни поразительно это свойственное каждому, автоматическое, непрерывное, неосознаваемое предсказывание ближайшего, локального, персонального будущего, не оно заставило наших предков спуститься с деревьев и надеть штаны. Фактически этим способом предсказывать пользуются даже лягушки, не покидая родимого пруда, и не о нем говорится в моем варианте сентенции. Нет, то разнообразное будущее, которые создаем мы, люди, – и только мы, – совершенно другого рода.




Обезьяна, заглянувшая в будущее


Взрослые любят задавать детям глупые вопросы, желая посмеяться над ответами. Один из самых дурацких вопросов таков: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Детей он обычно озадачивает и тревожит – возможно, потому, что в вопросе этом им слышится намек на некоторую опасность. Если они и отвечают на него, то что-нибудь вроде «буду продавцом конфет» или «кондуктором». Мы смеемся, поскольку знаем – вероятность того, что ребенок и вправду станет кондуктором или продавцом конфет, ничтожно мала. К тому моменту, когда он сделается достаточно взрослым, чтобы самому задавать глупые вопросы, интересовать его будут уже совсем другие профессии. Но нужно заметить: хотя подобные ответы и кажутся неверными, они верны в качестве ответов на другой вопрос, а именно «кем ты хочешь быть сейчас?». Дети не в состоянии сказать, кем они хотят стать когда-нибудь потом, потому что на самом деле они не понимают, что значит потом[7 - Atance C.M., O’Neill D.K. Planning in 3-Year-Olds: A Reflection of Future Self? // The Self in Time: Developmental Perspectives, eds. C. Moore and K. Lemmon. – Mahwah, N.J.: Lawrence Erlbaum, 2001. См. также: Benson J.B. The Development of Planning: It’s About Time // Friedman and Scholnick, Developmental Psychology of Planning.]. И как изворотливые политики, они игнорируют заданный вопрос и отвечают на тот, на который могут ответить. Взрослые, конечно, значение этого слова понимают. Если тридцатилетнюю жительницу Манхэттена спросить, где, по ее мнению, стоило бы провести старость, она назовет Майами, Феникс или другое популярное место. Ее может вполне устраивать нынешняя жизнь в шумном городе, но она способна себе представить, что через сколько-то лет игра в бинго и своевременная врачебн

Страница 7

я помощь станут ей дороже музеев и городского многолюдья. В отличие от ребенка, который думает лишь о том, что есть сейчас, взрослый умеет размышлять о завтрашнем дне. В какой-то миг на долгом пути от детского стульчика до кресла-каталки мы вдруг познаем, что это такое – потом[4 - Хотя дети начинают говорить о будущем в возрасте около двух лет, они не вполне понимают, что это такое, пока не достигнут четырех. См.: Povinelli D.G., Simon B.B. Young Children’s Understanding of Briefly Versus Extremely Delayed Images of the Self: Emergence of the Autobiographical Stance // Developmental Psychology 34:188–94, 1998; Nelson K. Finding One’s Self in Time // The Self Across Psychology: Self-Recognition, Self-Awareness, and the Self Concept, eds. J.G. Snodgrass and R.L. Thompson. – New York: New York Academy of Sciences, 1997. P. 103–116. – Прим. авт.].

Потом! Что за удивительная идея! Потрясающее понятие. Невероятное открытие. Каким образом люди научились представлять себе события, которые еще не произошли? Какой доисторический гений понял первым, что можно сбежать из сегодняшнего дня, просто закрыв глаза и перенесясь в день завтрашний? Увы, идеи (даже великие) – это не окаменелости, возраст которых поддается датированию, и потому история возникновения понятия потом утрачена для нас навсегда. Но палеонтологи и нейрофизиологи уверяют, что этот кардинальный прорыв в ходе человеческой эволюции случился в последние 3 млн лет – и произошло это совершенно внезапно. Первый мозг появился на Земле около 500 млн лет назад. Примерно 430 млн лет он неспешно эволюционировал до мозга древнейшего примата и еще 70 млн – до мозга проточеловека. Затем что-то произошло (никто не знает, что именно, но версии расходятся от климатических изменений до изобретения кулинарии), и в развитии этого мозга, уже близкого к человеческому, произошел беспрецедентный рывок. Менее чем за 2 млн лет масса мозга была более чем удвоена: от 600 граммов у Homo habilis до почти полутора килограммов у Homo sapiens[8 - Banyas C.A. Evolution and Phylogenetic History of the Frontal Lobes // The Human Frontal Lobes, eds. B.L. Miller and J.L. Cummings. – New York: Guilford Press, 1999. P. 83–106.].

Если бы вы, сев на особую диету, умудрились за короткий срок увеличить массу своего тела вдвое, уж конечно, вы не ждали бы, что прибавка в весе равномерно распределится на все его части. Свежие жировые накопления пришлись бы в основном на живот и ягодицы, а язык и пальцы ног остались бы практически прежними. Подобным образом и разительное увеличение размеров мозга не удвоило по демократическому принципу массу всего остального, и усовершенствование человека ограничилось новым мозгом, который структурно был идентичен старому, только увеличился. Вернее даже, увеличилась лишь одна часть мозга – лобная доля. Как явствует из названия, она находится в передней части головы, над глазами (рис. 2). Низкие и покатые лбы наших далеких предков в результате выдвинулись, стали высокими и выпуклыми (есть теперь на чем держаться шляпам), и эти изменения в строении черепа произошли из-за внезапного увеличения размеров мозга. Что же такого кроется в этой новой части? Что способно оправдать переустройство человеческого черепа? Почему сама природа так озаботилась ее наличием? Действительно, что в ней хорошего?








Еще не так давно ученые полагали, что ничего хорошего в ней нет вовсе, поскольку люди, у которых лобная доля была повреждена, казалось, прекрасно обходились и без нее. Финеас Гейдж, работавший мастером на Рутландской железной дороге, как-то раз прекрасным осенним днем 1848 г. устроил небольшой взрыв, в результате чего метровый железный стержень угодил Финеасу прямо в лицо. Стержень вошел в левую щеку и вышел через верх черепа, проделав в нем изрядную дыру и отхватив значительную часть лобной доли (рис. 3). Финеас упал наземь и пролежал несколько минут. Затем, к всеобщему изумлению, он поднялся и попросил напарника проводить его к доктору, уверяя при этом, что нести его не обязательно – дойдет и сам, без всякого беспокойства. Доктор вычистил из раны грязь, напарник вычистил испачканный мозгом железный лом, и вскоре Финеас с этим же ломом вернулся к прерванной работе[5 - Финеас действительно возил за собой лом, куда бы ни ехал, и был бы, наверное, доволен тем, что и лом этот, и его череп обрели пристанище на постоянной выставке в Гарвардском анатомическом музее. – Прим. авт.]. Характер у него заметно изменился к худшему – благодаря чему он и знаменит по сей день, – но куда более удивителен тот факт, что во всем прочем Финеас остался совершенно нормальным человеком. Сделай этот лом бифштекс из какой-нибудь другой части мозга – задень зону Брока, к примеру, зрительную зону коры головного мозга или мозговой ствол, – и Финеас мог бы умереть, ослепнуть, потерять способность говорить, а то и провести остаток жизни, соображая не лучше кочана капусты. Вместо этого следующие двенадцать лет он жил, видел, разговаривал и работал, будучи настолько непохожим на кочан, что невр

Страница 8

логи поневоле пришли к выводу – лобная доля значит для человека так мало, что он вполне может обойтись без нее[6 - Современные авторы считают случай Гейджа доказательством важности лобной доли, хотя в те времена, когда это произошло, о нем думали иначе. См.: Macmillan M.B. A Wonderful Journey Through Skull and Brains: The Travels of Mr. Gage’s Tamping Iron // Brain and Cognition 5: 67–107, 1986. – Прим. авт.]. Один психиатр в 1884 г. писал: «Случай со знаменитым американским ломом показал, что повреждение этой доли не обязательно сопровождается какими-либо последствиями»[9 - Macmillan M.B. Phineas Gage’s Contribution to Brain Surgery // Journal of the History of the Neurosciences 5: 56–77, 1996.].








Однако психиатр ошибался. В XIX в. знания о функциях мозга базировались в основном на наблюдении за такими людьми, как Финеас Гейдж, которые пострадали нечаянно в ходе случайного и неточного неврологического эксперимента, поставленного самой природой. В XX же веке хирурги продолжили дело природы и начали сами ставить эксперименты, результаты которых представили функции лобной доли уже совсем в другом свете. В 1930 г. португальский врач Антониу Эгаш Мониш, искавший способ успокаивать буйных пациентов, страдающих психопатией, узнал о новой хирургической процедуре – фронтальной лоботомии (химическое или механическое повреждение частей лобной доли). Процедуру эту производили над обезьянами, и те, обычно приходившие в ярость, когда с их кормлением запаздывали, после операции реагировали на подобные задержки с терпеливым спокойствием. Эгаш Мониш испробовал лоботомию на своих пациентах и обнаружил тот же успокаивающий эффект (за что и получил в 1949 г. Нобелевскую премию). В следующие несколько десятилетий хирургические методы были усовершенствованы (операцию стали делать под местной анестезией при помощи льда), и нежелательных побочных эффектов (таких как снижение интеллекта и мочеиспускание во сне) стало меньше. Повреждение лобной доли превратилось в обычный способ лечения в случаях депрессии и тревожности, не поддававшихся другим видам терапии[10 - Weingarten S.M. Psychosurgery // Miller and Cummings, Human Frontal Lobes, 446–460.]. Вопреки представлениям, принятым среди медиков в предыдущем веке, выяснилось, что разница между наличием и отсутствием лобной доли все же есть. И сказывалась она в том, что без лобной доли людям жилось как будто лучше.

Но пока одни врачи расхваливали преимущества отсутствия лобной доли, другие обнаружили его недостатки. Пациенты с поврежденной лобной долей чаще всего легко справлялись с тестами, касающимися памяти и умственных способностей, но испытывали изрядные затруднения с любыми, даже самыми простыми, задачами, в которые входило планирование. Например, их ставили в тупик головоломки, решение которых предполагает обдумывание серии ходов[11 - Weinberger D.R. et al. Neural Mechanisms of Future-Oriented Processes // Haith et al, Future Oriented Processes, 221–42.]. И подобные затруднения наблюдались не только в лабораторных условиях. Эти пациенты в обычных ситуациях держались вполне уверенно, могли поддержать светскую беседу о цвете штор и выпить чай, не облившись, но были не в состоянии сказать, чем станут заниматься вечером того же дня. Суммируя научные данные по этому вопросу, известный ученый заключил: «Ни об одном префронтальном симптоме не сообщается с таким постоянством, как о неспособности планировать… Этот симптом представляется свойственным исключительно дисфункции префронтальной коры головного мозга… [и] не связан с клиническим повреждением любой другой нейронной структуры»[12 - Fuster J.M. The Prefrontal Cortex: Anatomy, Physiology, and Neuropsychology of the Frontal Lobe. – New York: Lippincott-Raven, 1997. P. 160–161.].

Итак, на основе этих двух наблюдений – что повреждение определенных частей лобной доли успокаивает людей, но также лишает их способности планировать, – можно сделать, похоже, один-единственный вывод. Какова концептуальная связь между тревожностью и планированием? Их объединяет, конечно же, размышление о будущем. Мы тревожимся, когда предвидим какие-то неприятные события, и строим планы, представляя себе, к каким результатам приведут со временем наши действия. При планировании необходимо заглядывать в будущее, а тревожность – одна из возможных реакций, возникающих при этом[13 - MacLeod A.K., Cropley M.L. Anxiety, Depression, and the Anticipation of Future Positive and Negative Experiences // Journal of Abnormal Psychology 105: 286–89, 1996.]. Тот факт, что повреждение одной только лобной доли неизбежно ухудшает способность планирования, одновременно уменьшая тревожность, говорит о том, что лобная доля – крайне необходимая часть головного мозга, позволяющая нормальному современному взрослому человеку мысленно переносить себя в будущее. Без нее мы ограничены настоящим моментом, не способны вообразить завтрашний день и, следовательно, не тревожимся о том, что он принесет. Как знают теперь ученые, лобная доля «дает возможность здоровым взрос

Страница 9

ым людям видеть существование своей личности протяженным во времени»[14 - Wheeler M.A., Stuss D.T., Tulving E. Toward a General Theory of Episodic Memory: The Frontal Lobes and Autonoetic Consciousness // Psychological Bulletin 121: 331–54, 1997.]. Те, кто изучал людей с поврежденной лобной долей, описывают их как «привязанных к непосредственным стимулам»[15 - Melges F.T. Identity and Temporal Perspective // Cognitive Models of Psychological Time, ed. R.A. Block. – Hillsdale, N.J.: Lawrence Erlbaum, 1990. P. 255–266.], «замкнутых в сиюминутном времени и пространстве»[16 - Faglioni P. The Frontal Lobes // The Handbook of Clinical and Experimental Neuropsychology, eds. G. Denes and L. Pizzamiglio. – East Sussex, U.K.: Psychology Press, 1999. P. 525–569.], «склонных к временной конкретике»[17 - Fuster J.M. Cognitive Functions of Frontal Lobes // Miller and Cummings, Human Frontal Lobes, 187–195.]. Другими словами, они, как продавцы конфет и кондукторы, живут в мире, лишенном потом.

Заглянуть в этот мир помогает печальный случай с пациентом, известным как Н.Н. В 1981 г., когда ему было 30 лет, этот человек получил в автомобильной катастрофе закрытую травму головы. Обследование показало обширные повреждения лобной доли. Через несколько лет после несчастного случая психолог беседовал с Н.Н. и записал следующий диалог.



Психолог: Что вы собираетесь делать завтра?

Н.Н.: Не знаю.

Психолог: Вы помните вопрос?

Н.Н.: О том, что я буду делать завтра?

Психолог: Да. Вы можете описать состояние вашего разума в тот момент, когда пытаетесь думать о завтрашнем дне?

Н.Н.: Пустота, мне кажется… Это похоже на сон… как будто ты находишься в комнате, где ничего нет, и кто-то велит тебе найти стул, а там ничего нет… как будто ты плывешь посреди озера. И ухватиться не за что, и сделать ничего не можешь[18 - Tulving E. Memory and Consciousness // Canadian Psychology 26: 1–12, 1985. Тот же самый случай описан более подробно под псевдонимом K.C. в: Tulving E. et al. Priming of Semantic Autobiographical Knowledge: A Case Study of Retrograde Amnesia // Brain and Cognition 8: 3–20, 1988.].


Неспособность Н.Н. думать о своем будущем – характерная черта пациентов с повреждениями лобной доли. Завтрашний день для Н.Н. всегда будет пустой комнатой, и когда он пытается представить себе потом, то чувствует себя так же, как мы, когда пытаемся вообразить небытие или бесконечность. Но если бы вы заговорили с Н.Н. где-нибудь в метро или стоя в очереди в почтовом отделении, вы вряд ли догадались бы о том, что он утратил нечто, столь свойственное человеку. После случившегося Н.Н. представляет время и будущее как абстракции. Он знает, что существуют часы и минуты, сколько в первых последних и что означает до и после. Беседовавший с ним психолог писал: «Он знает о мире много, уверен в этом знании и может с легкостью высказать его. В этом смысле он не слишком отличается от нормального взрослого человека. Но он, похоже, не способен воспринимать протяженность субъективного времени. Он живет как будто в постоянном настоящем»[19 - Там же.].

Постоянное настоящее – какое пугающее словосочетание! В этом есть что-то ирреальное – быть пожизненно заключенным в тюрьме одного мгновения, запертым навсегда в вечном «сейчас», в мире без конца, во времени без потом. Большинству из нас так трудно представить себе подобное существование, оно настолько чуждо нашей обычной жизни, что саму мысль о нем хочется отогнать как случайный бред, ненароком родившийся в чьей-то травмированной голове. Но на самом деле такое необычное существование – норма, и это мы – исключение. Первые несколько сотен миллионов лет после возникновения мозга он пребывал в постоянном настоящем, и у большинства живых существ остается в нем и поныне. Но не у вас и не у меня, потому что 2 млн или 3 млн лет назад наши предки пустились в великий побег из «здесь» и «сейчас», и транспортом для побега послужил весьма специфический комок серой ткани, хрупкий морщинистый довесок к основной массе мозга. Лобная доля – последняя его часть, появившаяся в ходе эволюции, поздно созревающая и первой портящаяся с наступлением старости, – это машина времени, которая позволяет нам покидать настоящее и жить в будущем прежде, чем оно наступит. Ни у какого другого животного нет лобной доли, подобной нашей, и потому мы – единственные животные, которые думают о будущем. И хотя история лобной доли объясняет нам, каким образом люди вызывают в своем воображении завтрашний день, почему они это делают, она умалчивает.




Повороты судьбы



В конце 1960 г. гарвардский преподаватель психологии начал принимать ЛСД, отказался от своей должности (не без некоторого содействия со стороны администрации), уехал в Индию, встретил там гуру и, вернувшись, написал популярную книгу под названием «Будь здесь и сейчас», основная мысль которой коротко изложена в ее названии[20 - Dass R. Be Here Now. – New York: Crown, 1971.]. Чтобы найти ключ к счастью, совершенству и просветлению, уверял бывший преподаватель,

Страница 10

нужно прекратить так много думать о будущем.

Неужели только для того, чтобы научиться о нем не думать, необходимо было ехать в Индию и тратить там время, деньги и мозговые клетки? Да. Ведь, как знает всякий, кто пытался овладеть искусством медитации, не думать о будущем – задача куда более сложная, чем преподавать психологию. Чтобы не думать о будущем, требуется убедить лобную долю перестать делать то, для чего она предназначена, а она, совсем как сердце, которому вдруг приказали бы перестать биться, этому противится. В отличие от Н.Н., большинство из нас не прикладывает никаких усилий, представляя себе будущее, поскольку мысленные его модели в нашем сознании складываются постоянно и непрошено, затрагивая каждую сторону нашей жизни. Когда людей просят сказать, насколько часто они думают о прошлом, настоящем и будущем, они отвечают, что чаще всего думают о последнем[21 - Jason L.A. et al. Time Orientation: Past, Present, and Future Perceptions // Psychological Reports 64: 1199–1205, 1989.]. Когда исследователи, изучая поток сознания среднестатистического человека, подсчитывают присутствующие в нем темы и предметы, оказывается, что около 12 % наших повседневных мыслей относятся к будущему[22 - Klinger E., Cox W.M. Dimensions of Thought Flow in Everyday Life // Imagination, Cognition, and Personality 72: 105–28, 1987–1988; Klinger E. On Living Tomorrow Today: The Quality of Inner Life as a Function of Goal Expectations // Psychology of Future Orientation, ed. Z. Zaleski. – Lublin, Poland: Towarzystwo Naukowe KUL, 1994.]. Другими словами, один час из восьми человек думает о том, что еще только должно случиться. Если бы один час из восьми вы проживали в моем штате, то были бы вынуждены платить налоги, а ведь каждый из нас – в некотором смысле такой вот «кратковременный» обитатель завтрашнего дня.

Почему же мы не можем жить здесь и сейчас? Почему у нас не получается то, что без труда делают золотые рыбки? Почему мозг так настойчиво переносит нас в будущее, если в сегодняшнем дне вполне достаточно тем для размышления?




Предвидение и эмоции


Самый очевидный ответ на этот вопрос – о будущем нам думать приятно. Мы, бывает, грезим о том, как обыграем всех в карты на дружеском пикнике, как сфотографируемся с членом лотерейной комиссии, держа в руках выигрышный билет размером с дверь, как завяжем оживленный разговор с хорошенькой кассиршей в банке. Мы делаем это не потому, что ожидаем или хотим чего-то в этом роде, а потому только, что сам процесс воображения подобных возможностей – источник удовольствия. Исследования подтверждают то, о чем вы, возможно, догадываетесь и сами: когда люди мечтают о будущем, они предпочитают видеть себя в нем счастливыми победителями, а не проигравшими неудачниками[23 - Singer J.L. Daydreaming and Fantasy. – Oxford: Oxford University Press, 1981; Klinger E. Daydreaming: Using Waking Fantasy and Imagery for Self-Knowledge and Creativity. – Los Angeles: Tarcher, 1990; Oettingen G. Psychologie des Zukunftdenkens (On the Psychology of Future Thought). – Goettingen, Germany: Hogrefe, 1997.].

Мысли о будущем и в самом деле бывают так приятны, что порой мы предаемся им с большей охотой, чем мыслям о настоящем. Во время одного исследования испытуемым-добровольцам сказали, что они выиграли бесплатный обед в легендарном французском ресторане, после чего спросили, когда они хотят туда пойти – сейчас, вечером или завтра? Как ни манило предстоящее удовольствие от вкусной еды, большинство добровольцев предпочли отложить визит в ресторан на неделю[24 - Loewenstein G.F., Prelec D. Preferences for Sequences of Outcomes // Psychological Review 100: 91–108, 1993. См. также: Loewenstein G. Anticipation and the Valuation of Delayed Consumption // Economy Journal 97: 664–684, 1987; Elster J., Loewenstein G. Utility from Memory and Anticipation // Choice Over Time, eds. G.F. Loewenstein and J. Elster. – New York: Russell Sage Foundation, 1992. P. 213–234.]. Почему им понадобилась эта отсрочка? Да потому, что, решаясь на недельное ожидание, они получали не только несколько приятных часов, посвященных заглатыванию устриц и смакованию Chateau Cheval Blanc’47, но еще и целых семь дней предвкушения этого заглатывания и смакования. Предвкушаемое удовольствие – удовольствие вдвойне. Некоторые события и вправду приятнее воображать, чем переживать (многим из нас случалось, проведя ночь с желанным человеком или вкусив изысканного лакомства, понимать в результате, что само ожидание было лучше воплощения мечты, и в следующий раз человек даже может отложить ее осуществление навсегда). Вот вам пример: во время одного исследования добровольцев попросили представить, что они назначают свидание человеку, к которому питают сильные чувства, и назвать дату. Те из них, чьи мечты о сближении с объектом страсти были самыми пылкими и детальными, менее всего хотели бы их осуществить в течение ближайших нескольких месяцев[25 - Oettingen G., Mayer D. The Motivating Function of Thinking About Future: Expectations Versu

Страница 11

Fantasies // Journal of Personality and Social Psychology 83: 1198–1212, 2002.].

Это говорит о том, что нам нравится резвиться в самом лучшем из всех воображаемых завтрашних дней – а почему бы нет? Мы, в конце концов, сохраняем в альбомах фотографии, сделанные во время отпусков и дней рождения, а не автокатастроф и визитов к врачу, потому что хотим быть счастливыми, прогуливаясь по аллее Памяти. Так почему бы нам не желать того же, пускаясь в путь по проспекту Воображения? Представляя себе счастливое будущее, мы чувствуем себя счастливыми, но у воображения имеются и некоторые непредвиденные последствия. Как обнаружили исследователи, когда людям легко вообразить какое-то событие, они переоценивают вероятность того, что оно произойдет на самом деле[26 - Tversky A., Kahneman D. Availability: A Heuristic for Judgment Frequency and Probability // Cognitive Psychology 5: 207–232, 1973.]. Поскольку большинство из нас обычно воображает гораздо больше хороших событий, чем плохих, мы склонны переоценивать вероятность того, что с нами произойдут именно хорошие события, и это делает нас в отношении будущего неисправимыми оптимистами.

Например, американские студенты полагают, что будут жить дольше, разводиться реже и путешествовать по Европе чаще, чем среднестатистическое большинство[27 - Weinstein N. Unrealistic Optimism About Future Life Events // Journal of Personality and Social Psychology 39: 806–20, 1980.]. Вероятность того, что у них родятся одаренные дети, появятся собственные дома, а их фотографии опубликуют в газетах, они оценивают выше, чем вероятность будущих сердечных заболеваний, венерических болезней, проблем с алкоголем, автокатастроф и переломов. Американцы всех возрастов полагают, что их будущее – это улучшенное продолжение настоящего[28 - Brickman P., Coates D., Janoff-Bulman R.G. Lottery Winners and Accident Victims: Is Happiness Relative? // Journal of Personality and Social Psychology 36: 917–27, 1978.], и хотя представители других наций не столь оптимистичны, они тоже склонны воображать свое будущее более светлым, чем у прочих себе равных[29 - Chang E.C., Asakawa K., Sanna L.J. Cultural Variations in Optimistic Pessimistic Bias: Do Easterners Really Expect the Worst and Westerners Really Expect the Best When Predicting Future Life Events? // Journal of Personality and Social Psychology 81: 476–91, 2001.]. Эти чересчур оптимистические представления о собственном будущем разрушить нелегко: люди, пережившие землетрясение, на какое-то время начинают более трезво оценивать риск погибнуть в результате очередной катастрофы, но уже через пару недель возвращаются к прежнему, ни на чем не основанному оптимизму[30 - Burger J.M., Palmer M.L. Changes in and Generalization of Unrealistic Optimism Following Experiences with Stressful Events: Reactions to the 1989 California Earthquake // Personality and Social Psychology Bulletin 18: 39–43, 1992.]. В действительности события, противоречащие нашим светлым ожиданиям, порою делают нас большими, а не меньшими оптимистами. Как показывают исследования, люди, болеющие раком, оценивают свое будущее более оптимистично, чем здоровые[31 - Stiegelis H.E. et al. Cognitive Adaptation: A Comparison of Cancer and Healthy References // British Journal of Health Psychology 8:303–18, 2003.].

Конечно, упорно создаваемое нашим мозгом будущее – это не всегда вино, поцелуи и свежие устрицы. Оно частенько предстает приземленным, скучным, унылым, неприятным и даже откровенно пугающим, и у тех людей, которым хотелось бы найти способ перестать о нем думать, оно обычно вызывает тревожность, а не приятные чувства. Нас словно что-то принуждает порой (точь-в-точь, как тянет покачать языком расшатавшийся зуб) воображать себе всяческие трагедии и несчастья. По пути в аэропорт мы рисуем себе вариант будущего, в котором самолет улетает без нас и встреча с важным клиентом срывается. По пути на званый обед мы рисуем себе вариант будущего, в котором все гости вручают хозяйке по бутылке вина, а мы стоим в растерянности с пустыми руками. По пути в медицинский центр мы рисуем себе вариант будущего, в котором врач, просмотрев рентгеновские снимки наших легких, хмурится и говорит что-нибудь зловещее, например: «Что ж, у вас остается следующий выбор…» Подобные картины пугают нас – по-настоящему пугают, так почему же мы продолжаем их создавать?

На то имеются две причины. Первая такова: предвидение неприятных событий может ослабить их воздействие. К примеру, во время исследования добровольцы подвергались 20 ударам током, о каждом из которых их предупреждали за три секунды[32 - Arntz A., Van Eck M., de Jong P.J. Unpredictable Sudden Increases in Intensity of Pain and Acquired Fear // Journal of Psychology 6: 54–64, 1992.]. Часть испытуемых (группа высокого напряжения) подвергалась 20 сильным ударам в правую лодыжку. Другая часть (группа низкого напряжения) подвергалась трем сильным ударам и 17 слабым. Несмотря на то что участникам группы низкого напряжения доставалось меньше вольт, сердцебиение

Страница 12

них было чаще, они обильнее потели и боялись каждого следующего удара сильнее, чем участники группы высокого напряжения. Почему так? Да потому, что они подвергались ударам током разной силы в разное время и не имели возможности предвидеть будущее. Из чего следует, что три сильных удара, которые невозможно предвидеть, более болезненны, чем 20, которые предвидеть можно[7 - Поскольку речь зашла об ударах током, самое время объяснить, что подобные психологические эксперименты всегда проводятся в строгом согласии с этическими правилами, установленными Американской психологической ассоциацией и должны быть одобрены университетским комитетом до осуществления. Добровольцев в обязательном порядке предупреждают о любой опасности, которая способна угрожать их здоровью и чувствам, и они имеют возможность прервать эксперимент, когда пожелают, не боясь никаких взысканий. Если в целях эксперимента им дают какую-то ложную информацию, по окончании исследования обязательно говорят правду. Короче говоря, на самом деле все мы очень хорошие люди. – Прим. авт.].

Вторая причина, по которой мы мучаем себя, воображая неприятные события, такова: страх, беспокойство и тревожность нам полезны. Драматизируя последствия неправильного поведения, мы побуждаем коллег, детей, супругов и домашних животных поступать правильно. Точно так же мы побуждаем к разумным действиям и себя, воображая все те неприятности, которые ожидают нас назавтра, если сегодня мы перегреемся на солнце или объедимся пирожными. Предвидение таким образом становится «предупреждением»[33 - Miceli M., Castelfranchi C. The Mind and the Future: The (Negative) Power of Expectations // Theory and Psychology 12: 335–66, 2002.], цель которого – не предсказать будущее, а предотвратить его, и исследования показывают, что такая стратегия часто становится эффективным способом заставить человека вести себя предусмотрительно и разумно[34 - Norem J.N. Pessimism: Accentuating the Positive Possibilities // Virtue, Vice, and Personality: The Complexity of Behavior, eds. E.C. Chang and L.J. Sanna. – Washington, D.C.: American Psychological Association, 2003. P. 91–104; Norem J.K., Cantor N. Defensive Pessimism: Harnessing Anxiety as Motivation // Journal of Personality and Social Psychology 51: 1208–17, 1986.]. Короче говоря, порой мы воображаем мрачное будущее именно для того, чтобы ничего подобного не произошло.




Предвидение и контроль


Предвидение может доставить удовольствие и предотвратить страдание, и это одна из причин, по которым наш мозг упорно создает мысли о будущем. Но это не самая важная причина. Американцы каждый год охотно тратят миллионы – а может, и миллиарды – долларов на услуги медиумов, консультантов по инвестициям, духовных лидеров, синоптиков и прочих коммерсантов того же рода, которые уверяют, будто способны предсказывать будущее. Люди, субсидирующие эту гадальную индустрию, желают знать, какие события должны произойти, не только ради удовольствия их предвидеть. Мы желаем знать, что должно произойти, чтобы суметь с этим что-то сделать. Если через месяц процентные ставки возрастут, нам следует немедленно вложить деньги в облигации. Если днем пойдет дождь, с утра нужно захватить зонт. Знание – сила, и самая важная причина, по которой наш мозг продолжает создавать будущее даже в те моменты, когда мы предпочли бы находиться здесь и сейчас (как золотые рыбки), такова: он желает контролировать переживания, которые у нас будут.

Но зачем нам нужен контроль над будущими переживаниями? На первый взгляд этот вопрос кажется почти таким же бессмысленным, как вопрос, зачем нам нужен контроль над телевизорами и автомобилями. Однако не спешите с выводами. Лобная доля дана нам для того, чтобы мы могли заглядывать в будущее. Мы заглядываем в будущее, чтобы суметь его предсказать. А предсказываем мы для того, чтобы иметь возможность контролировать будущее, – но зачем нам вообще его контролировать? Почему бы просто не позволить прийти тому, что должно прийти, и не пережить его таким, как оно есть? Почему бы нам не находиться сейчас здесь, а потом – там? На этот вопрос есть два ответа, один из которых неожиданно правилен, а второй – неожиданно неправилен.

Неожиданно правильный ответ – люди получают удовольствие, когда контролируют. И даже не результаты, полученные в будущем, их привлекают, а сам процесс. Действовать, то есть что-то изменять, быть в силах влиять на предметы и события – одна из основных потребностей человеческого мозга, данная ему как будто самой природой, и эта склонность к контролю проявляется в нас с младенчества[35 - Bandura A. Self-Efficacy: Toward a Unifying Theory of Behavioral Change // Psychological Review 84: 191–215, 1977; Self-Efficacy: Mechanism in Human Agency // American Psychologist 37: 122–47, 1982.]. Едва появившись на свет, мы желаем есть, спать, пачкать пеленки и влиять на предметы и события. К исполнению последнего желания мы приступаем лишь через некоторое время, поскольку далеко не сразу осознаем, что у нас есть пальцы, но как

Страница 13

олько мы это понимаем – берегись, мир! Малыши, еще не умеющие ходить, рассыпают кубики, бросают мячики, давят в кулачке печенье и визжат от восторга. Почему? Да потому, что они это сделали, вот почему. Мама, посмотри, моя рука сделала так, и получилось вот что. Я был в комнате, и в ней что-то изменилось. Я хотел, чтобы кубики упали, и бах – они упали. Ай да я! Вот как я могу!

Люди приходят в мир, желая его контролировать, и покидают его с тем же желанием. Как показывают исследования, если в некий момент между приходом и уходом люди утрачивают возможность контроля, они становятся несчастными и беспомощными, теряют надежду и впадают в депрессию[36 - Seligman M.E.P. Helplessness: On Depression, Development, and Death. – San Francisco: Freeman, 1975.]. А иногда и умирают. Во время одного исследования обитателям дома престарелых были выданы комнатные растения. Половине стариков (контролирующей группе) сказали, что они должны следить за растением и подкармливать его, а остальным (неконтролирующей группе) – что ответственность за его благополучие возьмет на себя служебный персонал[37 - Langer E., Rodin J. The Effect of Choice and Enhanced Personal Responsibility for the Aged: A Field Experiment in an Institutional Setting // Journal of Personality and Social Psychology 34: 191–98, 1976; Rodin J., Langer E.J. Long-Term Effects of a Control-Relevant Intervention with the Institutional Aged // Journal of Personality and Social Psychology 35: 897–902, 1977.]. Шесть месяцев спустя из участников группы, не контролирующей растения, умерло 30 %, а из контролирующей группы – всего 15 %. Исследование, проведенное для проверки, подтвердило важность осознанного контроля для благоденствия жильцов дома престарелых, но имело неожиданный и печальный конец[38 - Schulz R., Hanusa B.H. Long-Term Effects of Control and Predictability-Enhancing Interventions: Findings and Ethical Issues // Journal of Personality and Social Psychology 36: 1202–12, 1978.]. Исследователи договорились со студентами-добровольцами, что те будут регулярно посещать дом престарелых. Участникам первой группы было разрешено контролировать время прихода студентов и продолжительность визитов («Пожалуйста, придите ко мне в следующий четверг на часок»), а участникам второй группы такой возможности не дали («Я приду к вам в следующий четверг на часок»). Через два месяца участники контролирующей группы выглядели более счастливыми, здоровыми и активными и принимали меньше лекарств, чем те, кто не контролировал посещения студентов. На этом исследователи завершили работу и отменили приходы посетителей. Еще через несколько месяцев они получили удручающее известие – за прошедшее время умерло несоразмерное количество участников контролирующей группы. И причина трагедии сделалась ясна слишком поздно. Стариков, которым было разрешено контролировать и которые получали от этого определенную пользу, по завершении исследования необдуманно лишили возможности контроля. Очевидно, что возможность контроля влияет на здоровье и настроение людей положительно, но лучше не иметь ее вовсе, чем иметь и утратить.

Наше желание контролировать настолько сильно, а сознание, что мы это делаем, – настолько отрадно, что люди часто ведут себя так, будто в состоянии контролировать даже то, что управлению не поддается. Играя в азартные игры, например, люди ставят на кон больше денег, если противники кажутся им несведущими в игре, – как будто верят, что сумеют проконтролировать процесс вытягивания карт из колоды и получат таким образом преимущество[39 - Langer E.J. The Illusion of Control // Journal of Personality and Social Psychology 32: 311–28, 1975.]. Они сильнее уверены, что выиграют в лотерею, когда могут контролировать номер на своем билете[40 - Там же.], а при игре в кости сильнее уверены в победе, если бросают кости сами[41 - Dunn D.S., Wilson T.D. When the Stakes Are High: A Limit to the Illusion of Control Effect // Social Cognition 8: 305–323, 1991.]. Они рискнут большей суммой, если кости еще не брошены, чем когда те брошены, но результат пока неизвестен[42 - Strickland L.H., Lewicki R.J., Katz A.M. Temporal Orientation and Perceived Control as Determinants of Risk Taking // Journal of Experimental Social Psychology 2: 143–51, 1966.], и поставят больше, если именно им будет позволено назначить выигрышную комбинацию[43 - Dunn D.S., Wilson T.D. When the Stakes Are High: A Limit to the Illusion of Control Effect // Social Cognition 8: 305–323, 1991.]. Поведение людей в каждой из этих ситуаций выглядело бы совершенно абсурдным, если бы они считали, что контролировать не поддающиеся управлению события не могут. Но если где-то в глубине души они верят, что могут – хоть чуть-чуть, но могут, – тогда поступки их выглядят вполне разумными. И кажется, где-то в глубине души большинство из нас действительно в это верит. Почему смотреть футбольный матч в записи не так интересно, даже если мы не знаем, какая команда выиграла? А потому, что сам факт, что игра уже состоялась, перечеркивает всякую воз

Страница 14

ожность докричаться через экран телевизора, через кабельную систему до стадиона и помочь тем самым мячу влететь в ворота! Возможно, самое странное в этой иллюзии контроля не то, что она существует, а то, что она оказывает почти такое же положительное психологическое воздействие, как и настоящий контроль. Фактически те люди, которые кажутся невосприимчивыми к этой иллюзии, находятся в клинической депрессии[44 - Gollin S. et al. The Illusion of Control Among Depressed Patients // Journal of Abnormal Psychology 88: 454–57, 1979.] – они склонны точно оценивать, насколько способны контролировать события в той или иной ситуации[45 - Alloy L.B., Abramson L.Y. Judgment of Contingency in Depressed and Nondepressed Students: Sadder but Wiser? // Journal of Experimental Psychology: General 108: 441–85 (1979. Противоположный взгляд см.: Dunning D., Story A.L. Depression, Realism and the Overconfidence Effect: Are the Sadder Wiser When Predicting Future Actions and Events? // Journal of Personality and Social Psychology 61: 521–32, 1991; Msetfi R.M. et al. Depressive Realism and Outcome Density Bias in Contingency Judgments: The Effect of Context and Intertrial Interval // Journal of Experimental Psychology: General 134: 10–22, 2005.]. Эти и другие открытия привели некоторых исследователей к выводу, что ощущение контроля – как настоящего, так и иллюзорного – один из источников психического здоровья[46 - Taylor S.E., Brown J.D. Illusion and Well-Being: A Social-Psychological Perspective on Mental Health // Psychological Bulletin 103: 193–210, 1988.]. Поэтому на вопрос «Зачем нам нужен контроль над будущим?» неожиданно правильным ответом будет такой: мы лучше себя чувствуем, когда его контролируем, – вот и все. Ощущение контроля благотворно на нас влияет. Наша значимость делает нас счастливыми. Если мы сами управляем лодкой, плывя по реке времени, – это приносит нам удовольствие, каков бы ни был пункт назначения.

На этом месте вам в голову, вероятно, пришли две мысли. Одна из них, скорее всего, такова: хотя вы и надеялись никогда больше не услышать выражения «река времени», это все-таки случилось. Аминь. А вторая мысль следующая: пусть даже управление метафорической лодкой по затасканной сочинителями реке времени и приносит удовольствие и хорошее настроение, все же место, куда лодка направляется, значит гораздо больше. Игра в капитана – дело, конечно, приятное, но истинная причина, по которой мы хотим сами управлять своими лодками, такова: в противном случае мы можем прибыть вовсе не туда, куда намеревались. Характер места определяет, как мы почувствуем себя по прибытии, и уникальная человеческая способность думать о протяженном будущем позволяет нам выбрать лучший пункт назначения и отвергнуть худшие. Мы – обезьяны, которые научились заглядывать в будущее, потому что это дает нам возможность осмотреться среди разных возможных вариантов жизненного пути и выбрать самый лучший. Другие животные должны пережить событие, чтобы узнать, приятно оно или мучительно, но человеческое умение предвидеть позволяет нам воображать то, что еще не произошло, и таким образом избегать жестоких уроков. Нам не нужно трогать тлеющий уголь, чтобы узнать, что это причиняет боль, и не нужно переживать отказ, насмешку, выселение, понижение в должности, болезнь и развод, чтобы узнать, что подобные ситуации нежелательны и лучше бы от них уклониться. Мы хотим – и должны хотеть – контролировать управление нашей лодкой, потому что некоторые варианты будущего лучше, чем другие, и даже издалека мы должны суметь определить, куда следует двигаться.

Эта мысль настолько очевидна, что кажется едва стоящей упоминания, но я к ней еще вернусь. И буду возвращаться на протяжении всей книги, ибо ее придется вспомнить не один раз, чтобы убедить вас в том, что мысль, которая кажется такой очевидной, на самом деле – неожиданно неправильный ответ на наш вопрос. Мы желаем управлять своими лодками, поскольку уверены, что очень хорошо знаем, куда нам следует плыть, но в действительности многие из попыток управления оказываются тщетными. Это происходит не потому, что лодка нас не слушается, и не потому, что мы не можем найти нужный пункт назначения, но потому, что будущее фундаментальным образом отличается от того, каким мы видим его сквозь подзорную трубу предвидения. Как у зрения бывают свои иллюзии («Не странно ли, что одна линия кажется длиннее другой, хотя это вовсе не так?»), как бывают они у взгляда в прошлое («Не странно ли, что я не могу вспомнить, как вынес мусор, хотя и сделал это?»), точно так же случаются они и у предвидения – и все три вида иллюзий объясняются одними и теми же психологическими принципами.




Далее


Заявляю со всей откровенностью – я буду не просто вспоминать неправильный ответ. Я буду громить и трепать его, пока он не сдастся и не отступит. Он кажется таким разумным и столь многие с ним согласны, что только основательная трепка поможет вычеркнуть его из списка общепринятых мудростей. Итак, прежде чем начать разгромный бой, позв

Страница 15

льте мне поделиться с вами планом нападения.

• Вторая часть книги называется «Субъективность», и в ней я расскажу вам о научных исследованиях счастья. Все мы стремимся к будущему, которое, как мы считаем, сделает нас счастливыми, но что такое счастье на самом деле? И можем ли мы надеяться, что наука даст нам заслуживающие доверия ответы на вопросы, касающиеся столь эфемерной материи, как чувства?

• Мы пользуемся глазами, чтобы видеть в пространстве, и воображением, чтобы видеть во времени. Как наши глаза порой видят то, чего нет, так и воображение иногда предвидит то, чего не будет. У него имеются три недостатка, порождающие иллюзии, разбору которых в основном и посвящена эта книга. В третьей части, которая называется «Реализм», я расскажу о первом недостатке: воображение действует так быстро, незаметно и эффективно, что к плодам его деятельности мы относимся недостаточно скептично.

• В четвертой части, названной «Презентизм», я расскажу о втором недостатке: плоды воображения… ну, скажем, не слишком воображаемы, и поэтому воображаемое будущее часто выглядит таким похожим на существующее настоящее.

• В пятой части, «Рационализация», я расскажу о третьем недостатке: воображение испытывает серьезные затруднения, когда дело касается того, что мы станем думать о будущем, в нем оказавшись. Предвидеть будущие события трудно, но еще труднее – предвидеть, как мы отнесемся к ним, когда они произойдут.

• Под конец, в шестой части, «Поправимость», я расскажу, почему избавиться от иллюзий предвидения не помогают ни личный опыт, ни мудрость прадедов. И предложу напоследок простое средство, которым вы, конечно, не воспользуетесь.

Дочитав книгу, вы, надеюсь, поймете почему, вращая штурвал и поднимая паруса большую часть своей жизни, мы в конечном счете обнаруживаем, что Шангри-Ла, райская страна, не такова, какой нам представлялась, и расположена вовсе не там, где мы ее искали.




Часть II

Субъективность


Субъективность – отношение к переживанию, свойственное не каждому, а только человеку, его испытавшему.





Глава 2

Взгляд отсюда


Но боже мой, как горько видеть счастье глазами других!

    Уильям Шекспир. Как вам это понравится[8 - Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник.]


Хотя Лори и Реба Шаппель близнецы, они очень разные люди. Реба, застенчивая трезвенница, записала отмеченный наградой альбом музыки кантри. Лори, появившаяся на свет первой, остроумна, не откажется от бокальчика клубничного дайкири, работает в больнице и думает когда-нибудь выйти замуж и родить детей. Иногда они ссорятся, как всякие сестры, но вообще-то живут в согласии: хвалят и поддразнивают друг друга и договаривают одна за другую начатые фразы. На самом деле Лори и Реба весьма необычны – в двух отношениях. Во-первых, у них общая кровеносная система и часть черепа и мозговой ткани на двоих, поскольку они родились со сросшимися головами. Лоб Лори неразрывно соединен со лбом Ребы, и каждую минуту своей жизни они смотрят друг на друга. А во-вторых, Лори и Реба необычны тем, что они счастливы – не то чтобы смирились со своим положением, но веселы, радостны и полны оптимизма[47 - Segal N.L. Entwined Lives: Twins and What They Tell Us About Human Behavior. – New York: Dutton, 1999.]. В столь необычной жизни, конечно, хватает трудностей, но, как часто говорят сами сестры, у кого их нет? Когда с ними заговаривают о возможности операции по разделению, Реба отвечает за обеих: «Наше мнение – нет, мы этого не хотим. Кому и зачем, ради всего святого, это нужно? Чтобы погубить в результате две жизни?»[48 - Angier N. Joined for Life, and Living Life to the Full. – New York Times, 23 December 1997, F1.]

Вопрос к вам: если бы подобная жизнь выпала на вашу долю, как бы себя чувствовали вы? Если скажете: «Веселым, радостным и полным оптимизма», вы сыграете не по правилам, и я дам вам еще одну попытку. Постарайтесь ответить честно, а не вежливо. Честный же ответ должен быть таким: «Унылым, подавленным и полным отчаяния». И действительно, то, что ни один здравомыслящий человек не может при таких обстоятельствах быть на самом деле счастливым, кажется вполне очевидным. Потому-то среди медиков принято считать, что сиамских близнецов лучше разделять при рождении, хотя бы и с риском убить одного из них. Как писал выдающийся историк медицины: «Многие одиночки, особенно хирурги, не в состоянии понять, за что ценят жизнь сиамские близнецы, не в состоянии понять, как могут те не желать рискнуть всем – подвижностью, репродуктивной способностью, своей жизнью или жизнью обоих, – и не пытаются разделиться»[49 - Dreger A.D. The Limits of Individuality: Ritual and Sacrifice in the Lives and Medical Treatment of Conjoined Twins // Studies in History and Philosophy of Biological and Biomedical Sciences 29: 1–29, 1998.]. Другими словами, все уверены не только в том, что сиамские близнецы гораздо менее счастливы, чем нормальные люди, но и в том, что подобная жизнь стоит настолько мало, что опасная операция по разделению – просто этическая необ

Страница 16

одимость. Однако нашей уверенности на этот счет противостоят сами близнецы. Когда Лори и Ребу спрашивают, что они думают о своем положении, они отвечают, что не желают ничего другого. Основательно исследовав медицинскую литературу, тот же историк нашел, что «желание оставаться вместе так распространено среди сиамских близнецов, что его можно считать практически всеобщим»[9 - После того как эта статья была опубликована, по меньшей мере одна пара взрослых сросшихся близнецов захотела разделиться. Оба умерли во время операции (См.: A Lost Surgical Gamble // New York Times, 9 July 2003, 20). – Прим. авт.]. Что-то здесь не так, чертовски не так. Но что именно?

Похоже, существует только два варианта. Кто-то – не то Лори и Реба, не то все остальные жители Земли – очень ошибается, когда говорит о счастье. Поскольку мы относимся к упомянутым всем остальным, естественно, нам милее первый вариант. Ведь претензии на счастье со стороны близнецов можно без труда отвергнуть, возразив: «Да это они просто так говорят», или «Может, они и думают, что счастливы, но…», или «Они не знают, что такое счастье на самом деле» (весьма популярное возражение, подразумевающее обычно, что уж мы-то это знаем). Возможно, это и справедливо. Но как и отвергаемые претензии близнецов, все эти возражения тоже всего лишь претензии – претензии на то, что нам известны ответы на вопросы, тысячелетиями волновавшие ученых и философов. О чем мы все говорим, когда речь заходит о счастье?




Танцы об архитектуре



В американских библиотеках тысячи книг о счастье, и большинство из них начинается с вопроса, что же такое счастье на самом деле. Как быстро понимает читатель, начать с него – почти то же самое, что плюхнуться в лужу сразу за порогом, поскольку счастье на самом деле – это всего лишь слово, которым мы вольны называть все, что нам угодно. Проблема в том, что людям как будто доставляет удовольствие называть одним этим словом великое множество различных вещей, отчего возникла изрядная терминологическая путаница, на базе которой отдельные ученые сумели построить блестящие карьеры. Если взять на себя труд разобраться в этой путанице, можно обнаружить, что большинство разногласий по поводу того, что такое счастье на самом деле, – это разногласия семантические, а не научные или философские. Спорят, в основном, должно ли использовать это слово для обозначения того или этого, а не о сущности того или этого. Что же из себя представляют то и это, с которыми чаще всего связывают счастье? Слово «счастье» используют обычно для обозначения по меньшей мере трех близких состояний, которые можно приблизительно охарактеризовать как эмоциональное, нравственное и рассудочное счастье.




Чувство счастья


Эмоциональное счастье – самое значимое из трех. В действительности оно настолько значимо, что, пытаясь дать ему определение, мы становимся косноязычными, как если бы пытались объяснить какому-нибудь приставучему ребенку, так и напрашивающемуся на подзатыльник, значение какого-нибудь междометия. Словами «эмоциональное счастье» мы называем чувство, переживание, субъективное состояние, и поэтому в физическом мире объекта для сравнения не существует. Если бы мы, зайдя в пивной бар на углу, встретили там пришельца с другой планеты, который попросил бы дать этому чувству определение, нам пришлось бы указать на существующие в мире объекты, которые могут вызвать это чувство, или же сослаться на другие чувства, на него похожие. И это на самом деле все, что мы можем сделать, попроси нас кто-то дать определение субъективному переживанию.

Рассмотрим, к примеру, как можно определить очень простое субъективное переживание – допустим, переживание желтого. Вы, наверное, думаете, что желтое – это цвет, однако это не так. Это психологическое состояние. Это то, что люди с полноценным зрительным аппаратом переживают, когда в глаза им устремляется свет с длиной волны 580 нанометров. Если наш инопланетный приятель попросит определить, что мы переживаем, когда говорим, что видим желтое, мы, возможно, укажем ему для начала на школьный автобус, лимон, резинового утенка и скажем: «Видишь эти предметы? То общее, что есть в твоем зрительном опыте, который ты получаешь, глядя на них, и называется желтым». Или же можно попытаться определить переживание, называемое желтое, в терминах других переживаний. «Желтое? Ну, это похоже отчасти на переживание оранжевого, если в нем убавить переживание красного». Если бы после этого инопланетянин признался, что не сумел найти ничего общего между утенком, лимоном и автобусом и что никогда не переживал оранжевое и красное, тогда осталось бы только заказать еще по кружечке и сменить тему на универсальную. Побеседовать, к примеру, о хоккее на льду. Потому что другого способа дать определение желтому попросту не существует. Философы говорят, что субъективные состояния «не передаваемы», то есть никакой предмет, на который мы указываем, никакое состояние, с которым мы можем их сравнить, и никакие рассказы о психологической их подоплеке не

Страница 17

состоянии полностью заменить сами переживания[50 - Searle J.R. Mind, Language and Society: Philosophy in the Real World. – New York: Basic Books, 1998.]. Кажется, музыкант Фрэнк Заппа сказал, что писать о музыке – все равно что танцевать архитектуру, и точно так же дело обстоит с разговорами о желтом. Если наш новый собутыльник вовсе не воспринимает цвета, ему никогда не разделить с нами наше переживание желтого – или не понять, разделил ли он его, – независимо от того, насколько удачно мы показываем и рассказываем[10 - Субъективные состояния можно определять только в терминах их предпосылок или других субъективных состояний, но то же самое верно и для физических объектов. Если бы мы не определяли физический объект (микстуру от кашля, например) в терминах его субъективных состояний («мягкая, липкая и сладкая») или в терминах любого другого физического объекта («состоит из кукурузного сиропа, сахарного сиропа, ванили и яичного белка»), мы не могли бы его определить вообще. Все определения достигаются сравнением вещи, которую мы хотим определить, с вещами, которые находятся в той же онтологической категории (например, физические объекты с физическими объектами) или соотнесением их с вещами другой онтологической категории (физические объекты с субъективными состояниями). Третьего способа еще никто не нашел. – Прим. авт.].

Так же и с эмоциональным счастьем. Общее с ним присутствует в чувствах, которые мы испытываем, видя первую улыбку новорожденной внучки, слыша похвалу, помогая заплутавшему туристу добраться до музея, смакуя шоколад, вдыхая аромат любимого шампуня, слыша понравившуюся еще в школе и давно забытую песню, гладя кошку, излечиваясь от рака или принимая понюшку кокаина. Это, конечно, разные чувства, тем не менее в них есть нечто общее. Недвижимое имущество – не то же самое, что доля в прибыли, а доля в прибыли – не то же самое, что унция золота, но все это – разновидности благосостояния, занимающие свое место на шкале ценностей. Подобным образом переживание воздействия кокаина не будет переживанием тактильного контакта с шерстью кошки, как последнее – переживанием похвалы, но все это – разновидности чувства, занимающие свое место на шкале счастья. Во всех приведенных примерах соприкосновение с неким объектом сопровождается приблизительно одной и той же реакцией нервной системы[51 - Lane R.D. et al. Neuroanatomical Correlates of Pleasant and Unpleasant Emotion // Neuropsychologia 35: 1437–1444, 1997.]. Поэтому возникает ощущение, что в каждом из этих переживаний есть нечто общее – какая-то концептуальная связь, которая заставляет людей причислять их все к одной лингвистической категории, способной вместить примеров столько, сколько можно припомнить. И действительно, когда исследователи анализируют связанность одних слов языка с другими, они неизменно обнаруживают, что позитивность слов – то, в какой мере они относятся к переживаниям счастья или несчастья, – это единственный, наиважнейший определитель их взаимосвязи[52 - Osgood C., Suci G.J., Tannenbaum P.H. The Measurement of Meaning. – Urbana: University of Illinois Press, 1957.]. Несмотря на все гениальные усилия Толстого, большинство считает слово «война» более тесно связанным со словом «рвота», нежели со словом «мир».

Счастье в таком случае – это чувство, которое можно определить как «ну-вы-знаете-что-я-имею-в-виду». Если вы человек, живущий в этом веке и разделяющий со мной некоторые культурные ценности, мои сравнения и объяснения достигнут цели, и вы поймете, какое именно чувство я подразумеваю. Если же вы инопланетянин, все еще бьющийся над желтым, представление о счастье станет настоящей проблемой. Но, положа руку на сердце, я был бы озадачен не меньше, расскажи вы мне, что на вашей планете существует чувство, общее с делением чисел на три, битьем головой о притолоку и испусканием азотных выхлопов из всех офисов во всякое время, кроме вторника. Никакого представления об этом чувстве у меня так и не появилось бы, и я мог бы только надеяться на то, что, не зная ничего, кроме названия, сумею в разговоре употребить его к месту. Поскольку эмоциональное счастье – это переживание, определить его можно только приблизительно, при помощи сопутствующих значений и взаимосвязи с другими переживаниями[53 - Nagel T. What Is It Like to Be a Bat? // Philosophical Review 83: 435–450, 1974.]. Поэт Александр Поуп, посвятив теме счастья почти четверть «Опыта о человеке», завершил свои рассуждения так: «Определит ли счастье кто-нибудь? / Нет, счастье просто счастье, в этом суть»[11 - Перевод В. Микушевича. Цит. по: Поуп А. Поэмы. Опыт о человеке. – М.: Художественная литература, 1988. – Прим. пер.].

Эмоциональное счастье сопротивляется нашим попыткам приручить его при помощи описания, но когда мы его чувствуем, в его значении и реальности мы не сомневаемся. Всякий, кто наблюдает за поведением людей более 30 секунд кряду, наверняка должен заметить, что они страстно (возможно, в первую очередь, а может быть, и в последнюю) хотят быть счастливыми. Если и ес

Страница 18

ь на свете те, кто предпочитает отчаяние восторгу, разочарование – удовлетворению, а страдание – удовольствию, они, должно быть, хорошо прячутся, ибо никто никогда их не видел. Люди хотят быть счастливыми, и все остальное, чего они хотят, обычно служит лишь средством для достижения этого состояния. Даже когда они отказываются от сиюминутного счастья – сидят на диете, например, вместо того чтобы поесть, или работают допоздна, вместо того чтобы лечь спать, – они делают это с целью увеличить будущее счастье. В словарях говорится, что «предпочесть» означает «выбрать или пожелать что-либо, потому что оно признается лучшим по сравнению со всем остальным», а это значит, что в самом определении желания уже содержится поиск счастья. В этом смысле предпочтение боли и страданий – это не столько диагностируемое психическое состояние, сколько оксюморон[12 - Стилистический оборот, состоящий в подчеркнутом соединении противоположностей, логически исключающих друг друга, например, «сладкая скорбь». – Прим. пер.].

Психологи сделали стремление к счастью традиционным центром своих теорий относительно поведения человека, потому что, как обнаружилось, без этого их теории неудовлетворительны. Зигмунд Фрейд писал:



Вопрос о смысле человеческой жизни ставился бесчисленное количество раз; удовлетворительный ответ на него пока что не был найден, может быть, его вообще не найти… Мы обратимся поэтому к более скромному вопросу: что сами люди полагают целью и смыслом жизни, если судить по их поведению, чего они требуют от жизни, чего хотят в ней достичь? Отвечая на этот вопрос, трудно ошибиться: они стремятся к счастью, они хотят стать и пребывать счастливыми. Две стороны этого стремления – положительная и отрицательная цели; с одной стороны – отсутствие боли и неудовольствия, с другой – переживание сильного чувства удовольствия[13 - Фрейд З. Недовольство культурой // Фрейд З. Психоаналитические концепции агрессивности. В 2 кн. – Ижевск: Издательство Удмуртского университета, 2004. Кн. 1. – Прим. ред.].


Фрейд был рьяным поборником этой мысли, но не ее автором, и в той или иной форме такое же наблюдение присутствует в психологических теориях Платона, Аристотеля, Гоббса, Милля, Бентама и других. Философ и математик Блез Паскаль высказался по этому поводу наиболее ясно:



Все люди ищут счастья – из этого правила нет исключений. Способы у них разные, но цель одна. Гонятся за ним и те, кто добровольно идет на войну, и те, кто сидит по домам, – каждый ищет счастья по-своему. Человеческая воля направлена на достижение только этой цели. Счастье – побудительный мотив любых поступков любого человека, даже того, кто собирается повеситься[14 - Паскаль Б. Мысли. – СПб.: Азбука, 1999. – Прим. пер.].





Чувство счастья по причине


Если каждый мыслитель каждого столетия понимал, что люди ищут эмоционального счастья, почему же со значением этого слова такая путаница? Одна из проблем заключается в том, что многие люди считают желание счастья несколько сходным с желанием опорожнить кишечник: это нечто такое, что есть у всех нас, но чем мы не особенно гордимся. Та разновидность счастья, которую они имеют в виду, низка и неблагородна – бессмысленное состояние «тупого удовлетворения»[54 - Nozick R. The Examined Life. – New York: Simon & Schuster, 1989. P. 102.], которое не может служить основой духовного роста. Как писал философ Джон Стюарт Милль, «лучше быть неудовлетворенным человеком, чем удовлетворенной свиньей; лучше быть неудовлетворенным Сократом, чем удовлетворенным глупцом. И если глупец или свинья считают иначе, это потому, что они видят лишь собственную сторону вопроса»[55 - Mill J.S. On Liberty, the Subjection of Women and Utilitarianism (1863) // The Basic Writings of John Stuart Mill: ed. D. E. Miller. – New York: Modern Library, 2002.].

Философ Роберт Нозик, пытаясь проиллюстрировать распространенность этого мнения, описал некий виртуальный механизм, который давал бы каждому возможность иметь любое переживание по выбору, а впоследствии благополучно забывать о своем контакте с машиной[56 - Nozick R. Anarchy, State and Utopia. – New York: Basic Books, 1974.]. Он сделал вывод, что никто не захотел бы остаться в контакте с машиной на всю оставшуюся жизнь, потому что переживаемое с ее помощью счастье вовсе не было бы счастьем. «Человека, чья эмоция основывается на вопиюще неоправданных и ложных посылках, мы не можем назвать счастливым, что бы он ни чувствовал»[15 - Проблема его «машины счастья» популярна среди ученых, которые обычно забывают рассмотреть три момента. Во-первых, кто говорит, что никто не захотел бы оставаться в контакте с машиной? Мир полон людей, которые хотят счастья и нисколько не заботятся о том, каковы его предпосылки. Во-вторых, те, кто заявляет, что они не согласились бы оставаться в контакте, возможно, уже пребывают в нем. В конце концов, в условия входит забвение этого факта. И в-третьих, никто не может действительно ответить на этот вопрос, поскольку требуется сначала вообразить будущее сос

Страница 19

ояние, в котором человек не будет сознавать того самого вопроса, который обдумывает сейчас. См.: Nozick R. The Examined Life. – New York: Simon & Schuster, 1989. P. III. – Прим. авт.]. Короче говоря, эмоциональное счастье хорошо для свиней, но для утонченных и разумных людей вроде нас с вами будет недостойной целью.

Давайте слегка задумаемся о сложности положения, в котором находится всякий, кто придерживается этой точки зрения, и попытаемся предположить, каким образом можно из него выйти. Если бы вы считали настоящей трагедией жизнь человека, не стремящегося ни к чему более существенному и значимому, чем чувство, и видели бы, тем не менее, что люди проводят в поисках счастья всю свою жизнь, к какому выводу вы бы пришли? Возможно, вам захотелось бы заключить, что слово «счастье» означает не столько хорошее чувство, сколько очень индивидуальное хорошее чувство, порождаемое весьма специфическими средствами, – например, проживанием жизни правильным, нравственным, осмысленным, глубоким, интенсивным, сократовским, а не свинским образом. И это чувство было бы таким, к которому не стыдно стремиться. У греков было слово для обозначения этого вида счастья – eudaimonia, – что переводится буквально как «хорошее настроение», но означает, вероятно, нечто более похожее на «процветание человека» или «хорошо прожитую жизнь». Для Сократа, Платона, Аристотеля, Цицерона и даже Эпикура (чье имя обычно ассоциируется со свинским счастьем) единственным, что могло породить этот вид счастья, было добродетельное исполнение своих обязанностей, причем точное значение «добродетели» каждый философ определял для себя сам. Афинский законодатель Солон уверял, будто никто не может сказать, что был счастлив, покуда жизнь его не закончилась, поскольку счастье – это результат жизни, прожитой в соответствии со всем данным человеку потенциалом, и разве можно судить о нем, не увидев целого? Спустя несколько веков христианские теологи добавили к этой классической концепции остроумный выверт: счастье – это не просто результат жизни, прожитой в добродетели, но и награда за нее, и награды этой не всегда можно дождаться в земной жизни[57 - MacMahon D.M. From the Happiness of Virtue to the Virtue of Happiness: 400 BC-AD 1780 // Daedalus: Journal of the American Academy of Arts and Sciences 133: 5–17, 2004.].

Две тысячи лет философы были вынуждены отождествлять счастье с добродетелью, ибо именно такого счастья, полагали они, мы должны хотеть. И, возможно, они были правы. Но если жизнь в добродетели и становится причиной счастья, это – не само счастье, и, называя причину и следствие одним словом, мы только еще больше запутаемся. Я могу причинить вам боль, уколов палец булавкой или стимулируя определенный участок мозга, и оба ощущения будут идентичными, хотя вызванными разными средствами. Было бы неправильным первое назвать реальной болью, а второе – ложной. Боль есть боль, и не важно, чем она вызвана. Путая причины и следствия, философы вынуждены были в результате находить невероятные оправдания для некоторых поистине удивительных утверждений – таких, к примеру, что нацистский преступник, греющийся на аргентинском побережье, не может быть по-настоящему счастливым, тогда как набожный миссионер, съеденный каннибалами заживо, именно таков. «Счастье не устрашится, – писал Цицерон в I в. до н. э., – сколько бы его ни пытали»[58 - Там же.]. Это утверждение может восхитить своим максимализмом, но оно, надо думать, не учитывает мнения миссионера, ставшего закуской.

«Счастье» – слово, которое мы обычно используем для обозначения переживания, а не того действия, которое его вызвало. Можно ли сказать: «Убив своих родителей, Фрэнк был счастлив»? Да, можно. Мы надеемся, подобного человека никогда не существовало на свете, но само высказывание это – грамматически правильно, хорошо сформулировано и понятно каждому. Фрэнк – кошмарное существо, но если он говорит, что счастлив и выглядит счастливым, имеется ли убедительная причина ему не верить? А можно ли сказать: «Сью была счастлива, находясь в коме»? Разумеется, нельзя. Если Сью была без сознания, она не могла быть счастлива, вне зависимости от того, сколько добрых дел успела сделать, прежде чем случилась беда. А как насчет такого заявления: «Компьютер выполнил все десять команд и был счастлив как моллюск»? И снова – увы. Некоторая вероятность того, что моллюски бывают счастливы, существует, поскольку существует небольшая вероятность того, что они способны чувствовать. В жизни моллюска может найтись что-то приятное, но в жизни компьютера, без всякого сомнения, ничего приятного нет, и, следовательно, компьютер не может быть счастливым, независимо от того, покушался ли он на жену ближнего своего[59 - Мнения моих оппонентов по вопросу о различии между нравственным и эмоциональным счастьем см.: Hudson D.W. Happiness and Limits of Satisfaction. – London: Rowman & Littlefield, 1996; Kingwell M. Better Living: In Pursuit of Happiness from Plato to Prozas. – Toronto: Viking, 1998; Telfer E. Happiness. – New York: St.

Страница 20

Martin’s Press, 1980.]. Счастье относится к чувствам, добродетель относится к действиям, и эти действия могут стать причиной этих чувств. Но не всегда и не обязательно.




Чувство счастья оттого что


«Ну-вы-знаете-что-я-имею-в-виду» – это чувство, которое люди обычно подразумевают под счастьем, но подразумевают они под счастьем не только его. Если философы путают нравственные и эмоциональные значения этого слова, то психологи столь же часто и с тем же успехом путают значения эмоциональные и рассудочные. Когда человек говорит, к примеру: «В общем и целом я счастлив, оттого что моя жизнь складывается именно так», психологи, как правило, соглашаются признать его счастливым. Проблема заключается в том, что люди порой употребляют слово «счастье», желая выразить свое отношение к чему-либо. Например: «Я счастлив, что привели этого маленького негодяя, разбившего ветровое стекло моей машины», и говорится подобное, даже когда люди не испытывают ничего похожего на удовольствие. Как мы узнаем, высказывает ли человек свою точку зрения или ведет речь о субъективном переживании? Когда за словом «счастье» следует «что» или «оттого что», говорящий обычно пытается сказать нам, что слово «счастье» мы должны понять как обозначение не чувства, но позиции. К примеру, если жену обрадуют предложением провести полгода на Таити в новом филиале компании, в результате чего мужу придется остаться дома с детьми, супруг может выразиться примерно так: «Я не счастлив, конечно, но я счастлив, что ты счастлива». Школьные учителя словесности, услышав это, схватились бы за сердце, но на самом деле сказанное вполне разумно, если, конечно, мы можем противостоять искушению понимать слово «счастье» только как счастье эмоциональное. Действительно, произнося это слово в первый раз, муж дает понять жене, что совершенно точно не испытывает чувства «ну-вы-знаете-что-я-имею-в-виду» (эмоционального счастья), а произнося во второй, доводит до ее сведения, что одобряет тот факт, что жена его испытывает (рассудочное счастье). Когда мы говорим, что счастливы «оттого что», мы всего лишь замечаем, что нечто становится потенциальным источником приятного чувства или уже было источником приятного чувства, или же что мы понимаем, что этому нечто следует быть источником приятного чувства, но в данный момент это не так. В таких случаях мы вовсе не утверждаем, будто что-то чувствуем. Истине больше соответствовало бы, если бы муж сказал жене: «Я не счастлив, но понимаю, что ты счастлива, и случись так, что я поехал бы на Таити, а ты осталась дома с этими юными правонарушителями, я бы действительно переживал счастье, а не радовался твоему». Конечно, позволь мы себе так разговаривать, пришлось бы забыть о всякой возможности дружеского общения. Поэтому мы придерживаемся общепринятого порядка и говорим, что счастливы «оттого что», даже если в это время сходим с ума от горя. И это хорошо, пока мы помним, что не всегда имеем в виду то, что действительно говорим.




Еще один проповедник



Допустим, мы согласимся называть словом «счастье» только те субъективные эмоциональные переживания, которые неопределенно описываются как «доставляющие удовольствие» или «приятные». И пообещаем не употреблять его по отношению к нравственности действий, предпринимаемых человеком для того, чтобы испытать эти переживания, или по отношению к нашим суждениям о сущности переживаний. Все равно нам останется только гадать, будет ли счастье, которое кто-то испытывает, переведя через дорогу старушку, иным видом эмоционального переживания, более глубоким и полным, нежели счастье, которое приносит банановый пирог. Возможно, счастье, которое переживают в результате доброго дела, и отличается от всякого другого. Однако с тем же успехом мы можем гадать, отличается ли счастье, которое приносят банановый и ореховый пирог. Или когда ешь одинаково банановые ломтики разных пирогов. Можем ли мы сказать, отличаются ли субъективные эмоциональные переживания или они одинаковы?

Истина заключается в том, что не можем, – так же как не можем сказать, что переживание желтого, которое мы имеем, глядя на школьный автобус, будет таким же, как у всех остальных, глядящих на тот же самый автобус. Философы опрометчиво бросаются в решение этой проблемы с головой, но тут же набивают шишки[60 - Block N. Begging the Question Against Phenomenal Consciousness // Behavioral and Brain Sciences 15: 205–206, 1992.], потому что, когда все сказано и сделано, единственной возможностью точно измерить сходство двух вещей остается сравнить их, поставив бок о бок, – то есть в данном случае пережить их бок о бок. Но никто не в силах иметь переживания другого человека – если это не научная фантастика. Когда мы были маленькими, матери учили нас называть переживание «гляжу-на-школьный-автобус» желтым, и, будучи послушными учениками, мы делали то, что нам говорили. И радовались, когда позднее выяснялось, что все остальные малыши в детском саду тоже переживают желтое, когда глядят на этот автобус. Но употребление одного и то

Страница 21

о же слова только маскирует тот факт, что наши настоящие переживания желтого – совершенно разные, почему многие люди и не догадываются, что они дальтоники, пока о дефектах в восприятии цвета им не скажет офтальмолог. Итак, хотя и кажется невероятным, что люди имеют совершенно разные переживания, когда смотрят на автобус, слышат плач ребенка или чуют запах скунса, это возможно. И если вы хотите в это верить, вы имеете на то полное право, и человеку, который дорожит своим временем, лучше не пытаться вас переубедить.




Память о различиях


Надеюсь, легко вы не уступите. Возможно, для того чтобы определить, вправду ли два вида счастья ощущаются по-разному, нужно забыть о сравнении переживаний, испытанных разными людьми, и поговорить с кем-нибудь одним, кто пережил их оба. Я не знаю, отличается ли мое переживание желтого от вашего, но могу сказать со всей уверенностью, что мое переживание желтого отличается от моего переживания голубого, когда я мысленно их сравниваю. Не так ли? К несчастью, этот путь не так прост, как кажется. Суть проблемы заключается в том, что, когда мы говорим о мысленном сравнении двух наших субъективных переживаний, в этот момент мы не имеем одновременно двух переживаний. Мы имеем только одно из них, пережив другое ранее, и когда нас спрашивают, какое из переживаний сделало нас счастливее или были ли они одинаковыми, мы в лучшем случае сравниваем что-то, что мы переживаем в данный момент, с воспоминанием о пережитом в прошлом. Это можно было бы принять, если бы не печально известный факт, что воспоминания – особенно воспоминания о переживаниях – весьма ненадежны. Этот факт не раз был доказан и фокусниками, и учеными. Сначала – фокусы. Посмотрите на шесть карт и выберите одну (рис. 4). Нет, не говорите мне, какую. Это ваш секрет. Теперь посмотрите еще раз на выбранную вами карту и назовите вслух еще парочку (или запишите, что это за карты), и постарайтесь не забыть их, читая следующие несколько страниц.








Прекрасно. Теперь рассмотрим, как подходят к проблеме запоминания переживаний ученые. Во время исследования добровольцам показали образец цветной ткани и позволили рассматривать его в течение пяти секунд[61 - Schooler J.W., Engstler-Schooler T.Y. Verbal Overshadowing of Visual Memories: Some Things Are Better Left Unsaid // Cognitive Psychology 22: 36–71, 1990.]. Часть добровольцев в течение 30 секунд после этого описывала его цвет, а другая часть этого не делала. Затем им показали ряд образцов, один из которых был того же цвета, какой они видели 30 секундами раньше, и попросили отобрать исходный цвет. Первым интересным открытием было то, что только 73 % группы неописывавших смогли его узнать. Другими словами, было ли нынешнее переживание желтого таким же, как переживание желтого полминуты назад, смогли сказать меньше чем три четверти участников группы. Второе интересное открытие было таково: описание цвета скорее помешало, чем помогло его узнать. Сделать это смогли только 33 % группы описывавших. Видимо, словесные изложения «переписали» воспоминания о самом переживании, и участники группы запомнили в результате не то, что пережили, а свои слова о переживании. Но эти слова были недостаточно ясны и точны, чтобы помочь узнать цвет, который испытуемые увидели снова всего через 30 секунд.

В подобное положение попадали многие из нас. Мы рассказываем друзьям, как разочаровало нас «Шардоне» в хваленом бистро или исполнение струнным квартетом нашего любимого Бартока, но на самом деле в тот момент, когда мы это говорим, мы едва ли помним действительный вкус вина и игру квартета. Скорее всего, мы помним, как, выходя из концертного зала, сказали своему спутнику, что и вино, и музыка много обещали, да мало порадовали. Переживания «Шардоне», струнного квартета, альтруистических поступков и бананового пирога ярки, комплексны, многомерны и неосязаемы. Одна из функций языка – помогать нам «ощупывать» их, извлекать и запоминать важные детали, чтобы впоследствии мы могли анализировать свои переживания и рассказывать о них. В онлайновых архивах The New York Times хранятся краткие критические отзывы о кино, а не сами киноленты, занимающие слишком много места на полках и совершенно бесполезные для человека, желающего без просмотра узнать, о чем фильм. Переживания подобны кинофильмам, снятым в более чем двух измерениях, и если бы в мозгу сохранялись не краткие описания, а полнометражные фильмы, головы у нас должны были бы быть в несколько раз больше. И чтобы вспомнить и рассказать, оправдал ли поход в театр наши ожидания, приходилось бы прокручивать весь эпизод в поисках нужного момента. Каждое воспоминание требовало бы ровно столько времени, сколько занимало на деле вспоминаемое событие, и спроси нас кто-нибудь, нравилось ли нам учиться в школе, воспоминание о школьных годах стало бы на годы нашим постоянным занятием. Поэтому мы сжимаем наши переживания до одного слова, такого как «счастье», которое лишь приблизительно передает их суть, но зато будет достоверным и пригодится нам в

Страница 22

удущем. Запах розы в памяти не сохранить, но если вы знаете, что он был приятен и сладок, то понимаете: имеет смысл остановиться и понюхать другую розу.




Восприятие различий


Наша память о вещах прошедших несовершенна, поэтому сравнение нового счастья с воспоминанием о старом – не слишком удачный способ определить, действительно ли два субъективных переживания были разными. В таком случае давайте попробуем несколько изменить подход. Если мы не можем достаточно достоверно вспомнить ощущение, оставшееся от вчерашнего бананового пирога, чтобы сравнить его с ощущением от сегодняшнего доброго дела, возможно, нам поможет сравнение переживаний, которые близки во времени – и мы в состоянии увидеть разницу между ними. Возьмем, к примеру, эксперимент с образцами разноцветных тканей и представим, что мы проводим его снова, уменьшив промежуток времени между предъявлением первого образца и рассматриванием целого ряда. Может быть, в таком случае испытуемые узнают первый образец без проблем? Что, если мы уменьшим время до, скажем, 25 секунд? Или 15? Десяти? Или даже до доли секунды? И что, если мы дополнительно облегчим задачу, показав испытуемым всего один проверочный образец вместо шести, и попросим сказать только, того же ли он цвета, что и первый? Никаких словесных описаний, чтобы не сбивать с толку память, никаких разноцветных образцов, чтобы не сбивать с толку зрение; малая доля секунды между предъявлением первого образца и проверочного – упростим задачу до минимума. Теперь-то мы, наверное, можем с уверенностью предсказать, что с ней без труда справится любой?

Да, конечно, если нам приятно ошибаться. Во время исследования, концептуально сходного с тем, которое мы только что придумали, добровольцев просили смотреть на экран компьютера и читать некий довольно странный текст[62 - McConkie G.W., Zola D. Is Visual Information Integrated in Successive Fixations in Reading? // Perception and Psychophysics 25: 221–224, 1979.]. Странность заключалась в том, что в шрифте чередовались прописные и строчные буквы, и выглядело это пРиМеРнО тАк. Возможно, вы знаете, что когда люди вроде бы внимательно на что-то смотрят, взгляд их на самом деле три-четыре раза в секунду отрывается от этого предмета, из-за чего глазные яблоки слегка двигаются. В исследовании было использовано устройство под названием «айтрекер», которое сообщает компьютеру, в какой момент глаза испытуемых фиксируются на объекте, а в какой этого не делают. В ту долю секунды, когда глаза добровольцев отрывались от текста, компьютер всякий раз производил следующий фокус: менял размер букв, и то, что выглядело пРиМеРнО тАк, вдруг начинало выглядеть ПрИмЕрНо ТаК. Поразительно, но добровольцы не замечали этих перемен, случавшихся несколько раз в секунду. Последующие эксперименты показали, что люди не замечают и многих других «разрывов непрерывности», и по этой причине кинорежиссеры могут не волноваться, если из-за их невнимательности у героини внезапно меняется фасон платья, а у героя – цвет волос, или какой-то предмет вдруг вовсе исчезает из кадра, – зрители и не встрепенутся[63 - Simons D.J., Levin D.T. Change Blindness // Trends in Cognitive Sciences 1: 261–267, 1997.]. Но вот что интересно: когда у людей спрашивают, заметят ли они подобные разрывы непрерывности, они уверенно отвечают, что заметят[64 - Beck M.R., Angelone B.L., Levin D.T. Knowledge About the Probability of Change Affects Change Detection Performance // Journal of Experimental Psychology: Human Perception and Performance 30: 778–791, 2004.].

И пропускаем мы не только мелкие изменения. Порой мы не видим и больших. В ходе эксперимента, идея которого была позаимствована из реалити-шоу «Скрытая камера», исследователь подходил на территории университета к прохожему и спрашивал дорогу к определенному корпусу[65 - Simons D.J., Levin D.T. Failure to Detect Changes to People in a Real-World Interaction // Psychonomic Bulletin and Review 5: 644–649, 1998.]. Пока они совещались над картой, между ними, перекрывая прохожему вид на экспериментатора, бесцеремонно вклинивались двое рабочих с дверью в руках. В этот момент первый экспериментатор, нагнувшись, скрывался за дверью и уходил вместе с рабочими, а его место занимал второй, до этого прятавшийся за дверью, который и продолжал разговор с прохожим. Экспериментаторы были разного роста и телосложения, у них были разные голоса, стрижки и костюмы. Встань они одновременно перед вами, вы их никогда не перепутали бы. Но как же относились к этой перемене добрые самаритяне, помогавшие заблудившемуся туристу? Большинство – никак. На самом деле почти никто из них ее не заметил – не заметил того, что собеседник вдруг превратился в совершенно другого человека.

Должны ли мы считать в таком случае, что люди не способны ощущать изменения в своем переживании мира, даже если мир меняется прямо на глазах? Конечно же, нет. Всякую мысль, в том числе и выводы из этого исследования, можно довести до абсурда, но мы не станем этого делать. Если бы мы не замечали измене

Страница 23

ий в своем переживании мира, как мы узнавали бы, что в нем что-то движется, как понимали бы, стоять нам перед светофором или пора переходить улицу, как вели бы счет после единицы? Подобные эксперименты говорят нам, что временами переживания наших прежних «Я» бывают так же темны и непроницаемы для нас, как переживания других людей, но что более важно, они говорят нам, в каких случаях это с большей или меньшей вероятностью происходит. Что было решающим обстоятельством в каждом из упомянутых экспериментов, которое и привело к полученным результатам? Испытуемые не следили за своим переживанием отдельных аспектов раздражителя в момент его перемещения или изменения. Образец ткани выносили на 30 секунд в другую комнату; шрифт менялся, когда взгляд испытуемого не был на нем сфокусирован; экспериментаторы менялись местами, когда их загораживала от глаз прохожего дверь. Мы не ждали бы от этих исследований аналогичных результатов, если бы желтая ткань стала ярко-розовой, «это» превратилось бы в «то», а старичок-бухгалтер обернулся английской королевой в тот момент, когда испытуемый смотрел бы на все это в упор. И действительно, эксперименты показывают, что если испытуемые уделяют внимание раздражителю именно в момент его изменения, перемена замечается сразу[66 - Rensink R.A., O’Regan J.K., Clark J.J. To See or Not to See: The Need for Attention to Perceive Changes in Scenes // Psychological Science 8: 368–373, 1997.]. Результаты свидетельствуют вовсе не о том, что мы категорически не способны замечать изменения в нашем переживании мира. А о том, что если мы не сфокусируем свой ум на отдельном аспекте переживания в тот момент, когда он изменяется, то будем вынуждены полагаться на память – сравнивать сиюминутное переживание с воспоминанием о переживании прошедшем, – для того чтобы заметить перемену.

Фокусники, конечно, знают это испокон веков и пользуются этим, чтобы избавлять людей от лишней тяжести в кошельках. Несколькими страницами раньше вы выбирали карту. Я тогда кое о чем умолчал. Дело в том, что я обладаю силами, намного превосходящими силы простых смертных, и мне известно, на какую карту вы посматривали, прежде чем сделать окончательный выбор. Чтобы это доказать, я убрал вашу карту. Посмотрите на рисунок и скажите, что я не гений (рис. 5)! Как я это сделал? Если бы вы не знали заранее, что это фокус и через пару страниц вы узнаете его секрет, он, конечно, произвел бы на вас гораздо большее впечатление. И сейчас он разочарует вас вовсе, стоит только сравнить два рисунка, потому что вы сразу увидите, что на втором нет ни одной из карт, изображенных на первом (включая и ту, которую вы выбрали). Но если вы допускаете возможность, что фокусник способен угадать вашу карту – с помощью то ли дедукции, то ли ловкости рук, то ли телепатии, – и если ваши глаза отрываются на долю секунды от ряда из шести карт как раз в тот момент, когда он превращается в ряд из пяти, сила иллюзии будет неотразимой. На самом деле, когда этот фокус впервые появился на веб-сайте, кое-кто из моих знакомых ученых, весьма неглупых людей, предположил даже, что новые технологии позволяют серверу угадывать карту, отслеживая скорость и частоту ударов по клавишам. Я и сам убирал руку с мышки, чтобы моих движений никоим образом нельзя было измерить. И пока я не проделал это три раза кряду, мне на ум не пришло, что хотя я и смотрел на ряд из шести карт, запомнил я только выбранную, и поэтому не мог заметить того, что все остальные карты заменены тоже[67 - Hats Off to the Amazing Hondo // http://www.hondomagic.com/html/a_little_magic.htm (http://www.hondomagic.com/html/a_little_magic.htm).]. В наших целях важно отметить, что подобные карточные фокусы срабатывают по той же самой причине, по которой люди затрудняются сказать, были ли они счастливы в предыдущем браке.









Обсуждение счастья



Реба и Лори Шаппель уверяют, что они счастливы, и это нас беспокоит. Мы абсолютно уверены, что это не может быть правдой, но, увы, простого и доступного всем способа сравнить их счастье с нашим, кажется, не существует. Если они говорят, что счастливы, на каком основании мы делаем вывод, что они ошибаются? Что ж, давайте попробуем действовать как юристы: подвергнем сомнению их способность понимать, оценивать и описывать собственные переживания. «Они могут думать, что счастливы, – скажем мы, – но только потому, что они ничего не знают о настоящем счастье». Другими словами, поскольку Лори и Реба никогда не имели многих из тех переживаний, которые имеем мы, нормальные люди (не кувыркались на лужайке, не плавали с аквалангом возле Большого Барьерного рифа, не прогуливались по улицам без того, чтобы на них не глазели), мы подозреваем, что им знакома лишь бледная тень счастливых переживаний и поэтому они оценивают свою жизнь не так, как мы. Если бы, к примеру, мы подарили этим близнецам торт на день рождения и вручили оценочную шкалу (где, как в каком-нибудь искусственном языке, восемь числительных означали бы счастье разной интенсивности), а потом поп

Страница 24

осили бы их описать свое субъективное переживание, они могли бы сказать, что ощущают «восьмое» счастье. Но не может ли быть так, что их «восьмое» и наше «восьмое» – это совершенно разные уровни счастья, и что воспользоваться этим словом не к месту близнецов заставляет их незавидное положение, которое никогда не позволит им понять, как человек может быть счастлив по-настоящему? Мы отозвались бы об этом переживании иначе, но Лори и Реба используют слово «восьмое», потому что торт доставляет им именно такое счастье. Они оценивают свое самое счастливое переживание самым счастливым словом языка, состоящего из восьми числительных, и это естественно, но мы не должны забывать о том, что переживание, которое они назвали «восьмым», мы назвали бы «четвертым с половиной». Короче говоря, в слово «счастье» они вкладывают не такой смысл, как мы. На рис. 6 показано, как из-за скудости опыта придуманная нами шкала может быть сжата таким образом, что все словесные обозначения счастья используются для описания ограниченного круга переживаний. По этой схеме, когда близнецы, по их словам, в полном восторге, на самом деле они чувствуют то же самое, что и мы, когда говорим: «Мы довольны».









Сжатая шкала


Гипотеза эта хороша в двух отношениях. Во-первых, она утверждает следующее: все и всюду, получив в подарок торт, имеют одинаковые субъективные переживания, даже если описывают их по-разному, что превращает мир в довольно простое место для жизни и выпекания тортов. Во-вторых, эта гипотеза позволяет нам продолжать верить, что Лори и Реба, что бы они о себе ни говорили, на самом деле вовсе не счастливы, и поэтому вполне оправданно то, что их жизни мы предпочитаем собственную. Но недостатков у этой гипотезы значительно больше. Если мы полагаем, что Лори и Реба ошибаются, используя в данном случае слово «восьмое», поскольку они никогда не знали радости кувыркания на лужайке, нам следует задуматься еще кое о чем. О том, к примеру, что мы никогда не испытывали всепоглощающего ощущения покоя и безопасности, даруемого сознанием, что любимая сестра всегда рядом; что мы никогда ее не потеряем, какую бы гадость ни сказали и ни сделали под горячую руку; что с нами всегда будет кто-то, кто знает нас не хуже, чем себя самого, и разделяет все наши надежды и опасения, и т. д. и т. п. Лори и Реба никогда не имели наших переживаний, но ведь и мы никогда не имели их переживаний. Вполне возможно, что это наша шкала сжата, и что когда мы называем себя совершенно счастливыми, мы понятия не имеем, о чем говорим, поскольку никогда не переживали (в отличие от Лори и Ребы) дружескую любовь, блаженный союз, чистейшую привязанность. И всем нам – и вам, и мне, и Лори с Ребой – стоило бы задуматься о том, что могут существовать переживания гораздо лучше наших. Например, полет без всяких вспомогательных средств, получение нашим ребенком Пулитцеровской премии или даже встреча с Богом. И, возможно, все мы используем слово «восьмое» не к месту и никто из нас не знает, что такое настоящее счастье. Рассуждая таким образом, мы должны бы последовать совету Солона и не говорить, что счастливы, пока не умрем. А иначе, если мы будем продолжать бросаться этим словом, оно потеряет всякий смысл.

Но это лишь предварительные рассуждения. Пойдем дальше. Вообразим себе эксперимент, результаты которого раз и навсегда доказали бы, что Лори и Реба не знают настоящего счастья. Допустим, мы взмахнем волшебной палочкой и разделим их, чтобы каждая жила своей жизнью. Если через несколько недель они придут к нам, отрекутся от своих былых убеждений и попросят не возвращать их к прежнему состоянию, разве это не убедит нас в том, что раньше они действительно не отличали «восьмое» от «четвертого»? У каждого из нас наверняка найдутся знакомые, которые вдруг обратились к вере (прошли через развод, пережили инфаркт) и утверждают, что у них наконец-то открылись глаза, и вопреки всему, что они говорили о себе в прошлой жизни, они никогда прежде не были счастливы. Должны ли мы сомневаться в словах людей, переживших столь грандиозные метаморфозы?

Не обязательно. Рассмотрим исследования, во время которых добровольцам показывали ряд вопросов и просили оценить вероятность того, что они сумеют ответить на них правильно. Одной группе показывали только вопросы, другой – и вопросы, и ответы. Добровольцы из первой группы решили, что вопросы очень трудные, в то время как вторая половина испытуемых – те, что видели и вопросы («Что изобрел Фило Фарнсуорт?»), и ответы («Телевизор»[16 - Прототип современной телевизионной трубки. – Прим. пер.]), – сочли, что легко ответили бы на них, даже если бы не видели ответы. Очевидно, что вопросы показались простыми, поскольку испытуемые видели ответы («Конечно, телевизор, это каждый знает!») и были не в состоянии судить, насколько трудными эти вопросы стали бы для людей, ответов не видевших[68 - Fischoff B. Perceived Informativeness of Facts // Journal of Experimental Psychology: Human Perception and Performance 3: 349–358, 1977.].

Подобные

Страница 25

сследования показывают: мы не в силах забыть однажды пережитое и продолжать видеть мир таким, как видели бы в отсутствие полученного опыта. К досаде судей, присяжные не могут не обращать внимания на недостоверные утверждения обвинителей. Наши переживания мгновенно становятся частью линз того объектива, через который мы видим свое прошлое, настоящее и будущее. И эти линзы, как и любые другие, формируют и искажают нашу картину мира. Это не очки, которые можно снять и положить на ночной столик, когда они не нужны, а скорее контактные линзы, вставленные в глаза навсегда с помощью суперклея. Научившись однажды читать, мы уже не сумеем увидеть буквы как чернильные закорючки. Полюбив однажды фри-джаз, мы уже не сможем воспринимать саксофон Орнетта Коулмана как источник шума. Узнав однажды, что Ван Гог был психически болен, а Эзра Паунд был антисемитом, мы уже никогда не увидим их искусство в прежнем свете. Если бы Лори и Ребу разделили на несколько недель, а после этого они сказали бы нам, что стали счастливее прежнего, близняшки могли бы быть правы. Но не совсем. Этим они сказали бы нам только, что одиночки, которыми они стали, воспринимают свою прошлую жизнь как большее страдание, чем те, кто всегда был одиночкой. Даже если бы они помнили, что думали, говорили и делали, пока были сиамскими близнецами, мы ждали бы, что их новые переживания (переживания одиночек) исказят оценку прошлого опыта соединенности. А значит, разделенные Лори и Реба не могут сказать точно, как чувствуют себя сросшиеся близнецы, которые никогда не были одиночками. В известном смысле опыт разделения сделал бы их нами, и, следовательно, они оказались бы в таком же трудном положении, в каком находимся мы, пытаясь вообразить, каково быть сиамскими близнецами. На их видение прошлого влиял бы тот факт, что они стали одиночками, – и не учитывать это влияние невозможно. И все это означает следующее: когда люди получают новые переживания и внезапно приходят к выводу, что прежде они не были по-настоящему счастливы (то есть их шкала была сжата), – они могут ошибаться. Другими словами, люди порой заблуждаются в настоящем, когда утверждают, что заблуждались в прошлом.




Усиленное переживание


Лори и Реба не делали многого из того, что нормальным людям позволяет ощутить себя на верху шкалы счастья, – не кувыркались, не плавали с аквалангом, не… (можете продолжить сами) – и это, конечно, отличает нас от близнецов. Если скудный опыт переживаний не обязательно приводит к сжатию шкалы, то что же вместо этого происходит? Давайте предположим, что у Лори и Ребы действительно скудный опыт, и на основании его они оценивают нечто столь простое, как подаренный на день рождения торт. Возможно, что скудность опыта сжимает шкалу счастья. Но возможно и нечто другое: шкала не сжимается, но усиливается переживание – и близняшки, и мы подразумеваем под «восьмым» одно и то же. Получая праздничный торт, Лори и Реба чувствуют то же самое, что чувствуем мы, когда плаваем и кувыркаемся под водой у Большого Барьерного рифа (рис. 7).








«Усиленное переживание» – выражение, возможно, и странное, но в самой идее ничего странного нет. О людях, которые считают себя счастливыми, невзирая ни на что, мы часто говорим: «Они только думают, будто счастливы, потому что на самом деле не знают, что теряют». Возможно, конечно, но в этом-то и суть. Не зная, что теряем, мы и вправду бываем счастливы при таких обстоятельствах, которые никогда не сделали бы нас счастливыми, если бы мы подобную потерю пережили. Это не означает, что люди, не знающие, что они теряют, менее счастливы, чем те, кто это имеет. Примеров тому хватает и в моей жизни, и в вашей. Приведу свой. Я иногда выкуриваю сигару, потому что это делает меня счастливым. А моя жена не понимает, почему я должен курить сигары, чтобы быть счастливым, когда сама она вполне счастлива и без них (и даже счастливее, чем я, их курящий). Гипотеза усиления переживания показывает, однако, что я тоже мог бы быть счастлив без сигар, если бы не пережил когда-то, во времена своей сумасбродной юности, их фармакологических таинств. Но я их пережил, и поэтому знаю, что теряю, когда не курю. Поэтому то чудеснейшее мгновение в начале отпуска, когда я откидываюсь на спинку шезлонга среди золотых песков Кауаи и, глядя на опускающееся в море солнце, делаю глоток виски «Талискер», не может быть вполне совершенным, если при этом у меня во рту нет чего-то кубинского и вонючего. Я мог бы испытать разом и свою удачу, и прочность своего брака, применив гипотезу сжатия шкалы и попытавшись объяснить жене, что, поскольку она никогда не переживала пикантности вкуса «Монтекристо № 4», ее опыт переживаний скуден. И, следовательно, она не знает, что такое настоящее счастье. Я проиграл бы, конечно (как всегда), но в данном случае я бы заслужил поражение. Не разумнее ли будет сказать, что, научившись получать удовольствие от сигар, я расширил свой опыт и нечаянно испортил все грядущие переживания, в которые их курение не входит? «Закат на Гавайях» был

Страница 26

счастьем под номером восемь, пока его место не занял «закат на Гавайях плюс дешевая сигара» и не понизил уровень заката без сигар до седьмого номера[69 - Parducci A. Happiness, Pleasure and Judgment: The Contextual Theory and Its Applications. – Mahwah, N.J.: Lawrence Erlbaum, 1995.].

Но мы уже достаточно поговорили обо мне и моем отпуске. Давайте побеседуем обо мне и моей гитаре. Я играю давно и получаю не так уж много удовольствия, разучивая блюз на трех струнах. Но когда я, будучи подростком, только учился играть, в своей спальне на втором этаже я дергал все три струны до тех пор, пока родители не начинали стучать в потолок и напоминать о своих правах согласно Женевской конвенции. Применив к этому случаю гипотезу сжатия шкалы, я мог бы сказать, что глаза у меня открылись со временем, когда развились мои музыкальные способности, и теперь я понимаю, что в свои 13 лет я не был счастлив по-настоящему. Но не кажется ли более разумным применить гипотезу усиления переживания и сказать, что переживание, которое когда-то доставляло мне удовольствие, больше его не доставляет? Человек, получивший глоток воды после долгого блуждания в пустыне, может в этот момент оценить свое счастье как «десятое». Через год такой же глоток принесет ему всего лишь «второе» счастье. Должны ли мы решить, что этот человек ошибся, оценивая свое счастье в тот момент, когда он выпил жизнетворный глоток из ржавой фляги, или же будет разумнее сказать, что глоток воды может быть источником блаженства или обычным средством утоления жажды в зависимости от имеющегося опыта? Если скудный опыт скорее сжимает шкалу, чем усиливает переживание, тогда дети, говоря, что им доставляют наслаждение арахисовое масло и джем, явно ошибаются. И поймут они, что были неправы, только позже, когда впервые попробуют паштет из гусиной печенки. А потом, когда от жирной пищи у них начнутся нелады с сердцем, они поймут, что были неправы. Нам пришлось бы каждый день отрекаться от вчерашнего дня, если бы мы переживали все больше и больше счастья и понимали, что прежде только и делали, что ошибались.

Так какая же из гипотез верна? Этого мы сказать не можем. Но мы можем сказать, что всякий человек, считающий себя счастливым, оценивает счастье со своей точки зрения – с позиции индивидуума, чей опыт уникален и служит контекстом, линзами, фоном для переживаний сиюминутных. Любая точка зрения имеет под собой основание. Пережив что-то однажды, мы уже не способны видеть мир таким, как прежде. Невинность потеряна, и вернуть ее никто не в силах. Мы (хотя и не всегда) помним, о чем думали и говорили. Мы (тоже не всегда) помним, что делали. Но вероятность того, что мы сумеем воскресить переживание и оценить его так, как оценили бы в былые времена, удручающе мала. В некотором смысле те курящие сигары, играющие на гитаре, обожающие паштет люди, которыми мы становимся, имеют не больше оснований говорить от имени людей, которыми мы были прежде, чем наблюдатели со стороны. Разделенные близнецы могут сказать нам, как они оценивают сейчас то чувство, которое переживали, будучи сросшимися, но сказать, что переживают сиамские близнецы, которых не разделяли, они уже не могут. Похоже ли «восьмое» счастье Лори и Ребы на наше «восьмое», не знает никто, в том числе и все Лори и Ребы, которые еще будут.




Далее


Утром 15 мая 1916 г. начался последний этап одного из тяжелейших походов в истории – экспедиции полярного исследователя Эрнеста Шеклтона. Корабль Шеклтона «Стойкость» был затерт льдами в море Уэдделла, а сам он вместе с экипажем высадился на остров Элефант. Через семь месяцев Шеклтон и пятеро членов его экипажа покинули остров на спасательной шлюпке, в которой и провели три недели, преодолевая путь в 800 миль по холодному бушующему океану. Добравшись до острова Южная Георгия, умирающие от голода, обмороженные полярники собрались высадиться на берег. Им предстояло пройти пешком через весь остров в надежде отыскать на противоположном берегу китобойную базу. Глядя тем утром в лицо практически верной смерти, Шеклтон писал:



Мы вошли в бухту через узкий проход с острыми скалами с обеих сторон, заросший водорослями, повернули на восток и поспешили к берегу, когда сквозь туман пробилось солнце и плескавшиеся вокруг волны засверкали. Выглядели мы в это ясное утро курьезной компанией, но чувствовали себя счастливыми. Мы даже запели, и если бы каждый из нас не имел наружности Робинзона Крузо, случайный наблюдатель мог бы подумать, что мы приехали на пикник куда-нибудь в норвежский фиорд или в один из чудесных проливов западного побережья Новой Зеландии[70 - Shackleton E. South. – New York: Carroll & Graf, 1998. P. 192.].


Мог ли Шеклтон и в самом деле иметь в виду то, что сказал? Могло ли его счастье соответствовать нашему счастью и существует ли какой-то способ это определить? Как мы уже видели, счастье – это субъективное переживание, которое сложно передать словами (и самому себе, и другим людям). Следовательно, оценка справедливости чьих-то притязаний на то, чтобы быт

Страница 27

счастливым, – исключительно трудное дело. Но тревожиться рано – потому что прежде, чем дело пойдет на лад, оно станет еще труднее.




Глава 3

Взгляд внутрь снаружи


Вы в собственное сердце постучитесь,
Его спросите, знает ли оно…

    Уильям Шекспир. Мера за меру[17 - Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник. – Прим. пер.]


О психологах пока придумано мало анекдотов, и поэтому мы лелеем в памяти те немногие, что в ходу. Вот один из них. Встречаются два психолога, и один другому говорит: «Здравствуйте. Вы поживаете прекрасно, а я?» Знаю, знаю, анекдот несмешной. Но причина, по которой он должен быть смешным, такова: люди не знают, как чувствуют себя другие, но как чувствуют себя они сами, им следует знать. «Как вы поживаете?» – вопрос настолько же заурядный, насколько необычен вопрос «Как поживаю я?». И тем не менее, как это ни странно, люди, кажется, порой не знают собственных чувств. Когда сиамские близнецы говорят, что счастливы, мы вправе усомниться – возможно, они только думают, что счастливы. То есть они могут верить в свои слова, но эти слова могут быть неверны. Прежде чем мы решим, верить ли подобным утверждениям, следует решить, способны ли люди в принципе заблуждаться относительно собственных чувств. Заблуждаться мы можем насчет чего угодно – стоимости соевых бобов, продолжительности жизни клещей, исторических дат, – но способны ли мы заблуждаться насчет собственного эмоционального переживания? Можем ли мы быть уверены, что чувствуем что-то, или нет? И существуют ли где-нибудь люди, которые и впрямь не сумеют ответить правильно на самый заурядный в мире вопрос?

Существуют, и одного из них вы найдете в зеркале. Читайте дальше.




Смущенные и растерянные


Погодите-ка. Прежде чем вы продолжите чтение, предлагаю сделать паузу и внимательно посмотреть на свой большой палец. А теперь – держу пари, что вы этого не сделали. Держу пари, что вы продолжили читать, потому что посмотреть на палец – дело настолько простое и бессмысленное, что кажется неуместной шуткой. Но если вы считаете ниже своего достоинства бросить взгляд на свой палец, давайте рассмотрим, что должно произойти поблизости, чтобы мы увидели какой-то объект – палец, пончик с повидлом или бешеную росомаху. В крошечный промежуток времени между тем мгновением, когда свет, отразившись от поверхности объекта, достигнет наших глаз, и мгновением, когда мы поймем, что это за объект, наш мозг должен извлечь и проанализировать характерные признаки объекта и сравнить их с информацией, хранящейся в памяти, чтобы определить, что это за штука и что с ней следует делать. Это сложный процесс – настолько сложный, что ни один ученый не знает в точности, как он протекает, и ни один компьютер не может его воспроизвести. Но мозг производит его с исключительной скоростью и точностью. Фактически он совершает анализ с таким проворством, что мы имеем переживания всего лишь взгляда налево, обнаружения росомахи, испуга и готовности делать все дальнейшие расчеты, сидя в надежном убежище на платане.

Задумаемся на секунду о том, как должен протекать акт видения. Если бы вы создавали мозг наспех, вы, вероятно, спроектировали бы его таким образом, чтобы он сперва узнавал окружающие предметы («Острые зубы, бурый мех, жутковатое фырканье, капающая слюна – ба, да это же бешеная росомаха!»), а потом вычислял, что делать («Кажется, бегство – это блестящая мысль в данной ситуации»). Но человеческий мозг создавался не наспех. Его самые необходимые функции были спроектированы первыми, а уже потом, через тысячи лет, к ним добавились менее нужные. И поэтому по-настоящему важные части мозга (те, например, что контролируют дыхание) располагаются внизу, а такие, без которых мы, наверное, могли бы обойтись (те, например, что контролируют настроение), находятся поверх них, как шоколадная глазурь поверх мороженого. В действительности своевременное бегство от бешеных росомах – гораздо важнее, чем понимание, кого именно мы видим. Такие действия, как бегство, настолько важны для выживания наземных млекопитающих (вроде тех, от которых мы произошли), что эволюция не стала рисковать и спроектировала мозг таким образом, чтобы на вопрос «Что делать?» он отвечал раньше, чем на вопрос «Что это такое?»[71 - LeDoux J. The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life. – New York: Simon & Schuster, 1996.]. Эксперименты показывают, что в тот момент, когда мы видим некий объект, наш мозг мгновенно анализирует лишь некоторые из его ключевых признаков и затем использует наличие или отсутствие этих признаков, чтобы вынести одно очень спешное и очень простое решение: «Настолько ли важен этот объект, что я должен немедленно отреагировать?»[72 - Zajonc R.B. Feeling and Thinking: Preferences Need No Inferences // American Psychologist 35: 151–175; Zajonc R.B. On the Primacy of Affect // American Psychologist 39:117–123, 1984; Emotions? // The Handbook of Social Psychology, eds. D.T. Gilbert, S.T. Fiske and G. Lindzey, 4th ed., vol. I. – New York: McGraw-Hill, 1998

Страница 28

P. 591–632.] Бешеные росомахи, плачущие младенцы, падающие камни, кокетничающие самки, убегающая добыча – все это много значит для выживания. Столкнувшись с подобным, мы должны немедленно что-то предпринять, и не стоит заниматься такой ерундой, как детальное разглядывание объекта. По существу, мозг так и был спроектирован – в первую очередь решать, насколько значим объект, а уж потом – что это за объект. И это означает, что в ту долю секунды, пока вы поворачиваете голову налево, ваш мозг еще не знает, видит ли он росомаху, но знает, что видит нечто страшное.

Но как такое возможно? Каким образом мы узнаем, что это нечто – страшное, если не знаем, что это? Чтобы понять, как такое происходит, давайте рассмотрим постепенный процесс узнавания человека, который идет вам навстречу через бескрайнее пространство пустыни. Первым, что заметит ваш взгляд, будет какое-то движение на горизонте. Всматриваясь, вы вскоре разглядите, что это некий объект, движущийся вам навстречу. По мере его приближения вы поймете, что это – живое существо, потом увидите, что оно двуногое. Потом – что оно человек, потом – что человек этот женщина, потом – что женщина эта толстая, с темными волосами, в тенниске, а потом – надо же, что посреди Сахары делает тетя Мейбл?.. Узнавание тети Мейбл в этом случае постепенно – то есть начинается с общего впечатления, которое становится все более конкретным, пока, наконец, не завершается воссоединением родственников. Подобным образом и узнавание росомахи в двух шагах от вас происходит постепенно – пускай и в течение миллисекунд – и тоже продвигается от общего к конкретному. Исследования показывают, что на самых ранних, самых общих этапах процесса узнавания информации хватает для того, чтобы понять, опасен ли объект, но не хватает, чтобы понять, что это за объект. Как только мозг решает, что видит нечто опасное, он отдает приказ железам вырабатывать гормоны, которые вводят человека в состояние повышенного физиологического возбуждения (кровяное давление поднимается, сердце бьется быстрее, зрачки сужаются, мышцы напрягаются), подготавливая к быстрому действию. Прежде чем мозг завершит анализ, который позволит нам узнать, что этот объект – росомаха, тело уже приведено в положение «готово-бежать-прочь» по первому сигналу.

Тот факт, что мы приходим в состояние возбуждения, не зная точно, что тому причиной, имеет большое значение для нашей способности распознавать эмоции[73 - Schachter S., Singer J. Cognitive, Social and Physiological Determinants of Emotional State // Psychological Review 69: 379–399, 1962.]. Например, исследователи занимались изучением реакций мужчин, которые перебирались по длинному и узкому веревочному мосту, подвешенному на высоте 70 метров над рекой Капилано в Северном Ванкувере[74 - Dutton D.G., Aron A.P. Some Evidence for Heightened Sexual Attraction Under Conditions of High Anxiety // Journal of Personality and Social Psychology 30: 510–517, 1974.]. К каждому мужчине подходила девушка, интересовалась, не желает ли он продолжить экскурсию, и если тот соглашался, давала ему свой номер телефона (с тем чтобы объяснить план дальнейшего осмотра, когда он позвонит). Важная деталь: к некоторым мужчинам девушка подходила в то время, когда они перебирались по мосту, а к другим – после этого. Как оказалось, мужчины, встретившие девушку на мосту, были более склонны к тому, чтобы ей позвонить. Почему? А потому, что мужчины, встретившие девушку на трясущемся под ногами и раскачивающемся мосту, переживали интенсивное физиологическое возбуждение, которое в обычном состоянии они определили бы как страх. Но поскольку к ним обращалась с вопросом привлекательная женщина, они ошибочно принимали свое возбуждение за сексуальное влечение. Страх падения вполне можно интерпретировать как желание грехопадения – что означает, проще говоря, что люди могут заблуждаться относительно своих чувств[18 - Также интересно отметить, что простой акт понимания эмоции может иногда устранить ее. См.: Hariri A.R., Bookheimer S.Y., Mazziotta J.C. Modulating Emotional Response: Effects of a Neocortical Network on the Limbic System // NeuroReport 11: 43–48, 2000; Lieberman M.D. et al. Two Captains, One Ship: A Social Cognitive Neuroscience Approach to Disrupting Automatic Affective Processes (неопубликованный материал, UCLA, 2003). – Прим. авт.].




Удобное онемение


Писатель Грэм Грин сказал, что ненависть управляется как будто теми же самыми железами, что и любовь[19 - Грин Г. Конец одного романа. – М.: Иностранка, 2002. – Прим. ред.]. И действительно, исследования показывают, что физиологическое возбуждение может быть интерпретировано множеством способов, и основывается наша интерпретация на том, что именно мы считаем его причиной. Можно страх принять за вожделение, опасение – за вину[75 - Dienstbier R.A., Munter P.C. Cheating as a Function of the Labeling of Natural Arousal // Journal of Personality and Social Psychology 17: 208–213, 1971.], стыд – за беспокойство[76 - Zanna M.P., Cooper J. Dissonance and Pi

Страница 29

l: An Attribution Approach to Studying the Arousal Properties of Dissonance // Journal of Personality and Social Psychology 29: 703–709, 1974.]. Но то, что мы не всегда знаем, как назвать свое эмоциональное переживание, еще не означает, что мы не знаем, на что оно похоже, не так ли? Пусть мы не понимаем, что это такое и откуда взялось, мы всегда знаем, на что оно похоже, ведь так? Возможно ли считать, что мы что-то чувствуем, когда на самом деле мы не чувствуем ничего? Философ Дэниел Деннет ставил этот вопрос таким образом:



Предположим, человеку внушают под гипнозом, что, проснувшись, он почувствует боль в запястье. Если гипноз действует, будет ли эта боль реальной, внушенной гипнотически, или человек только думает, что испытывает боль? Если кто-то ответит, что гипноз вызывает реальную боль, тогда предположим, что внушение было следующим: «Пробудившись, вы будете думать, что испытываете боль в запястье». Если гипноз действует, будет ли этот случай точным подобием предыдущего? Вера в то, что ты ощущаешь боль, не равнозначна ли действительному ощущению боли?[77 - Dennet D.C. Brainstorms: Philosophical Essays on Mind and Psychology. – Cambridge, Mass.: Bradford/MIT Press, 1981. P. 218.]


На первый взгляд мысль о том, что мы можем ошибочно полагать, будто чувствуем боль, кажется абсурдной. Хотя бы потому, что вопрос о разнице между «ощущением боли» и «верой в то, что ты чувствуешь боль», подозрительно смахивает на лингвистический парадокс. Но давайте бросим на нее второй взгляд и рассмотрим следующий сюжет. Вы сидите в уличном кафе, потягивая душистый эспрессо и увлеченно просматривая газету. По улице прогуливаются люди, кто-то тоже заказывает кофе, и милование юной парочки за соседним столиком лишний раз напоминает о вечном празднике весны. Скворец насвистывает свою песенку, из пекарни неподалеку доносится запах свежих круассанов. Статья о финансовой реформе, которую вы читаете, довольно интересна, и все идет прекрасно – пока вы, читая третий абзац, не осознаете вдруг, что примерно на середине первого абзаца начали принюхиваться к вкусному запаху и прислушиваться к птичьему щебету и поэтому не имеете ни малейшего понятия, о чем в статье идет речь. Прочли вы второй абзац или проскочили его? Вы пробегаетесь взглядом по странице и убеждаетесь, что, несомненно, уже видели все эти слова. Читая их заново, вы даже вспоминаете, как несколько секунд назад их произносил голос у вас в голове, удивительно похожий на ваш, который вы перестали слышать под колдовским влиянием весны.

Перед нами встают два вопроса. Первый – переживали ли вы абзац, когда читали его в первый раз? И второй – если это так, поняли ли вы, что пережили его? Ответы, соответственно, будут «да» и «нет». Вы пережили абзац, потому-то он и показался вам знакомым, когда вы его перечитали. Если бы на вашем столе находился айтрекер, он засвидетельствовал бы, что вы не переставали читать ни на секунду. Вы даже шевелили губами во время чтения, пока не поймали себя на… не поймали себя на… не поймали себя на чем? На переживании, которое вы пережили, не сознавая этого, – вот на чем. Теперь позвольте мне прерваться ненадолго, пока вы не заслушались зяблика, и я уточню значение этих слов. Слово «переживание»[20 - Англ. experience. – Прим. пер.] происходит от латинского experientia («пробовать, испытывать»), тогда как «осознание»[21 - Англ. awareness. – Прим. пер.] – от греческого horan («видеть»). Переживание подразумевает участие в событии, а осознание – наблюдение за этим событием. В обычном разговоре можно без особого ущерба для смысла подменять одно слово другим, но значения у них все-таки разные. Смысл одного – быть вовлеченным, смысл другого – осознавать это вовлечение. Одно означает процесс отражения, другое – предмет, который отражается. Фактически осознание можно назвать переживанием нашего собственного переживания[78 - Schooler J.W. Discovering Memories in the Light of Meta-Consciousness // Journal of Aggression, Maltreatment and Trauma (in press).]. Когда двое спорят, обладают ли сознанием их собаки, один употребляет этот не слишком внятный термин в значении «способности к переживанию», а второй – в значении «способности к осознанию». Собаки – не камни, утверждает один, поэтому они, конечно, обладают сознанием. Собаки – не люди, отвечает второй, поэтому они, конечно, сознанием не обладают. Не исключено, что оба правы. Возможно, собаки имеют переживания «желтого» и «сладкого», когда это желтое и сладкое лежит перед носом. Но поедая его, переживающая собака вряд ли одновременно осознает свое переживание, думая: «Какой вкусный виноград!»

Различие между переживанием и осознанием неуловимо, поскольку в большинстве случаев они тесно переплетены друг с другом. Мы кладем виноград в рот, чувствуем сладость, осознаем эту сладость – и ни один из этих моментов не кажется сколько-нибудь сомнительным. Но если обычная тесная связь между переживанием и осознанием заставляет нас подозревать, что различие между ними несущественно, давайте немного перемотае

Страница 30

пленку в обратную сторону, и вы опять представите себя в кафе – в тот самый миг, когда глаза ваши бегут по строчкам, а разум отвлечен запахами и звуками. Теперь вообразите, что разум ваш чересчур увлекся, забрел слишком далеко, заблудился и не вернулся. Вы переживаете газетную статью, а ваше осознание утратило всякую связь с переживанием, и вы уже не в состоянии поймать себя на том, что отвлеклись, – не в состоянии начать осознавать, что читаете газету. Юная парочка за соседним столиком перестает обниматься и спрашивает у вас, что нового пишут о финансовой реформе. И вы объясняете им, что знать этого никак не можете, поскольку, если бы молодые люди видели вокруг что-нибудь, кроме друг друга, они заметили бы, что вы слушаете скворца, а не читаете газету. Парочка впадает в растерянность, ибо молодые люди видят, что на самом деле вы держите газету в руках и ваши глаза бегают по строчкам в тот самый момент, когда вы это отрицаете. Пошептавшись немного и еще чуть-чуть пообнимавшись, они решают проверить, правду ли вы сказали. «Извините, что снова беспокоим, но мы очень хотели бы знать, сколько сенаторов проголосовало на прошлой неделе за финансовую реформу. Может быть, вы будете так добры, что выскажете ваши предположения?» Поскольку вы принюхиваетесь к запаху круассанов, слушаете птичье пение и не читаете газету, вы понятия не имеете, сколько сенаторов за нее проголосовало. Но, похоже, единственный способ заставить этих странных людей заняться собственными делами – это сказать им хоть что-нибудь, и вы называете количество сенаторов наобум. «Может быть, 41?» – предполагаете вы. И названное число, никого этим не удивив, кроме вас самого, вдруг оказывается правильным.

Предложенный сценарий может показаться чересчур странным, чтобы иметь место в реальности (в конце концов, часто ли за финансовую реформу и в самом деле голосует 41 сенатор?), но тем не менее он реален. За зрительное переживание и осознание этого переживания отвечают различные участки мозга, и когда они повреждены (особенно это касается воспринимающей области первичной зрительной коры, называемой V1), функции одного могут ухудшиться без ухудшения функций другого, отчего переживание и осознание теряют свою обычно тесную связь. Например, люди, страдающие заболеванием, известным как феномен слепого зрения, не осознают того, что на самом деле видят, и совершенно искренне утверждают, что они слепые[79 - Weiskrantz L. Blindsight. – Oxford: Oxford University Press, 1986.]. Сканирование мозга подтверждает их слова, поскольку обнаруживает уменьшение активности в зонах, связанных со зрением[80 - Cowey A., Stoerig P. The Neurobiology of Blindsight // Trends in Neuroscience 14: 140–145, 1991.]. Так, если мы высветим какое-то место на стене и спросим у такого человека, видел ли он световое пятно, он ответит: «Разумеется, нет. Раз при мне собака-поводырь, вы могли бы понять, что я слепой». Но если мы попросим его предположить, где могло находиться это световое пятно, – просто попытаться, сказать что угодно, ткнуть куда попало, – его «предположение» будет правильным гораздо чаще, чем можно было бы ожидать от случая. Этот человек видит, если под видением мы подразумеваем переживание света и обретение знания о его местонахождении, но он слеп, если под слепотой мы понимаем, что он не знает о том, что видит. Глаза его передают изображение реальности на маленький киноэкран у него в голове, но публика, увы, находится в фойе и покупает попкорн.

Эта разобщенность между осознанием и переживанием может послужить причиной таких же недоразумений и в области эмоций. Некоторые люди как будто прекрасно разбираются во всех своих настроениях и чувствах и могут не хуже писателей поведать о каждом их нюансе и различии. Эмоциональный словарь других содержит чуть больше основного минимума, в который, к великому разочарованию наших близких, входят лишь фразы вроде «хорошо», «так себе» и «я ведь уже говорил». Если экспрессивный дефицит столь основателен и постоянен, что проявляется и после окончания футбольных матчей, можно ставить диагноз «алекситимия», который буквально означает «отсутствие слов для описания эмоционального состояния». Когда алекситимиков спрашивают, что они чувствуют, они обычно отвечают: «Ничего», а на вопрос как они себя чувствуют, следует ответ: «Не знаю». Увы, эту болезнь не вылечить при помощи карманного словаря или курса ораторского искусства, потому что алекситимикам не хватает не столько традиционного эмоционального лексикона, сколько интроспективного осознания своего эмоционального состояния. Чувства они испытывают, но как будто не знают о них. К примеру, когда исследователи показывают добровольцам эмоционально выразительные снимки ампутаций и автокатастроф, физиологические реакции алекситимиков ничем не отличаются от реакций нормальных людей. Но когда их просят дать словесную оценку этим неприятным снимкам, алекситимики, в отличие от нормальных людей, почти не способны объяснить их отличие от фотографий радуги и щенят[81 - Vanman E.J., Dawson M.E., Bren

Страница 31

an P.A. Affective Reactions in the Blink of An Eye: Individual Differences in Subjective Experience and Physiological Responses to Emotional Stimuli // Personal and Social Psychology Bulletin 24: 994–1005, 1998.]. Некоторые данные свидетельствуют, что алекситимия вызывается дисфункцией передней поясной коры головного мозга – участка, который помогает нам осознавать многое, в том числе и внутреннее состояние[82 - Lane R.D. et al. Is Alexithymia the Emotional Equivalent of Blindsight? // Biological Psychiatry 42: 834–844, 1997.]. Как разобщенность осознания и зрительного переживания становится причиной феномена слепого зрения, так разобщенность осознания и эмоционального переживания становится причиной состояния, которое мы можем назвать онемением чувств. Видимо, это возможно – во всяком случае, время от времени кое для кого – быть счастливым, грустить, скучать или веселиться и не знать этого.




Измеритель счастья



Некогда добрый Бог с длинной бородой сотворил маленькую плоскую землю и поместил ее в самой середине небес, чтобы люди находились в центре всего. Затем явились физики и усложнили картину большими взрывами, кварками, черными дырами и силой притяжения, в результате чего большинство людей не знают теперь, где находятся. Психология тоже создала проблемы там, где прежде ничего не было, – обнаружив изъяны в нашем интуитивном понимании самих себя. Возможно, Вселенная имеет несколько малых измерений внутри больших, возможно, время в конечном счете остановится или потечет вспять, и, возможно, людям на самом деле ничего этого понять не дано. Но что нам всегда дано понять – это наше собственное переживание. Философ и математик Рене Декарт утверждал, что наше переживание – единственное, в чем мы можем быть уверены, и что все остальное, о чем мы думаем, будто знаем это, – только результаты переживания. И все же мы видим, что пока значение таких слов, как «счастье», трактуется каждым на свой лад, мы по-прежнему не можем быть уверены как в том, что два человека, объявляющих себя счастливыми, имеют одинаковое переживание, так и в том, что наше сиюминутное переживание счастья отличается от вчерашнего. И даже в том, что мы переживаем счастье вообще. Если цель науки – запутать и дать понять, что наши знания ничего не стоят, тогда психология в этом плане преуспела больше остальных.

Но, как и «счастье», «наука» – это слово, которое имеет слишком много значений для слишком многих людей, и поэтому, увы, довольно часто вообще ничего не значит. Мой отец, известный биолог, сказал мне недавно – после того, как думал над этим вопросом в течение нескольких десятков лет, – что психология не может быть наукой, потому что настоящая наука требует применения электричества. Электрошок, по-видимому, не считается. Мое собственное определение науки не столь категорично, но и я, и мой отец, и многие другие ученые сходимся в одном: если некая вещь не поддается измерению, ее невозможно исследовать с научной точки зрения. Ее можно изучать, и кое-кто может доказывать даже, что изучение подобных вещей, не поддающихся измерению, более ценно, чем все науки вместе взятые. Но это – не наука, потому что наука связана с измерением, и если вещь нельзя измерить – нельзя сравнить с показаниями часов или линейки или еще чего-то, отличающегося от нее самой, – она никогда не станет потенциальным объектом научного исследования. Как мы видели, чье-то персональное счастье чрезвычайно трудно измерить так, чтобы быть вполне уверенным в обоснованности и достоверности полученных данных. Люди порой не знают, что чувствуют, или не помнят, что чувствовали, но даже если они знают и помнят это, ученые не в состоянии определить, каким образом на описание переживания влияет само переживание. Следовательно, не знают точно, как интерпретировать утверждения испытуемых. Все это говорит о том, что научные исследования субъективного переживания – дело весьма нелегкое.

Нелегкое, конечно, однако не вовсе нереальное, потому что через пропасть между переживаниями можно навести мост – не в виде стального гиганта с шестиполосным дорожным движением, а в виде простого, но довольно прочного каната, если мы примем три предпосылки.




Правильность измерений


Предпосылка первая (и это может сказать вам каждый плотник): несовершенные орудия труда – сущая пытка, и тем не менее гвоздь заколотить с их помощью удается без труда. Природа субъективного переживания такова, что никогда не станет возможным создание измерителя счастья – вполне надежного инструмента, который позволит наблюдателю измерить со всей точностью характеристики субъективного переживания одного человека для того, чтобы иметь возможность сравнить их с переживанием другого[22 - Экономист XIX в. Фрэнсис Эджуорт называл это устройство «гедониметр». См.: Edgeworth F.Y. Mathematical Psychics: An Essay on the Application of Mathematics to the Moral Sciences. – London: Kegan Paul, 1881. – Прим. авт.]. Если от наших орудий труда требуется совершенство, тогда нам лучше упаковать в коробки все свои айтре

Страница 32

еры, сканеры и разноцветные лоскутки и предоставить изучение субъективного переживания поэтам, которые неплохо справлялись с этой задачей не одну тысячу лет. Но если мы так поступим, во имя простой справедливости нам придется предоставить им также и изучение всего остального. Несовершенны все хронометры, термометры, барометры, спектрометры и прочие приборы, которыми пользуются ученые, чтобы измерять интересующие их объекты. Для каждого существует допустимая погрешность в измерениях, почему правительства и университеты ежегодно и платят неприличные суммы за чуть-чуть усовершенствованные их версии. И если мы решим освободиться от всего, что дает лишь несовершенное приближение к истине, то придется отринуть не только психологию и физику, но и законы, экономику и историю. Короче говоря, собравшись хранить верность совершенству во всех наших устремлениях, мы останемся ни с чем – кроме математики и «Белого альбома»[23 - Альбом группы The Beatles (1968). – Прим. ред.]. Поэтому нам нужно, по-видимому, смириться с некоторыми неточностями и перестать жаловаться.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/deniel-gilbert/spotykayas-o-schaste-2/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes



Сноски





1


Перевод Б. Пастернака. – Прим. пер.




2


Перевод М. Зенкевича. – Прим. пер.




3


Деннет Д.С. Виды психики: на пути к пониманию сознания. – М., 1994. – Прим. ред.




4


Хотя дети начинают говорить о будущем в возрасте около двух лет, они не вполне понимают, что это такое, пока не достигнут четырех. См.: Povinelli D.G., Simon B.B. Young Children’s Understanding of Briefly Versus Extremely Delayed Images of the Self: Emergence of the Autobiographical Stance // Developmental Psychology 34:188–94, 1998; Nelson K. Finding One’s Self in Time // The Self Across Psychology: Self-Recognition, Self-Awareness, and the Self Concept, eds. J.G. Snodgrass and R.L. Thompson. – New York: New York Academy of Sciences, 1997. P. 103–116. – Прим. авт.




5


Финеас действительно возил за собой лом, куда бы ни ехал, и был бы, наверное, доволен тем, что и лом этот, и его череп обрели пристанище на постоянной выставке в Гарвардском анатомическом музее. – Прим. авт.




6


Современные авторы считают случай Гейджа доказательством важности лобной доли, хотя в те времена, когда это произошло, о нем думали иначе. См.: Macmillan M.B. A Wonderful Journey Through Skull and Brains: The Travels of Mr. Gage’s Tamping Iron // Brain and Cognition 5: 67–107, 1986. – Прим. авт.




7


Поскольку речь зашла об ударах током, самое время объяснить, что подобные психологические эксперименты всегда проводятся в строгом согласии с этическими правилами, установленными Американской психологической ассоциацией и должны быть одобрены университетским комитетом до осуществления. Добровольцев в обязательном порядке предупреждают о любой опасности, которая способна угрожать их здоровью и чувствам, и они имеют возможность прервать эксперимент, когда пожелают, не боясь никаких взысканий. Если в целях эксперимента им дают какую-то ложную информацию, по окончании исследования обязательно говорят правду. Короче говоря, на самом деле все мы очень хорошие люди. – Прим. авт.




8


Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник.




9


После того как эта статья была опубликована, по меньшей мере одна пара взрослых сросшихся близнецов захотела разделиться. Оба умерли во время операции (См.: A Lost Surgical Gamble // New York Times, 9 July 2003, 20). – Прим. авт.




10


Субъективные состояния можно определять только в терминах их предпосылок или других субъективных состояний, но то же самое верно и для физических объектов. Если бы мы не определяли физический объект (микстуру от кашля, например) в терминах его субъективных состояний («мягкая, липкая и сладкая») или в терминах любого другого физического объекта («состоит из кукурузного сиропа, сахарного сиропа, ванили и яичного белка»), мы не могли бы его определить вообще. Все определения достигаются сравнением вещи, которую мы хотим определить, с вещами, которые находятся в той же онтологической категории (например, физические объекты с физическими объектами) или соотнесением их с вещами другой онтологической категории (физические объекты с субъективными состояниями). Третьего способа еще никто не нашел. – Прим. авт.




11


Перевод В. Микушевича. Цит. по: Поуп А. Поэмы. Опыт о человеке. – М.: Художественная литература, 1988. – Прим. пер.




12


Стилистический оборот, состоящий в подчеркнутом соединении противоположностей, логически исключающих друг друга, например, «сл

Страница 33

дкая скорбь». – Прим. пер.




13


Фрейд З. Недовольство культурой // Фрейд З. Психоаналитические концепции агрессивности. В 2 кн. – Ижевск: Издательство Удмуртского университета, 2004. Кн. 1. – Прим. ред.




14


Паскаль Б. Мысли. – СПб.: Азбука, 1999. – Прим. пер.




15


Проблема его «машины счастья» популярна среди ученых, которые обычно забывают рассмотреть три момента. Во-первых, кто говорит, что никто не захотел бы оставаться в контакте с машиной? Мир полон людей, которые хотят счастья и нисколько не заботятся о том, каковы его предпосылки. Во-вторых, те, кто заявляет, что они не согласились бы оставаться в контакте, возможно, уже пребывают в нем. В конце концов, в условия входит забвение этого факта. И в-третьих, никто не может действительно ответить на этот вопрос, поскольку требуется сначала вообразить будущее состояние, в котором человек не будет сознавать того самого вопроса, который обдумывает сейчас. См.: Nozick R. The Examined Life. – New York: Simon & Schuster, 1989. P. III. – Прим. авт.




16


Прототип современной телевизионной трубки. – Прим. пер.




17


Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник. – Прим. пер.




18


Также интересно отметить, что простой акт понимания эмоции может иногда устранить ее. См.: Hariri A.R., Bookheimer S.Y., Mazziotta J.C. Modulating Emotional Response: Effects of a Neocortical Network on the Limbic System // NeuroReport 11: 43–48, 2000; Lieberman M.D. et al. Two Captains, One Ship: A Social Cognitive Neuroscience Approach to Disrupting Automatic Affective Processes (неопубликованный материал, UCLA, 2003). – Прим. авт.




19


Грин Г. Конец одного романа. – М.: Иностранка, 2002. – Прим. ред.




20


Англ. experience. – Прим. пер.




21


Англ. awareness. – Прим. пер.




22


Экономист XIX в. Фрэнсис Эджуорт называл это устройство «гедониметр». См.: Edgeworth F.Y. Mathematical Psychics: An Essay on the Application of Mathematics to the Moral Sciences. – London: Kegan Paul, 1881. – Прим. авт.




23


Альбом группы The Beatles (1968). – Прим. ред.




Комментарии





1


В примечаниях содержатся ссылки на научные труды, подтверждающие высказанные мною мысли. Если вас не интересуют источники и раздражает необходимость постоянно заглядывать в конец книги, тогда не сомневайтесь: единственное важное примечание – то, которое вы сейчас читаете.




2


Roberts W.A. Are Animals Suck in Time? // Psychological Bulletin, 128: 473–89 (2002).




3


Haith M.M. The Development of Future Thinking as Essential for the Emergence of Skill in Planning // The Developmental Psychology of Planning: Why, How, and When Do We Plan? eds. S. L. Friedman, E.K. Scholnick. – Mahwah, N. J.: Lawrence Erlbaum, 1997. P. 25–42.




4


Bates E., Elman J., Li P. Language In, On, and About Time // The Development of Future Oriented Processes, eds. M. M. Haith et al. Chicago: University of Chicago Press, 1994.




5


Hood B.M. et al. Gravity Biases in a Nonhuman Primate? // Developmental Science 2:35–41, 1999. См. также: Washburn D.A., Rumbaugh D.M. Comparative Assessment of Psychomotor Performance: Target Prediction by Humans and Macaques (Macaca mulatta) // Journal of Experimental Psychology: General 121: 305–12, 1992.




6


Oakes L.M., Cohen L.B. Infant Perception of a Causal Event // Cognitive Development 5:193–207, 1997. См. также: Wentworth N., Haith M.M. Event-Specific Expectations of 2– and 3-Month-Old Infants // Development Psychology 28:842–50, 1992.




7


Atance C.M., O’Neill D.K. Planning in 3-Year-Olds: A Reflection of Future Self? // The Self in Time: Developmental Perspectives, eds. C. Moore and K. Lemmon. – Mahwah, N.J.: Lawrence Erlbaum, 2001. См. также: Benson J.B. The Development of Planning: It’s About Time // Friedman and Scholnick, Developmental Psychology of Planning.




8


Banyas C.A. Evolution and Phylogenetic History of the Frontal Lobes // The Human Frontal Lobes, eds. B.L. Miller and J.L. Cummings. – New York: Guilford Press, 1999. P. 83–106.




9


Macmillan M.B. Phineas Gage’s Contribution to Brain Surgery // Journal of the History of the Neurosciences 5: 56–77, 1996.




10


Weingarten S.M. Psychosurgery // Miller and Cummings, Human Frontal Lobes, 446–460.




11


Weinberger D.R. et al. Neural Mechanisms of Future-Oriented Processes // Haith et al, Future Oriented Processes, 221–42.




12


Fuster J.M. The Prefrontal Cortex: Anatomy, Physiology, and Neuropsychology of the Frontal Lobe. – New York: Lippincott-Raven, 1997. P. 160–161.




13


MacLeod A.K., Cropley M.L. Anxiety, Depression, and the Anticipation of Future Positive and Negative Experiences // Journal of Abnormal Psychology 105: 286–89, 1996.




14


Wheeler M.A., Stuss D.T., Tulving E. Toward a General Theory of Episodic Memory: The Frontal Lobes and Autonoetic Consciousness // Psychologic

Страница 34

l Bulletin 121: 331–54, 1997.




15


Melges F.T. Identity and Temporal Perspective // Cognitive Models of Psychological Time, ed. R.A. Block. – Hillsdale, N.J.: Lawrence Erlbaum, 1990. P. 255–266.




16


Faglioni P. The Frontal Lobes // The Handbook of Clinical and Experimental Neuropsychology, eds. G. Denes and L. Pizzamiglio. – East Sussex, U.K.: Psychology Press, 1999. P. 525–569.




17


Fuster J.M. Cognitive Functions of Frontal Lobes // Miller and Cummings, Human Frontal Lobes, 187–195.




18


Tulving E. Memory and Consciousness // Canadian Psychology 26: 1–12, 1985. Тот же самый случай описан более подробно под псевдонимом K.C. в: Tulving E. et al. Priming of Semantic Autobiographical Knowledge: A Case Study of Retrograde Amnesia // Brain and Cognition 8: 3–20, 1988.




19


Там же.




20


Dass R. Be Here Now. – New York: Crown, 1971.




21


Jason L.A. et al. Time Orientation: Past, Present, and Future Perceptions // Psychological Reports 64: 1199–1205, 1989.




22


Klinger E., Cox W.M. Dimensions of Thought Flow in Everyday Life // Imagination, Cognition, and Personality 72: 105–28, 1987–1988; Klinger E. On Living Tomorrow Today: The Quality of Inner Life as a Function of Goal Expectations // Psychology of Future Orientation, ed. Z. Zaleski. – Lublin, Poland: Towarzystwo Naukowe KUL, 1994.




23


Singer J.L. Daydreaming and Fantasy. – Oxford: Oxford University Press, 1981; Klinger E. Daydreaming: Using Waking Fantasy and Imagery for Self-Knowledge and Creativity. – Los Angeles: Tarcher, 1990; Oettingen G. Psychologie des Zukunftdenkens (On the Psychology of Future Thought). – Goettingen, Germany: Hogrefe, 1997.




24


Loewenstein G.F., Prelec D. Preferences for Sequences of Outcomes // Psychological Review 100: 91–108, 1993. См. также: Loewenstein G. Anticipation and the Valuation of Delayed Consumption // Economy Journal 97: 664–684, 1987; Elster J., Loewenstein G. Utility from Memory and Anticipation // Choice Over Time, eds. G.F. Loewenstein and J. Elster. – New York: Russell Sage Foundation, 1992. P. 213–234.




25


Oettingen G., Mayer D. The Motivating Function of Thinking About Future: Expectations Versus Fantasies // Journal of Personality and Social Psychology 83: 1198–1212, 2002.




26


Tversky A., Kahneman D. Availability: A Heuristic for Judgment Frequency and Probability // Cognitive Psychology 5: 207–232, 1973.




27


Weinstein N. Unrealistic Optimism About Future Life Events // Journal of Personality and Social Psychology 39: 806–20, 1980.




28


Brickman P., Coates D., Janoff-Bulman R.G. Lottery Winners and Accident Victims: Is Happiness Relative? // Journal of Personality and Social Psychology 36: 917–27, 1978.




29


Chang E.C., Asakawa K., Sanna L.J. Cultural Variations in Optimistic Pessimistic Bias: Do Easterners Really Expect the Worst and Westerners Really Expect the Best When Predicting Future Life Events? // Journal of Personality and Social Psychology 81: 476–91, 2001.




30


Burger J.M., Palmer M.L. Changes in and Generalization of Unrealistic Optimism Following Experiences with Stressful Events: Reactions to the 1989 California Earthquake // Personality and Social Psychology Bulletin 18: 39–43, 1992.




31


Stiegelis H.E. et al. Cognitive Adaptation: A Comparison of Cancer and Healthy References // British Journal of Health Psychology 8:303–18, 2003.




32


Arntz A., Van Eck M., de Jong P.J. Unpredictable Sudden Increases in Intensity of Pain and Acquired Fear // Journal of Psychology 6: 54–64, 1992.




33


Miceli M., Castelfranchi C. The Mind and the Future: The (Negative) Power of Expectations // Theory and Psychology 12: 335–66, 2002.




34


Norem J.N. Pessimism: Accentuating the Positive Possibilities // Virtue, Vice, and Personality: The Complexity of Behavior, eds. E.C. Chang and L.J. Sanna. – Washington, D.C.: American Psychological Association, 2003. P. 91–104; Norem J.K., Cantor N. Defensive Pessimism: Harnessing Anxiety as Motivation // Journal of Personality and Social Psychology 51: 1208–17, 1986.




35


Bandura A. Self-Efficacy: Toward a Unifying Theory of Behavioral Change // Psychological Review 84: 191–215, 1977; Self-Efficacy: Mechanism in Human Agency // American Psychologist 37: 122–47, 1982.




36


Seligman M.E.P. Helplessness: On Depression, Development, and Death. – San Francisco: Freeman, 1975.




37


Langer E., Rodin J. The Effect of Choice and Enhanced Personal Responsibility for the Aged: A Field Experiment in an Institutional Setting // Journal of Personality and Social Psychology 34: 191–98, 1976; Rodin J., Langer E.J. Long-Term Effects of a Control-Relevant Intervention with the Institutional Aged // Journal of Personality and Social Psychology 35: 897–902, 1977.




38


Schulz R., Hanusa B.H. Long-Term Effects

Страница 35

f Control and Predictability-Enhancing Interventions: Findings and Ethical Issues // Journal of Personality and Social Psychology 36: 1202–12, 1978.




39


Langer E.J. The Illusion of Control // Journal of Personality and Social Psychology 32: 311–28, 1975.




40


Там же.




41


Dunn D.S., Wilson T.D. When the Stakes Are High: A Limit to the Illusion of Control Effect // Social Cognition 8: 305–323, 1991.




42


Strickland L.H., Lewicki R.J., Katz A.M. Temporal Orientation and Perceived Control as Determinants of Risk Taking // Journal of Experimental Social Psychology 2: 143–51, 1966.




43


Dunn D.S., Wilson T.D. When the Stakes Are High: A Limit to the Illusion of Control Effect // Social Cognition 8: 305–323, 1991.




44


Gollin S. et al. The Illusion of Control Among Depressed Patients // Journal of Abnormal Psychology 88: 454–57, 1979.




45


Alloy L.B., Abramson L.Y. Judgment of Contingency in Depressed and Nondepressed Students: Sadder but Wiser? // Journal of Experimental Psychology: General 108: 441–85 (1979. Противоположный взгляд см.: Dunning D., Story A.L. Depression, Realism and the Overconfidence Effect: Are the Sadder Wiser When Predicting Future Actions and Events? // Journal of Personality and Social Psychology 61: 521–32, 1991; Msetfi R.M. et al. Depressive Realism and Outcome Density Bias in Contingency Judgments: The Effect of Context and Intertrial Interval // Journal of Experimental Psychology: General 134: 10–22, 2005.




46


Taylor S.E., Brown J.D. Illusion and Well-Being: A Social-Psychological Perspective on Mental Health // Psychological Bulletin 103: 193–210, 1988.




47


Segal N.L. Entwined Lives: Twins and What They Tell Us About Human Behavior. – New York: Dutton, 1999.




48


Angier N. Joined for Life, and Living Life to the Full. – New York Times, 23 December 1997, F1.




49


Dreger A.D. The Limits of Individuality: Ritual and Sacrifice in the Lives and Medical Treatment of Conjoined Twins // Studies in History and Philosophy of Biological and Biomedical Sciences 29: 1–29, 1998.




50


Searle J.R. Mind, Language and Society: Philosophy in the Real World. – New York: Basic Books, 1998.




51


Lane R.D. et al. Neuroanatomical Correlates of Pleasant and Unpleasant Emotion // Neuropsychologia 35: 1437–1444, 1997.




52


Osgood C., Suci G.J., Tannenbaum P.H. The Measurement of Meaning. – Urbana: University of Illinois Press, 1957.




53


Nagel T. What Is It Like to Be a Bat? // Philosophical Review 83: 435–450, 1974.




54


Nozick R. The Examined Life. – New York: Simon & Schuster, 1989. P. 102.




55


Mill J.S. On Liberty, the Subjection of Women and Utilitarianism (1863) // The Basic Writings of John Stuart Mill: ed. D. E. Miller. – New York: Modern Library, 2002.




56


Nozick R. Anarchy, State and Utopia. – New York: Basic Books, 1974.




57


MacMahon D.M. From the Happiness of Virtue to the Virtue of Happiness: 400 BC-AD 1780 // Daedalus: Journal of the American Academy of Arts and Sciences 133: 5–17, 2004.




58


Там же.




59


Мнения моих оппонентов по вопросу о различии между нравственным и эмоциональным счастьем см.: Hudson D.W. Happiness and Limits of Satisfaction. – London: Rowman & Littlefield, 1996; Kingwell M. Better Living: In Pursuit of Happiness from Plato to Prozas. – Toronto: Viking, 1998; Telfer E. Happiness. – New York: St. Martin’s Press, 1980.




60


Block N. Begging the Question Against Phenomenal Consciousness // Behavioral and Brain Sciences 15: 205–206, 1992.




61


Schooler J.W., Engstler-Schooler T.Y. Verbal Overshadowing of Visual Memories: Some Things Are Better Left Unsaid // Cognitive Psychology 22: 36–71, 1990.




62


McConkie G.W., Zola D. Is Visual Information Integrated in Successive Fixations in Reading? // Perception and Psychophysics 25: 221–224, 1979.




63


Simons D.J., Levin D.T. Change Blindness // Trends in Cognitive Sciences 1: 261–267, 1997.




64


Beck M.R., Angelone B.L., Levin D.T. Knowledge About the Probability of Change Affects Change Detection Performance // Journal of Experimental Psychology: Human Perception and Performance 30: 778–791, 2004.




65


Simons D.J., Levin D.T. Failure to Detect Changes to People in a Real-World Interaction // Psychonomic Bulletin and Review 5: 644–649, 1998.




66


Rensink R.A., O’Regan J.K., Clark J.J. To See or Not to See: The Need for Attention to Perceive Changes in Scenes // Psychological Science 8: 368–373, 1997.




67


Hats Off to the Amazing Hondo // http://www.hondomagic.com/html/a_little_magic.htm (http://www.hondomagic.com/html/a_little_magic.htm).




68


Fischoff B. Perceived Informativeness of Facts // Journal of Experimental Psychology: Human Perception and Performance 3: 349–358, 1977.

Страница 36

69


Parducci A. Happiness, Pleasure and Judgment: The Contextual Theory and Its Applications. – Mahwah, N.J.: Lawrence Erlbaum, 1995.




70


Shackleton E. South. – New York: Carroll & Graf, 1998. P. 192.




71


LeDoux J. The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life. – New York: Simon & Schuster, 1996.




72


Zajonc R.B. Feeling and Thinking: Preferences Need No Inferences // American Psychologist 35: 151–175; Zajonc R.B. On the Primacy of Affect // American Psychologist 39:117–123, 1984; Emotions? // The Handbook of Social Psychology, eds. D.T. Gilbert, S.T. Fiske and G. Lindzey, 4th ed., vol. I. – New York: McGraw-Hill, 1998. P. 591–632.




73


Schachter S., Singer J. Cognitive, Social and Physiological Determinants of Emotional State // Psychological Review 69: 379–399, 1962.




74


Dutton D.G., Aron A.P. Some Evidence for Heightened Sexual Attraction Under Conditions of High Anxiety // Journal of Personality and Social Psychology 30: 510–517, 1974.




75


Dienstbier R.A., Munter P.C. Cheating as a Function of the Labeling of Natural Arousal // Journal of Personality and Social Psychology 17: 208–213, 1971.




76


Zanna M.P., Cooper J. Dissonance and Pill: An Attribution Approach to Studying the Arousal Properties of Dissonance // Journal of Personality and Social Psychology 29: 703–709, 1974.




77


Dennet D.C. Brainstorms: Philosophical Essays on Mind and Psychology. – Cambridge, Mass.: Bradford/MIT Press, 1981. P. 218.




78


Schooler J.W. Discovering Memories in the Light of Meta-Consciousness // Journal of Aggression, Maltreatment and Trauma (in press).




79


Weiskrantz L. Blindsight. – Oxford: Oxford University Press, 1986.




80


Cowey A., Stoerig P. The Neurobiology of Blindsight // Trends in Neuroscience 14: 140–145, 1991.




81


Vanman E.J., Dawson M.E., Brennan P.A. Affective Reactions in the Blink of An Eye: Individual Differences in Subjective Experience and Physiological Responses to Emotional Stimuli // Personal and Social Psychology Bulletin 24: 994–1005, 1998.




82


Lane R.D. et al. Is Alexithymia the Emotional Equivalent of Blindsight? // Biological Psychiatry 42: 834–844, 1997.