Читать онлайн “Илион” «Дэн Симмонс»
- 01.02
- 0
- 0
Страница 1
ИлионДэн Симмонс
Легендарные фантастические сериалыТроя #1
Терраформированный Марс второго тысячелетия нашей эры. Могущественные игроки, представляющиеся олимпийскими богами, воссоздают Троянскую войну. Профессор Хокенберри из ХХ века, воскрешенный в чужом мире, призван координировать знаменитые исторические битвы – где воины оснащены микрофонами, а сам Хокенберри может перемещаться в тело одного из легендарных героев.
Люди будущего, возомнившие себя богами…
Люди, живущие в тепличных условиях мгновенно исполняющихся желаний – господа или рабы собственной жизни?
Дэн Симмонс
Илион
© Dan Simmons, 2003
В Школа перевода В. Баканова, 2016
© Издание на русском языке AST Publishers, 2017
* * *
Этот роман посвящается колледжу Уобаш – его студентам, профессорам и преподавателям, его наследию
А между тем воображение
Мне шлет иное наслажденье:
Воображенье – океан,
Где каждой вещи образ дан;
Оно творит в своей стихии
Пространства и моря другие;
Но радость пятится назад
К зеленым снам в зеленый сад.[1 - Перевод Г. Кружкова]
Эндрю Марвел, «Сад»
Можно, что хочешь, добыть, – и коров, и овец густорунных,
Можно купить золотые треноги, коней златогривых, —
Жизнь же назад получить невозможно; ее не добудешь
И не поймаешь, когда чрез ограду зубов улетела.[2 - Перевод В. Вересаева]
Гомер, «Илиада», песнь девятая, 406–409
В горечи сердец – ждет и кусает.
Роберт Браунинг, «Калибан о Сетебосе»
Благодарности
Так как при подготовке к созданию этой книги были использованы различные переводы «Илиады», хотелось бы особенно отметить труд следующих переводчиков: Роберта Фэглса, Ричарда Латтимора, Александра Поупа, Джорджа Чапмена, Роберта Фицжеральда и Аллена Мандельбаума. Красота их творений бесконечно многообразна, а талант превосходит понимание автора.
За поэзию и богатейшую образами прозу, имеющие отношение к «Илиаде», которые помогли придать произведению законченный вид, писатель глубоко признателен У.Х. Одену, Роберту Браунингу, Роберту Грейвзу, Кристоферу Логу, Роберту Лоуэллу, а также Альфреду Теннисону.
За исследования и комментарии к творчеству Гомера огромное спасибо Бернарду Кноксу, Ричарду Латтимору, Малкольму М. Уилкоку, Э.Дж. Б. Вейсу, Ф.Х. Стаббингзу, С. Керений и другим членам схолии, список имен которых оказался бы слишком длинен.
За проницательные пояснения по поводу «Калибанов» (Шекспира («Буря») и Браунинга («Калибан о Сетебосе») автор благодарит Гарольда Блума, У.Х. Одена, а также издателей антологии «Norton Anthology of English Literature». Читателей, желающих глубже разобраться в оденовской интерпретации «Калибана о Сетебосе» и прочих аспектах личности Калибана, писатель отсылает к труду Эдварда Мендельсона «Поздний Оден».
Размышления Манмута о сонетах Шекспира в основном направлялись великолепным произведением Хелен Вендлер «Искусство шекспировских сонетов».
А большинство замечаний Орфу с Ио, относящихся к Марселю Прусту, вдохновлены сочинением Роберта Шаттука «Дорога Пруста: Путеводитель по книге «В поисках утраченного времени»».
Тем, кто пожелает посостязаться с Манмутом в его страстном увлечении Шекспиром, могу посоветовать обратиться к замечательным трудам: «Шекспир: Изобретение человека» Гарольда Блума, а также «Я и Шекспир: Приключения с Бардом» Германа Голлоба.
За предоставление подробных карт поверхности Марса (до терраформирования) писатель в большом долгу перед НАСА и Лабораторией по разработке ракетных и реактивных двигателей. Очень помогла при создании книги научная работа «Постигая тайны Красной планеты», опубликованная Национальным географическим обществом и отредактированная Полом Рэбурном, с предисловием и комментариями Мэтта Голомбека. Богатым источником необходимых подробностей стал для меня журнал «Сайэнтефик Америкэн». Особая признательность за следующие статьи: «Затерянный океан Европы» Роберта Т. Паппалардо, Джеймса У. Хеда и Рональда Грили (октябрь 1999 г.), «Квантовая телепортация» Антона Цейлингера (апрель 2000 г.) и «Как построить машину времени» Пола Девиса (сентябрь 2002 г.).
От автора
В детстве, когда мы с братом доставали солдатиков из коробки, то ни капли не смущались, выставляя рядом с голубыми и серыми героями Гражданской войны зеленых парней из Второй мировой. Мне нравится видеть в этом некий пример загодя развившейся «негативной способности», как называл ее Джон Ките. (Еще у нас были викинг, индеец, ковбой и римский центурион, размахивающий гранатой, но они воевали за Патруль времени; знаете, некоторые исторические несоответствия требуют того, что голливудские деятели упорно кличут «экскурсами в прошлое».)
Однако в нашем случае, как мне кажется, определенная согласованность все же не помешает. Те из читателей, кто уже вкусил великолепный перевод «Илиады» Ричарда Латтимора (1951), не могли не заметить: Hektor, Achilleus и Aias превратились у него в Гектора (Hector), Ахиллеса (Achilles) и Аякса (Ajax). И тут я це
Страница 2
иком согласен с Робертом Фэглсом, переложившим Гомера на английский в 1990 году: более латинизированные варианты написания, конечно, далековато ушли от греческого оригинала (Hektor, Akhilleus, Akhaians и Argeioi), но почему-то самые правдоподобные версии звучат для теперешнего слуха точно кашель кошки, подавившейся собственной шерстью. Тот же Роберт Фэглс доказывает, что ни один из переводчиков не может притязать на стопроцентную верность подлиннику. А потому ради более плавного прочтения имеет смысл вернуться к обычной практике наших поэтов и перейти на латинское – или даже современное английское – написание имен богов и героев.Исключения, опять же по Фэглсу, составляют лишь те случаи, когда вместо Одиссея вдруг возникает Улисс или, скажем, вместо Афины – Минерва. И хотя Александр Поуп, потрясающе красиво переложивший «Илиаду» в виде героических рифмованных двустиший, не гнушался подобными метаморфозами, мою личную «негативную способность» здесь зашкаливает. Похоже, иногда лучше играть в солдатиков одного цвета.
Примечание: тем, кто, подобно автору, с трудом запоминает имена богов, богинь, героев и прочих эпических персонажей и нуждается в неком пособии, рекомендую обратить внимание на список основных действующих лиц, находящийся в конце книги.
1. Долины Илиона
Гнев.
Пой, о Муза, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, мужеубийцы, на смерть обреченного, гнев, который ахеянам тысячи бедствий содеял и многие души могучие славных героев низринул в мрачный Дом Смерти. И раз уж открыла ты рот, о Муза, пой и про гнев богов, столь раздраженных и сильных на этом их новом Олимпе; а еще про гнев постлюдей, пусть и ушедших от нас, и, конечно, про гнев горстки людей настоящих, пусть и давно поглощенных собой и уже ни к чему не пригодных. Пока ты распелась, о Муза, воспой также гнев тех суровых созданий, глубокозадумчивых и ощущающих мир, но не-слишком-похожих-на-нас, забывшихся сном подо льдами Европы, умирающих в серном пепле на Ио, рожденных на Ганимеде, в холодных каньонах.
Чуть не забыл я, о Муза, воспой и меня, злополучного, что возрожден-сам-того-не-желая, несчастный и мертвый, Том Хокенберри, филологии доктор, для близких друзей Хокенбеби – для друзей, давно обратившихся в прах, из безумного мира, того, что остался в далеком-далеком прошедшем.
Пой же и мой гнев, пусть ничтожен и слаб он рядом с яростью тех, кто бессмертны, или того же Ахиллеса-мужеубийцы.
Впрочем, я передумал, о Муза, не пой мне. Я тебя знаю. Я был твоим пленным, слугой, о несравненная стерва. Больше тебе я не верю. Ни слову. Ни жесту.
И раз уж я невольно стал Хором этой истории, то начну ее, где сам пожелаю. А пожелал я начать ее здесь.
День как день, один из многих за те девять лет, что миновали после моего второго рождения. Просыпаюсь в казармах схолии – там, где красный песок, лазурное небо и огромные каменные лица, – получаю вызов от Музы, кровожадные кербериды обнюхивают меня и пропускают, хрустальный высокоскоростной эскалатор возносит к зеленым вершинам Олимпа – это семнадцать миль в высоту по восточному склону, – после доклада вхожу на пустую виллу хозяйки, выслушиваю отчет предыдущей смены, получаю видоизменяющий браслет, непробиваемые доспехи и с тазером за поясом квитируюсь на вечерние долины Илиона.
Вы когда-нибудь пытались представить себе осаду Трои? Если да, то я, как профессионал, только этим и занимавшийся целых двадцать лет, должен уверить: воображение вас подвело. Меня тоже. Правда жизни во много раз чудесней и ужасней того, что показал нам вещий слепец.
Прежде всего поражает сам город – Илион, или Троя, огромный укрепленный полис древнего мира. Отсюда, с побережья, где я нахожусь, до него две с лишним мили – и все же мне отчетливо видны гордые стены на возвышении, озаренные сиянием тысяч факелов и костров, длинные закругленные башни, не настолько уходящие в небеса, как убеждает нас Марло, и тем не менее – внушительные, изумительные, ошеломляющие.
Боевой лагерь ахейцев, данайцев и прочих завоевателей – строго говоря, никакие они не «греки», появления этого народа ждать еще века и века, но мне привычнее величать их именно так – растянулся у моря на многие мили. Рассказывая студентам о Троянской войне, я всегда отмечал, при всем почтении к поэтическому гению Гомера, что в действительности сюжетом «Илиады» могла оказаться и незначительная стычка, каких-нибудь несколько тысяч воинов с обеих сторон. Исходя из содержания поэмы, даже самые начитанные знатоки, члены схолии, оценивали численность ахейцев и остальных греков, что приплыли к этим берегам в своих черных кораблях, в полсотни тысяч голов, не больше.
Так вот, они заблуждались. По моим подсчетам, осаждающих более четверти миллиона. Осажденных, вместе с их союзниками, почти вполовину меньше. Похоже, каждый уважающий себя герой с греческих островов поспешил явиться на битву – точнее, на грабеж, – захватив с собой воинов, союзников, слуг, рабов и наложниц.
Потрясающее зрелище: мили и мили палаток, стен из отточенных кольев, долгих
Страница 3
вов, прорытых в здешней твердой почве, – никто не собирается отсиживаться в окопах, это лишь преграда для вражеской конницы, – и на всем их протяжении полыхают, бросая отблески на лица, вспыхивая бликами на полированных клинках и ярких щитах, костры для освещения, для приготовления пищи и для сожжения трупов.Да, и для трупов тоже.
Вот уже несколько недель, как в греческий стан запустила щупальца смертоносная зараза; сперва погибали одни лишь мулы и собаки, но затем мор перекинулся на людей: тут сляжет боец, там слуга, и наконец недуг разбушевался в полную силу. Десять дней хвори унесли больше храбрых ахейцев и данайцев, чем долгие месяцы войны. Я подозреваю, что это тиф. Греки не сомневаются, что причина бед – ярость Аполлона.
Видел я его – и здесь, и на Олимпе. Правда, приблизиться не рискнул. На редкость злобная рожа. «Сребролукий» Аполлон – бог лучников и целителей, а заодно и всяческих болезней. Мало того, главный божественный покровитель Трои. Будь его воля, ахейцы давно бы уже повымирали. Так что не важно, откуда пришла угроза: от рек ли, полных разлагающейся плоти, или от крылатых стрел «дальноразящего» – в одном греки правы: Аполлон не желает им доброго здравия.
Прямо сейчас ахейские вожди и владыки – а кто из этих доблестных героев не вождь и не владыка в своей земле и в собственных глазах? – идут на общий совет у ставки Агамемнона, чтобы обсудить, как избавиться от гибельной напасти. Я тоже шагаю туда – медленно, с неохотой, как будто нынче не самый великий день за всю мою вторую жизнь, стоивший девяти с лишним лет ожидания. Ведь именно сегодня по-настоящему начинается гомеровская «Илиада».
Нет, мне, конечно, уже удавалось видеть отдельные происшествия, смещенные волей поэта во времени. К примеру, так называемый «Список кораблей»: собрание и исчисление греческих военных сил, описанное в песни второй. На самом деле сбор имел место девять лет назад, во время вооруженной вылазки через Аулис – пролив между Эвбеей и материковой Грецией. А Эпиполесис, обход войск Агамемноном, упомянутый в песни четвертой? Я лично наблюдал это событие вскоре после высадки ахейцев у стен Трои, а затем и Тейхоскопию, как назывался в моих лекциях знаменитый «Смотр со стены». У Гомера Елена указывает Приаму и прочим троянским военачальникам различных ахейских героев аж в третьей песни, однако в действительности…
Впрочем, какая тут может быть действительность.
Во всяком случае, вожди собираются этим вечером в ставке Агамемнона, чья ссора с Ахиллесом положит начало «Илиаде», и увлеченному схолиасту надлежало бы стремиться туда всей душой. Да только мне плевать. Пусть хорохорятся и распускают перья друг пред другом. Ну вытащит мужеубийца свой меч… Хотя нет, на такое даже я бы взглянул. Интересно, вправду ли Афина явится остановить спорщика, или это лишь образное выражение для описания нежданно-негаданно проснувшегося здравого смысла? Прежде я отдал бы жизнь за ответ, и вот теперь, когда ждать остается считанные минуты… Мне решительно и бесповоротно на-пле-вать.
Девять долгих лет мучительно возвращающихся воспоминаний, беспрестанной войны и наблюдений за доблестным выпендрежем, не говоря уже о рабстве у бессмертных богов и Музы, сделали свое дело. Знаете, я заплясал бы от счастья, прилети сюда Б-52 и сбрось атомную бомбу прямо на головы ахейцев и троянцев, вместе взятых. Пошли они на хрен, эти герои с их деревянными колесницами.
И тем не менее я плетусь в ставку Агамемнона. Это моя работа – следить за всем и отчитываться перед Музой. Иначе… Что ж, зарплату за простой не урежут. Скорее боги сократят меня самого – до горстки костяных обломков и праха, содержащего ДНК, из которой и был возрожден ученый схолиаст. И тогда уж, как говорится, поминай как звали.
2. Холмы Ардис. Ардис-холл
Реализовавшись из факса неподалеку от дома Ады, Даэман недоуменно заморгал при виде багрового солнца над горизонтом. Ясное небо горело закатом меж исполинских деревьев по краю цепочки холмов. Отблески зарева полыхали в кобальтовой выси, отражаясь на каждом из величаво вращающихся колец – экваториальном и полярном. Гость был сбит с толку: в Уланбате, откуда Даэман явился, отгуляв на Второй Двадцатке Тоби, стояло раннее утро, а здесь… Аду он не навещал уже много лет. И вообще, отправляясь куда-либо, никогда не знал, на какой материк или в какой временной пояс планеты угодит. Лишь смутно помнил: Седман живет в Париже, Ризир – в собственном доме на скалах Чом, Оно – в Беллинбаде… Вот и все. Впрочем, когда не имеешь понятия ни о расположении материков, ни об их названиях, и даже не догадываешься о существовании временных поясов, любые вопросы отпадают сами собой, верно?
И все-таки. С этим факсом он потерял целый день. Или выиграл? Во всяком случае, местный воздух пах иначе: терпко, влажно, более дико, что ли.
Даэман огляделся. Обычный факс-узел: под ногами – круг, выложенный из пермокрита, по сторонам – железные столбы, украшенные орнаментом из желтого кристалла, и, разумеется, на одном висит неизбежная таблич
Страница 4
а с надписью, которую невозможно прочесть. Больше ничего – только мокрый зеленый луг в окружении покатых холмов, теплый вечер, мягкая трава, деревья и тихий плеск далекого ручья… Да еще пересекающиеся кольца в небесах, похожие на ржавую арматуру громадного, медленного гироскопа.В тридцати шагах гостя ожидала старинная двухместная одноколка, над облучком которой парил столь же древний сервитор, а между деревянными дышлами стоял одинокий войникс. М-да, за декаду можно было и подзабыть варварские неудобства здешней жизни. Что за глупая фантазия: поселиться вдали от факс-узла.
– Даэман Ухр? – осведомился сервитор, хотя и сам знал, кто перед ним.
Мужчина промычал в ответ и указал на видавший виды саквояж. Маленький слуга подлетел ближе и, подцепив багаж затупившимися бивнями, легко поставил его в грузовое отделение одноколки, покуда гость забирался на сиденье.
– Ждем еще кого-нибудь?
– Нет, вы последний, – отозвался сервитор.
После чего зажужжал, занял полукруглую нишу возницы и звонким щелчком отдал команду. Войникс тут же впрягся и потрусил на закат, поднимая слабые облачка пыли над усыпанной гравием дорожкой. Даэман откинулся на удобную спинку из зеленой кожи, обхватил ладонями щегольскую трость и приготовился наслаждаться поездкой.
К черту разговоры о дружеских визитах: он прибыл сюда не навестить Аду, а соблазнить ее. Собственно, в этом и заключалось его занятие – прельщать юных женщин. И еще коллекционировать бабочек. Разница в возрасте (Даэман приближался ко Второй Двадцатке) совершенно не смущала его. Как и близкое родство с девушкой. Понятие «кровосмешения» давным-давно вымерло за ненадобностью, а если бы гость и заподозрил себя в «нездоровом» влечении, то отправился бы в лазарет и подлечился. В лазарете исправляют все.
Даэман посетил Ардис-холл десять лет назад, с целью обольстить кузину Виржинию – из чистой скуки, ведь эта кикимора выглядела страшнее войникса. Тогда-то он и увидел Аду обнаженной. Блуждая по нескончаемым коридорам в поисках Оранжереи для завтраков, собиратель бабочек нечаянно оказался рядом с комнатой молоденьких дам. За приоткрытой дверью стояло высокое, слегка рябое зеркало. Мутная поверхность отражала девушку, что обтирала себя губкой в тазике для омовения. На юной купальщице не было ровным счетом ничего, кроме скучающего выражения лица: очевидно, излишняя чистоплотность не относилась к длинному списку ее достоинств. И вот это зрелище – прелестная молодая женщина, проглядывающая из кокона девической невинности, – необычайно врезалось в сердце праздного гостя. Теперь Аде почти столько же, сколько было ему в ту пору.
Округлый полудетский рот, созревающие бедра и маленькие, но тяжелые бутоны будущей груди – даже ради них стоило замереть на месте и залюбоваться. Восхититься бледностью кожи (не важно, как долго эта девушка оставалась на солнце – ее лицо всегда сохраняло мягкую молочную белизну), блестящими серыми глазами, сочным малиновым цветом губ и черными как смоль волосами. Воплощение эротической мечты, да и только. Культура тех лет предписывала женщинам брить подмышки, однако Ада, видимо, не принимала всерьез ее мимолетных требований. Похоже, она вообще чихать хотела на культуру. В огромном зеркале – и в памяти гостя – будто бы застыло точеное изваяние из слоновой кости, оттененное четырьмя черными мазками – вопросительным знаком небрежно перекинутых через плечо локонов, парой запятых под мышками и восхитительным, еще не оформившимся в дельту восклицательным знаком, уходящим в сумрак между бедрами.
Одноколка несла седока прямо к цели. Мужчина блаженно улыбался. Не важно, с чего это Аде вздумалось пригласить его после стольких лет и даже чью Двадцатку здесь отмечают. Главное – занести пленительную дикарку в коллекцию своих побед до возвращения к настоящей жизни: к веселым гулянкам, долгим визитам и случайным интрижкам с более светскими дамами.
Войникс легко трусил вперед, под ногами шуршал гравий и ненавязчиво гудели старые гироскопы повозки. В долину тихо заползали вечерние тени, однако узкая дорожка вывела на гребень холма, и гость успел разглядеть половинку заходящего солнца до того, как опять съехал в полумрак, на просторные поля, засеянные каким-то невысоким злаком. Заботливые сервиторы порхали над колосьями, почему-то напоминая Даэману летающие мячики для крокета.
Одноколка свернула влево, к югу, пересекла безымянную речушку по бревенчатому мосту, запрыгала по крутому каменистому склону и наконец очутилась в древнем лесу. Гостю смутно припомнилась охота за бабочками в этих самых местах. Вечером того дня, когда он увидел обнаженную Аду, двадцатисемилетний мужчина поймал у водопада редчайший вид «мертвой головы», и восторг удачливого коллекционера смешался с пьянящими мыслями о сливочной коже и смоляных волосах красавицы. Даэман до сих пор не мог забыть бледного лица, что посмотрело на него из зеркала после омовения. Холодный взор, в котором не было ни гнева, ни польщенной радости, ни скромности, ни бесстыдства, безучастный и немного цини
Страница 5
ный, пригвоздил дрожащего от похоти обожателя, словно плененного мотылька. Точно так же сам собиратель разглядывал свои новые приобретения.А повозка все приближалась к Ардис-холлу. В густой тени древних вязов, рябин и дубов горели желтые фонари, где-то впереди мигали разноцветные гирлянды, возможно, обозначая другие тропинки. Но вот деревья расступились, и в сумерках взгляду гостя открылся широкий вид на Ардис-холл. На вершине пригорка белел особняк, от него по склонам вились во все стороны светлые, усыпанные гравием дорожки, и на целую квадратную милю вниз расстилалась мягкая лужайка; вдалеке поблескивали волны реки, ловя догорающие огни заката. За цепочкой холмов на юго-западе темнели другие, поросшие черным, непроглядным лесом, а за ними – третьи, и так далее, пока угольные хребты не сливались с агатовыми тучами на горизонте.
Даэман поежился. Он и позабыл: где-то в окрестностях водятся динозавры. В душе тяжелой мутью всколыхнулись прежние страхи. Правда, Виржиния, Ванесса и прочие хором уверяли, что стада опасных чудищ бродят за пятьсот миль от Ардис-холла. (Все, кроме пятнадцатилетней Ады: та попросту буравила гостя изучающим, чуть насмешливым взглядом, как потом выяснилось, вполне обычным для этой странной девушки.) Но и тогда мужчину могли выманить наружу только пестрые, редкие бабочки. Сейчас и они бы не помогли. Благодарим покорно. Конечно, если рядом сервиторы и войниксы, бояться в принципе нечего… И все же откровенно не хотелось угодить в зубастую пасть доисторической твари, чтобы затем, лежа в лазарете, вспоминать о подобном унижении.
Исполинский вяз у подножия холма украшали десятки лампочек. Яркие факелы полыхали вдоль окружной подъездной аллеи, тянулись по краям дорожек, ведущих из дома во двор. Войниксы-охранники недвижно стояли у живых изгородей вплоть до самого леса. Под старым вязом был накрыт длинный стол, на праздничной посуде трепетали отблески факельных огней, плясавших на теплом вечернем ветру. Некоторые из гостей уже начинали сходиться к ужину. Даэман с удовольствием сноба отметил, что большинство мужчин по старинке облачены в грязновато-белые одеяния, бурнусы и «торжественные» костюмы землистого цвета: в более значимых кругах, к которым он причислял и себя, такая мода устарела аж несколько месяцев назад.
Одноколка мягко подкатила к парадному входу Ардис-холла и остановилась в луче желтого света, льющегося из дверей. Войникс распрягся и опустил дышла наземь, да так бережно, что седок не ощутил ни малейшего толчка. Легкий сервитор подлетел забрать багаж. Даэман радостно ступил на твердую почву: честно говоря, у него до сих пор кружилась голова после потерянного – или обретенного? – при факсе дня.
Распахнув двери настежь, Ада бросилась по лестнице навстречу новому гостю. Мужчина застыл на месте, растерянно улыбаясь. Девушка оказалась не просто красивее, чем он помнил. Она была прекраснее, чем он мог себе вообразить.
3. Долины Илиона
Греческие предводители сошлись у ставки царя; вокруг полно заинтересованных зрителей, и Агамемнон с Ахиллесом уже затевают грызню.
Нужно сказать, что сейчас я принял вид Биаса[3 - В русском переводе «Илиады» этого военачальника зовут Биант. – Здесь и далее примеч. пер.] – не пилосского военачальника из дружин Нестора, а того, который служит Менесфею. Бедный афинянин жестоко страдает от тифа и редко покидает свою ставку, расположенную дальше на побережье. (Но он еще оправится, чтобы сражаться в песни тринадцатой.) Копьеборцы и праздные наблюдатели почтительно расступаются, пропуская полководца в середину. Однако, по счастью, никто не ожидает, что он примет участие в предстоящих дебатах.
Я уже пропустил большую часть разыгрывающейся здесь драмы – ту, где «безупречный гадатель» Калхас объявляет ахейцам истинную причину ярости Аполлона. Один из военачальников шепчет мне на ухо, что прежде чем заговорить, Фесторид потребовал неприкосновенности – на случай, если народу или владыкам его речь покажется неугодной. Ахиллес обещал защиту, и тогда Калхас возвестил то, о чем все и так подозревали. На днях верный жрец Аполлона Хрис умолял царя возвратить захваченную в плен милую дочь; отказ Агамемнона прогневил «дальноразящего», и вот результат.
Стоит ли упоминать, как рассердило владыку подобное выступление. «Развонялся, только держись», – беззвучно хохочет мой собеседник, от которого сильно разит винным перегаром. Если не ошибаюсь, это Орус. Несколько недель спустя он падет от руки Гектора, когда герой-троянец начнет валить врагов направо и налево.
Пару минут назад, доверительно сообщает военачальник, Агамемнон согласился отдать Хрисеиду, хотя девица ему и «милее собственной жены Клитемнестры», по выражению распалившегося Атрида, но тут же потребовал взамен иную, не менее прекрасную наложницу. По словам упившегося в стельку Оруса, Ахиллес тут же обозвал царя «корыстнейшим среди мужей» и закричал, что аргивянам, то бишь ахейцам, или данайцам – как только не кличут этих окаянных греков! – нечем возместить потерю вождя. Но если хо
Страница 6
битвы изменится в их пользу, пострадавший получит свою телку назад. А пока пусть отдаст ее безутешному отцу и заткнется.– Тут сын Атрея поднял такую вонищу, что прямо сил нет! – Орус смеется во все горло, и несколько военачальников строго оборачиваются на нас.
Я киваю и внимательно смотрю вперед. Агамемнон, как обычно, в центре событий. Вот уж поистине прирожденный лидер – рослый, статный, борода завивается классическими колечками, полубожественные брови строго сведены над пронзительными глазами, умащенный маслом мускулистый торс облачен в изысканнейшие одеяния. Точно напротив него, посередке круга, стоит, подбоченясь, Ахиллес. Превосходя царя и молодостью, и силой, и даже красотой, он почти не поддается описанию. Еще когда я впервые увидел его на смотре кораблей, сразу проникся сознанием: передо мной самый богоподобный смертный среди множества богоподобных смертных, настолько впечатляет физическая мощь и властность доблестного сына Пелея. Тогда же я понял, что при всей своей силе и смазливости он все-таки достаточно глуп. Ни дать ни взять безумно похорошевший Арнольд Шварценеггер.
Ахиллеса и Агамемнона окружают герои, лекции о которых я читал в течение десятилетий. Встреча с этими парнями во плоти ничуть не разочаровывает. Подле владыки – но душою в закипающей ссоре явно не с ним – хмурится Одиссей. Он на целую голову ниже царя, зато шире в груди и плечах и потому среди прочих греческих вождей кажется буйволом в овечьем стаде. Лик Лаэртова сына суров и обветрен, глаза сияют живым умом и хитростью. Я еще не разговаривал с ним, хотя непременно воспользуюсь первой же возможностью пообщаться, пока война не закончилась и Одиссей не отправился в долгое плавание.
По правую руку от Агамемнона – младший брат Менелай, супруг Елены. Жаль, что мне не дают доллар всякий раз, когда кто-нибудь из ахейцев вякает, что, мол, будь Менелай искуснее в постели – «был бы у него побольше», – прославленная красавица не улизнула бы с Парисом в неприступный Илион, а греческие герои не мучились бы девять лет понапрасну, осаждая треклятый город. Слева от царя вытянулся по струнке Орест – нет, конечно же не избалованный наследник, тот оставлен дома, хотя в свое время отомстит за гибель отца и заслужит отдельной трагедии, – а его тезка, верный копьеносец властелина. Падет от руки Гектора в следующем крупном наступлении.
Рядом с Орестом я вижу Еврибата – царского вестника, не путать с Еврибатом – глашатаем Одиссея. Бок о бок с ним стоит Птолемеев сын Эвримедон, симпатичный малый и возница Агамемнона. Кстати, возницу Нестора зовут так же, но он гораздо уродливее. (Сказать по чести, я с радостью заменил бы все эти пышные патронимы на обычные, человеческие фамилии.)
К великодержавному Атриду присоединились нынче вечером предводители локров и саламитов – Большой и Малый Аяксы. Эти двое только именами и схожи: если первого, хоть он и белый, взяли бы нападающим в сборную НФЛ[4 - Национальная футбольная лига.], то второй скорее смахивает на вора-карманника. Еще один вождь аргивян Эвриал ни на шаг не отходит от своего босса Сфенела – благородного воителя, который так ужасно заикается, что и представиться не может без запинки. Друг царя и главный военачальник аргивян, прямодушный Диомед тоже здесь, однако явно не в своей тарелке, судя по скрещенным на груди рукам и потупленному сердитому взгляду. Старец Нестор – «сладкоречивый пилосский вития» – занял место почти посередине между спорщиками. Думается, его более всех тревожит разгорающаяся вражда.
Если Гомер прав, через несколько минут Нестор произнесет знаменитый монолог, в котором безуспешно попытается пристыдить и примирить обе стороны, пока их распря не сыграла на руку троянцам. И надо признаться, мне хочется его послушать. Хотя бы ради упоминания о древней битве с кентаврами[5 - В русских переводах «Илиады» фигурируют «горные чудища» или «лютые чада гор».]. В поэме старец говорит об этих загадочных существах и сражении с ними как о чем-то само собой разумеющемся, а ведь полукони – единственные мифические существа во всей книге, не считая Химеры. Пока же, в ожидании речи, надо бы держаться подальше от глаз будущего оратора. Не хватало еще, чтобы он втянул в беседу своего подчиненного Биаса, чье тело я позаимствовал[6 - Очень странное заявление автора, так как в начале главы он утверждает, что Хокенберри перевоплотился в воина Биаса, который служит не Нестору, а Менесфею.]. Сейчас-то опасности никакой: не только сам Нестор, но и остальные зрители ловят каждое грубое слово, что срывается с брызжущих слюной уст Агамемнона и Ахиллеса.
Возле старца, явно не решаясь примкнуть ни к одной группировке, переминаются Менесфей (согласно Гомеру, Парис убьет его спустя пару недель), Евмел (вождь фессалийцев из Феры), Поликсен (сопредводитель рати эпеян) с приятелем Фалпием, Фоас (военачальник этолийцев), Леонтей и Полипет в одеяниях, типичных для их родной Аргиссы, а также Махаон и его брат Подалирий (за чьей спиной выстроились фессалийские командиры пониже рангом), дражайший друг
Страница 7
диссея Левк (обреченный на гибель от пики Антифа), ну и прочие герои, каждого из которых я научился узнавать не только в лицо, но даже по манере сражаться, бахвалиться и приносить жертвы божествам. Как я уже, наверное, говорил, древние греки, собравшиеся здесь, ничего не делают вполсилы – о чем ни заикнись, выкладываются на всю катушку. Один из ученых двадцатого столетия называл подобную стратегию «стопроцентным риском».Кто же в открытую противостоит Агамемнону? Справа от Ахиллеса сверкает очами его ближайший друг Патрокл (чья смерть от руки Гектора разожжет истинный гнев «быстроногого» и развяжет величайшую в истории Троянской войны резню), а также Тлиполем, сын легендарного Геракла, безрассудно убивший дядю своего отца и скрывшийся из дома (молодому красавцу суждено пасть от копья Сарпедона). Между Патроклом и Тлиполемом старик Феникс – милый сердцу Ахиллеса учитель – шепчется с Диоклесовым отпрыском Орсилохом, которого на днях поразит мощный удар Энея. По левую сторону от кипящего яростью мужеубийцы я с удивлением замечаю Идоменея: оказывается, их связывает более тесная дружба, чем говорит поэма.
Само собой, ахейцев во внутреннем круге гораздо больше. Я уже молчу о бесчисленной толпе за своей спиной, но ведь картина и так ясна, правда? Как в эпосе Гомера, так и в повседневной жизни, в долинах Илиона безымянных героев нет. Образно выражаясь, каждый из них неотвязно таскает за собой собственную историю, родину, отца, жен, детишек и движимое имущество, прибегая к их помощи в риторических и военных стычках. Одного этого достаточно, чтобы доконать простого схолиаста.
– Хорошо тебе говорить, богоравный Ахиллес, вечно плутующий в кости, на поле сраженья и с бабами! – вопит Агамемнон. – Только меня не проведешь! Не выйдет! Сам-то отхватил награду не хуже царской – красотку Брисеиду, и рад, а мне, значит, прикажешь сидеть с пустыми руками? Не на такого напал! Да я лучше передам бразды правления… вон хоть Аяксу, или Идоменею, или мудрому Одиссею… или тебе… да, тебе… чем позволю так себя надуть!
– Валяй, передавай! – скалится Ахиллес. – Давно у нас не было достойного предводителя!
Державный сын Атрея багровеет.
– Отлично. Спускайте на море черный корабль с гребцами, возьмите Хрисеиду, если посмеете… Жертвы, о мужеубийца, ты вознесешь сам. Но помни, без добычи я не останусь. Твоя прелестная Брисеида возместит мне потерю.
Красивое лицо Пелида перекошено от ненависти.
– Наглец, одетый в бесстыдство и погрязший в алчности! Трусливая собачья образина!
Царь выступает вперед и хватается за рукоять меча.
Ахиллес делает то же самое.
– Троянцы нам ничем не вредили, Агамемнон, в отличие от тебя. Не они, а лишь твоя корысть привела нас к этому берегу. За что мы бьемся, с какой стати притащились сюда? Воевать за потерянную честь царя и его братца, который и жену не мог удержать за порогом почивальни?
Теперь уже Менелай делает шаг вперед и берется за оружие.
Каждый из владык окончательно определился с выбором, и круг распадается на три части: на тех, кто готовы драться за Атрида, тех, кто желают биться за Ахиллеса, и людей вроде Одиссея и Нестора, взбешенных настолько, что с радостью прикончили бы обоих крикунов.
– Сейчас же беру своих людей и уплываю! – рокочет сын Пелея. – Лучше вернуться назад во Фтию на пустом корабле и без ратной славы, чем унижаться, наполняя царский кубок и набивая добычей твои сундуки!
– Скатертью дорога! – орет Агамемнон. – Дезертируй на здоровье! Кто тебя упрашивал плыть сюда за мой счет? Ты отменный солдат, да что с того? Ведь это дар богов, а не твоя заслуга. Только сражения, кровь, резня тебе и приятны! Так забирай своих раболепных мирмидонцев и катись! – Он презрительно сплевывает.
Ахиллес буквально трясется от негодования, разрываясь между страстным искушением показать царю спину, навсегда покинув Илион со своими людьми, и неодолимым желанием прирезать врага, точно жертвенную овцу.
– Уедешь или нет, однако знай, – Агамемнон внезапно понижает голос, и тем не менее его жуткий шепот отчетливо слышат сотни собравшихся, – Хрисеиду я отдам, раз уж бог требует этого, но твоя красавица рабыня займет ее место. Пусть каждый увидит ясно, что не тебе, вздорному мальчишке, тягаться с великим из мужей!
Оскорбленный сын Пелея совершенно выходит из себя и всерьез обнажает клинок. Вот тут бы «Илиаде» и закончиться: один из спорщиков, а то и оба непременно пали бы, ахейцы с миром отплыли бы домой, Гектор дожил бы до безбедной глубокой старости, а Троя простояла бы тысячу лет, возможно, затмив славу Рима. Как нарочно, в этот миг за спиной Ахиллеса возникает Афина.
Я вижу ее. Мужеубийца поворачивается с перекошенным лицом: он тоже видит. А вот прочие – нет. Никогда не понимал эту шпионскую технологию избирательной невидимости, хотя боги часто пользуются ею. Да и я тоже.
Эй, погодите-ка, дело не только в этом… Бессмертные опять остановили время. Это их излюбленный способ общения с избранными людьми-питомцами без лишних свидетелей. (Правда, я лишь пару ра
Страница 8
наблюдал это потрясающее зрелище.) Рот Агамемнона разинут, слюна застыла в воздухе на полпути, а ни звука не слышно; челюсть замерла, не дрогнет ни единый мускул, темные глаза распахнуты и не моргают. И так всякий из увлеченных, ошеломленных, окаменевших зрителей. Высоко над головами зависла белая чайка. С берега не доносится шум прибоя: горбатые волны остановились. Воздух сгустился, будто сироп, а мы в нем – точно мухи в янтарной смоле. Единственные, кто движутся в остолбеневшем мире, – это Афина Паллада, Ахиллес да ваш покорный слуга, который еле заметно качнулся вперед, ловя каждое слово.Рука мужеубийцы по-прежнему на рукояти меча, наполовину вынутого из мастерски сработанных ножен. Богиня хватает Ахиллеса за длинные волосы и разворачивает на себя. Теперь он, конечно, не посмеет извлечь клинок, ведь это означало бы бросить вызов самим бессмертным.
И все же глаза «быстроногого» пылают полубезумным огнем.
– Ты что задумала?! – кричит сын Пелея в этой густой, тягучей тишине замороженного времени. – Явилась посмеяться над моим унижением, о дочь Громовержца?
– Поддайся ему! – повелевает Афина.
Если вы еще не встречали богинь, что я могу вам сказать? Только то, что они выше смертных (в буквальном смысле: в дочери Зевса футов семь роста, не меньше), а также намного прекраснее видом. Предполагаю, тут не обошлось без нанотехнологий и лабораторий по модификации ДНК. Женственная миловидность «совоокой девы» сочетается с божественной властностью и абсолютной силой, о существовании которой я и не подозревал до того, как возвратился к жизни под сенью Олимпа.
Афина дергает Пелида за голову назад, подальше от окаменевшего царя с приспешниками.
– И не подумаю! – Даже в вязком воздухе, где гаснет любой звук, голос мужеубийцы по-прежнему гулок и грозен. – Эта свинья, возомнившая себя царем, заплатит жизнью за свою наглость!
– Смирись, – настаивает богиня. – Белорукая Гера послала меня укротить твой гнев. Поддайся.
В шальных очах Ахиллеса я читаю замешательство. Среди олимпийских союзников ахейцев Гера, супруга Зевса Кронида, – самая могущественная и к тому же покровительствовала герою еще в его полном странностей детстве.
– Окончи ссору теперь же, – приказывает Афина. – Убери клинок, Пелеев сын. Хочешь, брани Агамемнона, крой его на чем свет стоит, но руки не поднимай. Покорись нашей воле. Воистину обещаю – а мне известна твоя судьба и будущее любого из смертных, – что наступит день, когда за это оскорбление тебе воздастся втрое. Попробуй не подчиниться, и ты умрешь. Лучше повинуйся мне и Гере – и обретешь блистательную награду.
Мужеубийца корчит сердитую гримасу и вырывает волосы из божественного кулака, однако прячет меч в ножны. Со стороны Ахиллес и дочь Громовержца кажутся посетителями в музее восковых фигур под открытым небом.
– Не мне бороться с вами обеими, богиня, – отвечает прославленный ахеец. – Кратковечный обязан исполнять волю бессмертных, пусть даже сердце разрывается от гнева. Но и боги должны впредь внимать его молитвам.
Афина неуловимо улыбается, исчезает из виду – квитируется обратно на Олимп, – и время возобновляет ход.
Агамемнон заканчивает речь. С клинком в ножнах Пелеев сын выступает на середину опустевшего круга.
– Жалкий пьяница с глазами собаки и сердцем оленя! – вопит мужеубийца. – Что ты за вождь, коль ни разу не вел народ на битву! Даже в засаде с лучшими из нас не бывал! Недостает мужества разорить Илион, так лучше грабить своих, отбирая добычу у каждого, кто скажет слово поперек! Лишь над презренными ты и «владыка»! Но говорю тебе и клянусь великой клятвой…
Сотни людей вокруг меня дружно ахают. Лучше бы Ахиллес взял и порешил противника, словно бешеного пса, чем бросаться ужасными проклятиями.
– Время придет, и сыны Ахеи возжелают Пелида, все до последнего! – продолжает герой, и раскаты его голоса над лагерем заставляют встрепенуться даже игроков в кости за сотню ярдов отсюда. – Гектор покосит вас, точно пшеницу! И тогда, Атрид, как ни дрожи ты за свою душонку, спасенья не будет! В тот день ты вырвешь сердце из груди и изгложешь в отчаянии, что предпочел так обесчестить храбрейшего из ахейцев!
С этими словами Ахиллес поворачивается на прославленной пятке и удаляется во тьму, громко хрустя морской галькой. Красиво ушел, шут меня дери!
Агамемнон складывает руки на груди и качает головой. Прочие возбужденно перешептываются. Нестор делает шаг вперед, готовясь произнести свою речь под девизом «водни-кентавров-мы-держались-вместе». Странно: у Гомера старец увещевает обоих, а на самом деле Пелид только что покинул наш круг. Разумеется, я, будучи опытным схолиастом, замечаю явное отклонение, но мои мысли уже далеко-далеко.
Понимаете, я припомнил зверский взгляд Ахиллеса за миг до того, как богиня дернула героя за волосы и вынудила смириться с поражением… И тут в моей голове родился один замысел. Дерзкий, самоубийственный, без сомнения, обреченный на провал и все же такой прекрасный, что с минуту я почти не мог дышать, словно получил удар в
Страница 9
ивот.– Ты в порядке, Биас? – спрашивает Орус, мой сосед.
Я тупо гляжу на него. Кто это? И кто такой Биас? Ах да, ясно. Отрицательно машу головой и выбираюсь из плотной толпы великих убийц.
Галька хрустит и под моими ногами, хоть и не столь героически, как при уходе Ахиллеса. Шагаю к воде и, оказавшись вдали от любопытных глаз, тут же сбрасываю с себя чужую личину. Всякий, кто взглянул бы на меня сейчас, увидел бы средних лет доктора наук, очкарика и так далее, обремененного нелепым одеянием ахейского копьеборца; под шерстью и кусками меха скрываются противоударные доспехи и прочее снаряжение схолиаста.
Передо мной расстилается море черного цвета. Винт-черного, поправляю я себя, но почему-то даже не улыбаюсь.
Меня не впервые захлестывает страстное желание употребить свои способности на то, чтобы невидимкой взвиться в последний раз над Илионом с его пылающими факелами и обреченными жителями, окинуть город прощальным взором и улететь на юго-запад, через Эгейское море цвета черного вина, к тем покуда-не-греческим островам и материковой земле. Прописаться бы там под именем Клитемнестры, Пенелопы, Телемаха или Ореста… Профессор Томас Хокенберри с юных лет ладил с детьми и женщинами лучше, чем с сильным полом.
Правда, здешние дамы, да и ребятня тоже, не в пример беспощаднее и кровожаднее любого из взрослых мужей, знакомых мне по прошлой, мирной жизни.
Стало быть, улечу как-нибудь в другой раз. Или нет. Оставим эту затею.
Волны катятся к берегу, одна за одной. Их привычный шум немного утешает.
Внезапно приходит решимость. Я сделаю это. Как будто летишь… Даже не так, не летишь, но срываешься с вершины, устремляешься вниз и на какой-то волшебный миг теряешь чувство гравитации и знаешь, что возврата не будет. Была не была. Либо в стремя ногой, либо в пень головой. Либо шерсти клок, либо вилы в бок.
Я сделаю это.
4. Близ Хаоса Конамара
Подводная лодка европейского моравека Манмута опередила кракена на целых три мили и продолжала отрываться, что по идее должно было успокоить миниатюрного полуорганического робота. Однако мысль о щупальцах твари, достигающих длины в пять километров, мало способствовала успокоению.
Тяжеловато придется. Хуже того, нападение отвлекло моравека. Манмут почти закончил новый разбор сонета 116 и не мог дождаться, чтобы послать плоды исследований Орфу на Ио. Поэтому последнее, чего бы он желал, – это позволить огромной и голодной медузообразной массе поглотить суденышко. Убедившись, что тварь все еще преследует его, моравек связался с реактором и увеличил скорость подлодки на три узла.
Кракен, покинувший привычные глубины, изо всех сил старался нагнать добычу на открытых разводьях близ Хаоса Конамары. Моравек знал, что пока они оба перемещаются с той же быстротой, тварь не сможет вытянуть щупальца в полную величину, и значит, ему ничего не грозит. Но если подлодка встретит какое-либо препятствие, скажем, огромный клубок бурых водорослей, и снизит ход или, чего доброго, запутается в мерцающих лентах ламинарий, неприятель слопает кораблик, словно… Подходящее сравнение как-то не шло на ум.
– А, ладно, черт с ним! – изрек Манмут в гудящую тишину тесной кабины.
Сенсоры капитана были подключены к системам подлодки, и сейчас виртуальное зрение показывало гигантские клубки мертвых бурых водорослей. Мерцающие колонии колыхались вдоль изотермических потоков, подпитываясь красноватыми прожилками магниевого купороса. Они тянулись вверх, к плавучим глыбам прибрежного льда, подобно многочисленным кровавым корням.
«Нырнуть», – подумал моравек, и судно опустилось двадцатью кликами (так на военном жаргоне называют километры) ниже. Кракен метнулся следом. Если бы эти твари умели ухмыляться, чудовище непременно оскалилось бы: ведь жертва сама устремилась на гибельную глубину.
Нехотя стерев из визуального поля сто шестнадцатый сонет, Манмут прикинул, как быть дальше. Дать кракену проглотить себя менее чем в сотне километров от Централа Хаоса Конамары не очень-то приятно. Проклятые бюрократы: как будто нельзя сперва очистить местные подледные моря от чудищ, а уж потом вызывать одного из своих исследователей на совещание!
Можно, конечно, убить мерзкую тварь. Однако тут за тысячи кликов ни единой уборочной машины, а бросать многорукого красавца на съедение паразитам, населяющим колонии водорослей, морским акулам, трубчатым червям и его собратьям-кракенам было бы слишком расточительно.
Моравек на время отключил виртуальное зрение и огляделся, словно ожидая, что стиснутая до размеров кабины окружающая действительность подскажет верное решение. Так и получилось.
На рабочем пульте, рядом с шекспировскими томами в кожаных переплетах и распечаткой Хелен Вендлер, стоял светильник в виде прозрачного цилиндра, где в подкрашенной жидкости клубились и медленно поднимались вверх комки светлого расплавленного вещества, – шутливый подарок на память от прежнего партнера по имени Уртцвайль, полученный двадцать земных лет назад.
Манмут улыбнулся и в полном объеме
Страница 10
возобновил связь с системами корабля. В такой близи от Централа не могут не плавать диапиры, а кракены их на дух не переносят…И точно: в пятнадцати кликах к юго-востоку целое извержение диапиров лениво всплывало со дна подобно белым пузырькам в лампе. Моравек устремился к ближайшему из них и заодно прибавил еще пять узлов, просто для надежности. (Если только можно говорить о таких вещах, как надежность, в тот миг, когда взрослый кракен пытается ухватить вас грозными щупальцами.)
Диапир – просто шар теплого льда, который нагревается на большой глубине, в горячих гравитационных очагах, всплывает на поверхность моря из горькой соли и присоединяется к ледниковому покрову, некогда сковывавшему планету целиком. (Да и теперь, спустя тысячу четыреста электронных лет после прибытия на Европу криобот-арбайтеров, лед занимает более девяноста восьми процентов ее площади.)
Известно, как сильно отпугивают кракенов электролитические свойства подобных «пузырей»: твари не решаются опутать их даже щупальцами, не то чтобы коснуться гибельной лапой или брюхом.
Подлодка достигла шара, оторвавшись от преследователя на десять километров, замедлила ход, усилила прочность внешнего корпуса, втянула вовнутрь сенсоры и зонды и стремительно ввернулась в подтаявший лед. С помощью гидролокаторов и поисковой системы Манмут тщательно изучил поверхность, до которой оставалось почти восемь тысяч метров. Минут через пять диапир вклинится в толстый прибрежный покров, просочится по трещинам, разводьям и лентикулам, а затем вырвется наружу стометровым фонтаном. На какие-то мгновения Хаос Конамара уподобится Йеллоустонскому парку Потерянной Эпохи с его красно-серными гейзерами и кипящими ключами. Струя быстро рассеется (ведь здешнее притяжение в целых семь раз ниже земного, а искусственная атмосфера очень неплотная, около ста миллибар), застынет и медленно осядет, изменяя причудливый рельеф уже многократно потревоженного ледяного поля.
Гибель моравеку не грозила, – являясь лишь частично организмом, он скорее «существовал», чем «жил», – всего лишь не хотелось украшать собой абстрактную скульптуру изо льда в течение ближайшего земного тысячелетия. Манмут на время позабыл и кракена, и сто шестнадцатый сонет, углубившись в вычисления. Итоги расчетов были срочно отправлены в машинное отделение и балластные отсеки. Если все пойдет, как надо, подлодка покинет шар с южной стороны за полклика до удара о прибрежные льды и помчится вперед со скоростью сто кликов в час из-за приливной волны, которую вызовут остатки фонтана, опадающие в разводье. Примерно полпути к Централу Хаоса Конамара моравек пролетит на судне, будто на доске для серфинга, однако последние двадцать с чем-то кликов придется проделать над уровнем моря. Что поделать, иного выбора нет.
Главное, чтобы разводье не оказалось перекрыто чем-нибудь, например, другой подлодкой. Досадно будет подвергнуться разрушению за считанные секунды до цели.
Ладно, по крайней мере кракен перестанет беспокоить: ближе чем на пять кликов эти твари к поверхности не подплывают.
Убедившись, что он сделал все возможное, дабы выжить самому, сохранить «Смуглую леди» и прибыть на базу вовремя, Манмут вернулся к разбору сонета.
Последние два десятка километров, оставшихся до Централа Хаоса Конамары, подлодка, много лет назад окрещенная «Смуглой леди», прочертила по просторному разводью между черной морской гладью и таким же черным небом. Над ледяным горизонтом восходил видный на три четверти гигантский Юпитер в окружении ярких облаков и клубящегося дыма; на фоне встающего великана легко и быстро пронесся его крохотный спутник Ио. Отвесные скалы высотой в сотни метров, испещренные бороздами приглушенных серых и алых тонов, четко вырисовывались на темном космическом небосклоне.
Манмут в волнении раскрыл томик Шекспира на нужной странице.
СОНЕТ 116
Не признаю препятствий я для брака
Двух честных душ. Ведь нет любви в любви,
Что в «переменах» выглядит «инако»
И внемлет зову, только позови.
[7 - Перевод С. Степанова.]
Любовь – над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь – звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
Любовь – не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.
А если я не прав и лжет мой стих,
То нет любви – и нет стихов моих!
[8 - Перевод С.Я. Маршака.]
За долгие десятки лет моравек успел возненавидеть это слащавое творение. Чересчур прилизано. Должно быть, люди Потерянной Эпохи обожали цитировать подобную чепуху на свадебных церемониях. Халтура. Совсем не в духе Шекспира.
Но вот однажды Манмуту попались микрокассеты с критическими трудами Хелен Вендлер, женщины из девятнадцатого, двадцатого, а может, двадцать первого Потерянного Века (даты плохо сохранились), и ему пришлось поменять свои взгляды. Что, если сонет не содержит липучего, непоколебимого утверждения, как верили столетиями, а, напротив, – одно лишь жестокое отри
Страница 11
ание?Моравек еще раз перечитал «ключевые слова». Вот они, почти в каждой строчке: «не, не, не, не, не, не, нет, нет». Почти эхо речи короля Лира, его знаменитого «никогда, никогда, никогда, никогда, никогда».
Несомненно, это поэма отрицания. Только против чего же столь яростно восстает автор?
Манмут прекрасно знал: сонет относится к циклу, который посвящен «прекрасному юноше»; не сомневался и в том, что само слово «юноша» – всего лишь фиговый листок, добавленный в более осторожные годы. Любовные послания предназначались отнюдь не «юноше», скорее мальчику не старше тринадцати лет. Моравек читал литературных критиков второй половины двадцатого века: эти «знатоки» на полном серьезе воспринимали сонеты дословно, записывая прославленного драматурга в гомосексуалисты. Однако более ранние, как и более поздние, толкования времен Потерянной Эпохи убеждали европейца в наивности прямой трактовки, выросшей на почве политических соображений.
Манмут не сомневался: в сонетах Шекспир воссоздает единую, цельную драму, где и «юноша», и «смуглая леди» – всего лишь персонажи. Это вам не порождение сиюминутной страсти, а плод многолетней работы зрелого мастера в расцвете творческих сил. Что же стало предметом его исследований? Любовь. Только вот что думал о ней автор на самом деле?
Этого никто и никогда не узнает. Разве Бард с его умом, цинизмом, с его скрытностью выставит напоказ свои истинные чувства? Ведь каждая его пьеса, одна за другой, являет читателю, как чувства превращают людей в игрушки. Подобно королю Лиру, Шекспир обожал своих шутов. Ромео – кукла в руках Фортуны, Гамлет – шут Рока, Макбет – игрушка собственных амбиций, Фальстаф… ну, если только Фальстаф… Хотя страсть к принцу Хэлу одурачила даже этого героя и в конце концов разбила брошенное сердце.
Вопреки уверениям непроницательных знатоков двадцатого столетия, моравек ни в коем случае не считал упоминающегося в цикле сонетов «поэта», иногда нарекаемого «Уиллом», исторической личностью. Он видел в нем очередной драматический образ, призванный раскрыть все грани влечения. А что, если «поэт», как и злополучный граф Орсино, был Паяцем Любви? Человеком, помешанным на самой Страсти?
Данный подход нравился Манмуту больше. «Соединенье двух сердец» подразумевало, конечно же, не гомосексуальную связь, но подлинное посвящение восприимчивых душ. А эта сторона любви никого не смущала, напротив, пользовалась почетом и уважением задолго до Шекспира. На первый взгляд сонет 116 кажется избитой пропагандой описанного чувства и провозглашением его нерушимости. Однако зачем же столько отрицаний?..
И вдруг все части головоломки встали на места. Подобно большинству гениев, Бард начинал свои произведения ранее или позже их настоящего «начала». Так что же сказал «юноша» старшему по возрасту, одурманенному любовью поэту, что потребовало столь яростного отпора?..
Моравек протянул пальцы первичного манипулятора, взялся за пишущую иглу и принялся выводить на планшете:
Дорогой Уилл. Да, нас обоих радовал брак двух честных душ – ибо тела мужчин не способны разделять столь священные узы. Поверь, мне тоже хотелось бы продлить его, словно истинное супружество, до скончания дней. Но это невозможно. Люди меняются, Уилл. Обстоятельства тоже. Если человек или какое-либо его качество уходят навсегда, гаснет и чувство. Когда-то я любил тебя, Уилл, святая правда. Только ты стал иным, ты уже не тот, и потому переродился я и моя привязанность.
Искренне твой, юноша.
При взгляде на готовое письмо Манмут довольно расхохотался, хотя смех тут же замер, когда стало ясно, как резко и бесповоротно изменилось понимание всего сонета. Вместо приторных и несбыточных клятв в нетленной преданности – отчаянное сопротивление обману, эгоистичному бегству возлюбленного. Знакомые строки потребовали совершенно нового прочтения:
Не признаю (так называемых) «препятствий» я для брака
Двух честных душ. Ведь нет любви в любви,
Что в «переменах» выглядит «инако»
И внемлет зову, только позови,
О нет!..
Моравека разжигало страшное волнение. Наконец-то все встало на свои места: и каждое слово в стихотворении, да и само оно – в цикле. «Брак честных душ» исчез, не оставив после себя ничего, кроме гнева, упреков, подозрений, лжи и дальнейшей измены – всего, что воплотится с полной силой в сонете 126. К тому времени «юноша» и мысли об идеальной любви канут в прошлое ради грубых наслаждений «смуглой леди». Манмут подключился к виртуальному разуму, готовясь отправить электронное послание своему верному собеседнику, Орфу с планеты Ио. (С ним моравек поддерживал пере-писку в течение последних двенадцати лет.)
Завыли сирены. Перед виртуальными глазами исследователя замигали огни. «Кракен!» – подумалось ему, однако твари никогда не заплывали так высоко, тем более в открытое разводье.
Сохранив в памяти сонет и собственные заметки, моравек стер неотправленное электронное послание и раскрыл внешние сенсоры. «Смуглая леди» оказалась в зоне дистанционного управления укрытиями
Страница 12
ля подлодок.Снаружи Хаос Конамара ничем не отличался от окружающего пейзажа – россыпи горных кряжей с острыми сверкающими зубцами на высоте двух-трех сотен метров, путаницы открытых разводий и черных лентикул, задавленных массами льда. Но вскоре стали заметны следы жизни: черные утробы распахнутых доков, эскалаторы, ползущие по скалам, навигационные огни, пульсирующие по поверхности внешних модулей, жилых отсеков и антенн, а кроме того – в невообразимой дали над пиками, уходящими в непроглядное небо, меж-лунные шаттлы стремительно снижались над посадочной полосой.
Космические корабли здесь, у Централа Хаоса? Очень странно.
Причалив судно, Манмут перевел функции «Смуглой леди» в режим ожидания и принялся отключаться от систем подлодки. Все это время его не оставляла одна и та же мысль: «Какого черта меня вызвали?»
Каждый раз он испытывал настоящую травму, втискивая собственные чувства в тесные границы более-менее гуманоидного тела. Но ничего не поделаешь. Моравек направился к высокоскоростному эскалатору, который возносился по мерцающему голубоватым светом льду к жилым отсекам на вершине.
5. Ардис-холл
Лампочки, мерцающие в кроне вяза, бросали таинственные отсветы на празднично накрытый стол. В кубках сияли красные и белые вина из ардисских виноградников, плескалась содовая с лимоном; на широких блюдах красовалось жаркое из оленины и дикого кабана (зверья в здешних лесах водилось предостаточно), форель из ближайшей речки, отбивные из мяса овец, пасущихся на местных лугах, листья салата, свежая кукуруза и зрелые сливы из собственного сада и еще красная икра, доставленная по факсу… откуда-то издалека.
– Кстати, кто нынче именинник и какую Двадцатку мы отмечаем? – поинтересовался Даэман, дождавшись, когда сервиторы поставили еду перед каждым из двенадцати гостей.
– День рожденья у меня, только это не Двадцатка, – отозвался миловидный мужчина с вьющимися волосами.
– Прошу прощения? – Гость вежливо, но недоуменно улыбнулся, передавая чашу с лимонадом соседке по столу.
– Харман справляет свою годовщину, – пояснила Ада, занявшая место во главе стола.
Она была безумно хороша в платье из бордово-черного шелка, и собиратель бабочек весь трепетал от предвкушения, глядя на девушку.
И все-таки он не понял. Годовщина? Их вообще не замечают, не то чтобы закатывать пирушку.
– А, так вы не празднуете по-настоящему, – протянул он и кивнул сервитору на пустую винную чашу.
– Почему же, у меня и впрямь день рождения, – повторил Харман с улыбкой. – Девяносто девятый по счету.
Даэман оцепенел. Потом изумленно заозирался по сторонам. Это какой-то провинциальный розыгрыш, причем весьма низкого пошиба. В приличном обществе подобными вещами не шутят. Мужчина приподнял уголки губ, ожидая подвоха.
– Да нет же, серьезно, – беззаботно обронила Ада.
Остальные гости хранили молчание. В лесу кричали ночные птицы.
– Э-э-э… извините, – выдавил из себя коллекционер.
Харман задумчиво покачал головой:
– У меня такие планы на этот год. Столько нужно успеть.
– В прошлом году он прошел пешком сотню миль по Атлантической Бреши, – вставила Ханна, подруга Ады – смуглая брюнетка с короткой стрижкой.
Теперь Даэман не сомневался: ну разумеется, над ним подтрунивают.
– Бросьте, там же нельзя ходить.
– Но я это сделал, – возразил именинник, вгрызаясь зубами в кукурузный початок. – Как и упомянула Ханна, это была обычная прогулка: сто миль туда и сразу обратно, к побережью Северной Америки. Ничего особенного.
– И как же вас занесло в те края, Харман Ухр? – съязвил собиратель, дабы не отстать от шутников. – Кажется, рядом нет ни единого факс-узла.
В действительности гость ни сном ни духом не ведал, где обретается пресловутая Брешь, и весьма приблизительно догадывался о местоположении Северной Америки. Зато он лично побывал во всех трехстах семнадцати узлах. И не единожды.
Именинник положил кукурузу на стол.
– А я дошел, Даэман Ухр. Начиная от восточного побережья Северной Америки, Брешь тянется вдоль сороковой параллели, если не ошибаюсь, до Испании – была такая страна в Потерянную Эпоху. Развалины старинного города Филадельфии (вам они известны как Узел 124, жилище Ломана Ухр) находятся всего лишь в нескольких часах ходьбы от Бреши. Будь я посмелее и захвати тогда побольше еды, устроил бы пикник в самой Испании.
Соблазнитель девушек слушал, кивал и учтиво улыбался этим бредням. Что он несет? Начал непристойным бахвальством по поводу девяносто девятого дня рождения, теперь вот порет чушь про какую-то ходьбу, города Потерянной Эпохи, параллели… Что за странная прихоть? Люди не передвигаются пешком далее нескольких ярдов. Да и зачем? Все нужное и интересное установлено возле факсов, и лишь некоторые чудаки, вроде хозяев Ардис-холла, обитают чуть поодаль – так ведь и до них всегда легко добраться на одноколке или дрожках. Коллекционер, конечно же, знал Ломана: третью Двадцатку Оно отмечали как раз в его обширном поместье. А вот все прочее звучало пустой тарабарщиной.
Страница 13
пятил мужик на старости лет. Случается и такое. Окончательный факс в лазарет и Восхождение это исправят.Даэман бросил взгляд на хозяйку стола в надежде, что она вмешается и уведет разговор в нормальное русло, но та лишь улыбалась, как будто бы соглашаясь с речами сумасшедшего. Собиратель бабочек огляделся: неужели никто его не поддержит? Гости внимательно – даже с видимым интересом – слушали Хармана. Можно подумать, подобный треп давно стал привычной частью их провинциальных ужинов.
– Форель сегодня отменная, не правда ли? – обратился коллекционер к соседке слева. – У вас тоже?
Сидящая напротив крупная рыжеволосая дама, чей возраст явно перевалил за третью Двадцатку, пристроила выдающийся подбородок на маленьком кулачке и спросила:
– Ну и как там, в Атлантической Бреши? Расскажите! Кудрявый, прожаренный на солнце мужчина принялся отнекиваться, однако все за столом – в том числе и юная блондинка, грубо пропустившая мимо ушей учтивую реплику Даэмана, – взмолились о том же. Наконец Харман грациозно поднял руку, показывая, что уступает:
– Хорошо-хорошо. Если вы никогда не видели Брешь, она потрясает, ошеломляет, завораживает еще с берега. Расщелина в восемьдесят ярдов шириной убегает на восток, сужаясь к горизонту, и там, где волны сходятся с небом, кажется: это просто яркая прожилка в океане.
Когда заходите внутрь, вас охватывает странное чувство. Песок на дне абсолютно сух. Вы не слышите плеска прибоя. Сперва взгляд скользит по краям пролома, затем вы шагаете дальше, и постепенно с обеих сторон воздвигаются стены воды, словно стекло, что отделяет человека от бурлящего прилива. Нельзя устоять перед искушением потрогать загадочный барьер – прозрачный, пористый, почти не поддающийся давлению, излучающий прохладу пучины и при этом совершенно непроницаемый. Под ногами скрипит песок и ссохшийся за столетия ил, повсюду видны окаменевшие останки растений и разных подводных жителей: в этих местах морское дно веками не ведало иной влаги, кроме нескольких капель дождя.
Уже через дюжину ярдов отвесные стены вздымаются высоко над головой. За ними движутся какие-то тени. Вот вы замечаете маленькую рыбку, а вот мелькает грозный силуэт акулы, потом глаз ловит бледное мерцание чего-то бесформенного, полупрозрачного, непонятного… Иногда морские создания подплывают слишком близко к преграде между морем и воздухом, утыкаются в нее холодными носами – и в ужасе кидаются прочь. Еще миля-другая, и вы оказываетесь на такой глубине, что безоблачная синева над вами наливается тьмой. Спустя еще двенадцать миль, когда высота удивительных стен достигает тысячи футов, на узкой полоске небосвода высыпают первые звезды. И это посреди белого дня.
– Не может быть! – воскликнул стройный мужчина с волосами песочного цвета, сидящий на другом конце стола. – Вы шутите!
Даэман напрягся и припомнил его имя: Лоэс.
– Ничуть, – улыбнулся Харман. – Так я и шел четыре дня. По ночам спал. Кончилась еда – повернул обратно.
– А как же вы ориентировались в темноте? – вмешалась молоденькая, атлетически сложенная подруга хозяйки Ханна.
– Светился сам океан, – пояснил именинник. – Далеко вверху – ярко-голубым, и только ближе ко дну мрак поглощал все краски.
– Наверное, видели что-нибудь экзотическое? – произнесла Ада.
– Несколько затонувших кораблей. Настоящая древность. Потерянная Эпоха и даже старше. Хотя один из них выглядел… посвежее прочих. Огромный заржавевший нос посудины торчал из северной стены, так что я не удержался – нашел дыру в обшивке, забрался по лестнице и прогулялся по наклонным палубам, освещая путь карманным фонариком. И вдруг в одном из огромных помещений – трюмов, по-моему, – натыкаюсь на водный барьер от пола до потолка. Прижимаю лицо к холодной невидимой стене: по ту сторону – стаи рыб, рачки, моллюски, змеи, кораллы, все живут и пожирают друг друга, а там, где я, – лишь пыль, осыпающаяся ржавчина да белый сухопутный крабик под ногами – тоже, очевидно, забрел с берега.
В этот миг из леса подул ветерок, и листья старого дерева зашелестели. Лампочки закачались, сочные блики заплясали на мягких складках шелка и хлопка, на прическах, ладонях и восторженных лицах. Гости слушали как завороженные. Даже Даэмана захватил этот дикий, нелепый рассказ. Вдоль дороги трепетали и потрескивали растревоженные факелы.
– А как насчет войниксов? – промолвила соседка Лоэса. Собиратель бабочек попытался вспомнить и ее имя. Эмма, что ли?.. – Там их больше, чем на суше? Или меньше? Подвижные или стражники?
– Войниксов там нет.
У гостей перехватило дыхание. Даэман ощутил внезапное головокружение. Должно быть, вино ударило.
– Никаких войниксов, – повторила Ада скорее задумчиво, чем изумленно. Затем подняла бокал и провозгласила: – Тост!
Сервиторы залетали вокруг, наполняя пустые чаши. Коллекционер помотал головой, дабы стряхнуть наваждение. И нацепил на лицо дежурную ослепительную улыбку.
Объявленного тоста не последовало, однако все – Даэман чуть позже остальных – выпили залпом.
К окончанию то
Страница 14
жественного ужина ветер разгулялся не на шутку. Темные тучи затмили полярное и экваториальное кольца, в воздухе запахло озоном и дождем, плотные завесы которого надвигались по черным холмам со стороны заката, и хозяева пригласили гостей в особняк. Вскоре гуляющие разбились на маленькие группы, ища развлечений на свой вкус. В южной оранжерее сервиторы услаждали слух камерной музыкой, некоторых людей привлек остекленный бассейн за домом, изогнутая открытая веранда на втором этаже предлагала стол с изысканными закусками, отдельные парочки уединились в частных комнатах и занялись любовью, прочие, отыскав тихий уголок и нацепив туринские пелены, отправились в древнюю Трою.Ада повела Ханну и мужчину по имени Харман в домашнюю библиотеку на третий этаж. Даэмана звать не пришлось, он и так следовал за девушкой по пятам. Обольщение, к тому же стремительное (успеть бы до конца уик-энда), – это не только искусство, но и целая наука. Сплав умения, дисциплины, упорства и удачи. Причем основное здесь – упорство.
Не отходя ни на шаг от намеченной добычи, мужчина буквально впитывал в себя тепло, которое излучала кожа Ады сквозь черный с бордовыми разводами шелк. Нижняя губа девушки, как и десять лет назад, опьяняла своей полнотой и ярко-алым цветом, дразнила, будто напрашивалась на укус… Вот Ада обвела рукой огромный зал, указывая гостям на верхние полки, – Даэман разглядел, как мягко, почти незаметно шевельнулась ее правая грудь под нежным шелковым покровом.
Кстати, хотя собиратель и прежде наведывался в подобные места, библиотека и впрямь оказалась ужасно большой. Целых три стофутовых стены высотою в пятьдесят футов занимали антресоли, вдоль которых легко скользили двухэтажные стремянки, позволявшие быстро достать самый труднодоступный экземпляр. Повсюду, особенно у широченного окна, располагались удобные ниши, кресла, столы с раскрытыми на них фолиантами и даже настоящие книжные шкафы. Собиратель, конечно, знал, что бесполезные артефакты, созданные неведомо с какой целью из кожи, чернил и бумаги, тысячу лет назад были обработаны для сохранения специальными антиразлагающими нанохимикалиями. И тем не менее в этой обитой махагоновыми панелями комнате с ее старомодной кожаной мебелью, лужицами электрического света и наводящими тоску полками чувствительный нос Даэмана улавливал явственный запах тления и ветхости. С чего это вдруг семье Ады вздумалось хранить подобный мавзолей, а главное – каким ветром занесло сюда Ханну и Хармана?
Мужчина с вьющимися волосами, якобы доживающий свой последний год и якобы бродивший по дну Атлантической Бреши, остановился на пороге в полном изумлении:
– Ада, это же великолепно!
Проворно взобравшись на стремянку, он проехал вдоль книжных рядов, протянул руку и осторожно коснулся толстого потрепанного переплета.
Даэман рассмеялся:
– Вы что же, вообразили, будто бы функция чтения вернулась к людям, Харман Ухр?
Именинник тоже улыбнулся, да так уверенно, что на мгновение коллекционер почти поверил: вот сейчас по его руке побежит поток золотых символов, раскрывая таинственное содержание тома. Само собой, об утраченной функции Даэман знал только понаслышке – когда-то в детстве бабушка рассказывала ему, как развлекались ее собственные прапрапрародители.
Однако ничего не произошло. Запечатанные слова не брызнули щедрым дождем. Харман убрал руку за спину.
– А ты, Даэман Ухр, никогда не сожалел о том, что человечество разучилось читать?
Ну и вечерок! Мужчина вновь покатился со смеху, но вдруг поймал на себе взгляды обеих девушек, полные любопытства и необъяснимой неловкости.
– Ясное дело, нет, – выдавил он наконец. – С какой радости? Разве вся эта древняя мура хоть одним боком касается нашей сегодняшней жизни?
Упрямый «старик» залез повыше.
– И тебе совсем не любопытно, куда исчезли постлюди, отчего их больше не встречают на Земле?
– Что здесь непонятного? Убрались в небесные города на кольцах. Это каждому известно.
– А почему? – настаивал Харман. – Тысячи лет они вмешивались в наши дела, следили чуть ли не за каждым шагом и вдруг улетели?
– Ерунда! – Молодой гость и сам не ожидал от себя столь резкого тона. – ПЛ до сих пор наблюдают за нами. Сверху.
Собеседник закивал с таким видом, словно ему только что открыли глаза, и проехал еще пару ярдов на латунной стремянке.
– Ну а как насчет войниксов?
– А что с ними?
– Столько веков лежали недвижно, никак не проявляли себя и вот теперь зашевелились.
Собиратель разинул рот, однако не сразу нашелся с ответом.
– Полная чепуха. Войниксы, спавшие вплоть до Финального факса, – это же миф. Сказки.
Ада шагнула к нему.
– И ты ни разу не задумывался, откуда они взялись?
– Кто, милая?
– Войниксы.
Даэман расхохотался во все горло:
– Что ж тут голову ломать, красавица? Эти твари были всегда. Они вечны, постоянны, неизменны, хоть и перемещаются, на время пропадая из виду. Но не исчезают. Как солнце или звезды.
– Или кольца? – негромко прибавила Ханна.
– Точно, – обрадовался он.
Страница 15
Харман взял с полки тяжелую книгу:
– Даэман Ухр, Ада упоминала, что ты у нас опытный лепидоптерист.
– Пардон?
– Эксперт по бабочкам.
Молодой мужчина ощутил, как запылали щеки. Приятно, когда твои способности оценивают по заслугам. Даже чужаки. Даже полоумные.
– Не такой уж эксперт, Харман Ухр. Скорее любитель, набравшийся кое-каких знаний от своего дяди.
Именинник спустился с лестницы и разложил фолиант на столе:
– Тогда, я думаю, тебя заинтересует вот это.
Он принялся перелистывать желтые страницы, на которых пестрели изображения бабочек. Коллекционер задохнулся. Десятка два названий он выучил со слов дяди, еще несколько разузнал от собратьев по увлечению. А тут… Соблазнитель протянул руку и бережно коснулся картинки.
– Западный светлый парусник, – изрек Харман. – Pterourus rutulus.
Даже не разобрав последних слов, Даэман восхищенно уставился на старика:
– Ты тоже!..
– Ничуть. – Собеседник указал на другую, золотую с черным красавицу: – Монарх, верно?
– Да, – смутился молодой гость.
– Красный адмирал, афродита перламутровка, голубянка Икар, чертополоховка, парусник Феб, – без запинки перечислил Харман.
Коллекционеру оказались известны лишь три названия.
– Вижу, ты настоящий специалист!
– Ничего подобного, – покачал головой его собеседник. – До сей поры я и не подозревал, что у бабочек бывают такие сложные прозвища.
– Неужели… – Даэман уставился на пустую ладонь «шутника». – Ты сохранил функцию чтения. Да?
Именинник опять покачал головой:
– Сейчас на это уже никто не способен. Наши руки утратили множество функций: геопозиционирование, доступ к данным или самоотправление в любую точку от факс-узла.
– Тогда… – Мужчина вконец растерялся.
Да что эти люди задумали? Он-то явился, можно сказать, с добрыми намерениями – соблазнение Ады, конечно, не в счет, – а они… попросту издеваются. Как же так?
Почуяв надвигающуюся бурю, хозяйка потянула гостя за рукав тонкими пальцами:
– Забудь о функциях, Даэман Ухр. Дело в том, что Харман совсем недавно выучился читать.
Даэман опешил. Тарабарщина какая-то. То же самое, что праздновать последний год или молоть чепуху об Атлантической Бреши.
– Это всего лишь навык, – тихо сказал загорелый мужчина. – Ты ведь сумел запомнить названия бабочек… Ну и… с дамами, например…
Последняя фраза совершенно доконала гостя. «Я что, и здесь прогремел?»
Первой заговорила Ханна:
– Харман обещал научить нас этому трюку… с книгами. А что, когда-нибудь пригодится. Я вот хочу больше узнать о литье, пока не заигралась и не спалила себя заживо.
«Рытье? От слова рыть?» Даэман дружил с одним рыбаком, который умел нарыть червей, но от этого никто не сгорал заживо. И при чем тут чтение…
Молодой гость облизнул пересохшие губы:
– Не люблю я такие игры. Что вам вообще от меня нужно?
– Мы ищем космический корабль, – ответила за всех Ада. – И верим, что именно ты сможешь нас выручить.
6. Олимп
Смена подходит к концу. Я квант-телепортируюсь обратно в комплекс, выстроенный для схолиастов на Олимпе, записываю наблюдения, анализирую их и «загоняю» в запоминающий кристалл, который и отношу в маленький белый зал Музы. К моему удивлению, хозяйка на месте, беседует с моим коллегой.
Его зовут Найтенгельзер. Добродушный такой мужчина, огромный, как медведь. Жил, преподавал и скончался на Среднем Западе Америки где-то в начале двадцатого столетия. Вот и все, что я узнал за те четыре года, пока он здесь обитает. Стоит мне показаться на пороге, Муза обрывает разговор и отсылает Найтенгельзера прочь. Тот выходит через бронзовую дверь к эскалатору, который змеей вьется по Олимпу вниз, к нашим казармам и странному красному миру.
Муза жестом подзывает меня. Ставлю кристалл на мраморный стол перед ней и отступаю обратно. Сейчас она, как обычно, молча отпустит слугу. Однако не тут-то было: хозяйка в моем присутствии берет камень, сжимает в ладони и даже прикрывает веки, чтобы сосредоточиться. Я стою напротив и жду. Нервничаю, конечно. Сердце громко бьется, а руки, сомкнутые за спиной, – видели когда-нибудь профессора, который пытается изобразить солдата в позе «вольно»? – покрываются липким потом.
Боги не умеют читать мысли. К такому заключению я пришел несколько лет назад. Их сверхъестественное понимание того, что творится в мозгах смертных, равно ученых и героев, основано скорее на отточенном умении подмечать игру лицевых мускулов, малейшие движения глаз и тому подобное. Да, но ведь я могу и ошибаться. Вдруг они все телепаты? Если так и если одному из олимпийцев взбрело на ум заглянуть в мой рассудок именно в тот миг прозрения на берегу, сразу после бурной сцены, которую закатили Ахиллес и Агамемнон… Тогда я покойник. Опять.
Мне доводилось видеть схолиастов, не угодивших Музе. На пятом году осады с нами работал один азиат из двадцать шестого века. Звали его необычно – Брастер Лин. Круглолицый весельчак, самый умный и проницательный из нас. Только и это его не спасло. Парня сгубила – в буквальном смысле –
Страница 16
непочтительность к хозяйке. Помню, Парис и Менелай устроили поединок типа «победитель-получает-все». Исход единоборства должен был решить судьбу Илиона. Под ободрительные возгласы двух армий на поле сошлись троянский любовник Елены – настоящий красавец в золотых доспехах – и ее ахейский супруг, ужасный в своем стремлении быстрее покончить с этим делом. Но битву так и не засчитали. Едва Афродита заметила, что Париса хотят изрубить на корм червям, как спикировала вниз и унесла фаворита с поля сражения, прямиком в спальню Елены. Подобно каждому изнеженному либералу из любого века, в постели этот парень оказался удачливее, чем на войне. В общем, Брастер Лин позволил себе парочку вольностей при описании данного эпизода. Муза юмора не оценила: щелкнула пальцами – и миллиарды (или триллионы) послушных наноцитов разом вырвались из тела злосчастного схолиаста, будто громадная стая чокнутых нанолеммингов-самоубийц сиганула в пропасть. На наших глазах товарища разорвало на тысячу кровавых кусочков. Его голова покатилась под ноги остальным схолиастам, вытянувшимся по стойке «смирно»; на губах Брастера застыла кривая улыбка.Это был серьезный урок, принятый всеми близко к сердцу. Никакого тенденциозного изложения материала, никаких шуточек над играми богов. Плата за иронию – смерть.
Муза наконец открывает глаза и смотрит на меня.
– Хокенберри, – произносит она тоном завзятого бюрократа, намеревающегося вышвырнуть на улицу конторскогослужащего средней руки, – как давно вы с нами?
Я понимаю, что вопрос риторический, но пообщайтесь с божеством, пусть даже такого мелкого пошиба, и вы тоже начнете отвечать на все вопросы.
– Девять лет, два месяца и восемнадцать дней, богиня.
Она кивает. Я самый старый из выживших схолиастов. Продержался дольше всех. И хозяйке это известно. Тогда к чему такое официальное признание моей долговечности? Может, это лирический пролог перед тем, как взбесятся наноциты?
Я всегда учил студентов, что муз было девять: Клио, Евтерпа, Талия, Эрато, Полигимния, Урания и Каллиопа. Каждая из дочерей Мнемозины, согласно поздней греческой традиции, получила в дар власть над каким-нибудь способом художественного выражения: игрой на флейте, к примеру, танцем, искусством рассказчика, героической песни… Однако за девять лет, два месяца и восемнадцать дней службы соглядатаем в долинах Илиона лично я видел и был представлен только одной музе – той, что сейчас возвышается за мраморным столом. Полагаю, это Каллиопа. Не сказать, чтобы мне очень нравился ее голос, противный и резкий, точно клаксон (а ведь calliope означает «сладкоголосая»). Зато на подчиненных он действует безотказно. Муза скажет: «лягушка» – и мы прыгаем.
– За мной, – бросает хозяйка, стремительно поднимаясь с места, и выходит из беломраморной залы через особую боковую дверь.
Я подскакиваю от неожиданности и бегу следом.
Рост у Музы божественный, более семи футов, а формы по человеческим меркам совершенные (хоть и не такие роскошные, как у той же Афродиты). Напоминают фигуру женщины-легкоатлетки из двадцатого столетия. Даже при слабой гравитации Олимпа я с трудом поспеваю за хозяйкой, ступающей по коротко стриженным лужайкам между белоснежных строений. И вот она останавливается у стоянки колесниц. Мы здесь именуем их так, пусть сходство и невелико. Низенькие транспортные средства, изогнутые в виде простой подковы. Ни возничих, ни поводьев, ни коней. Уже внутри колесницы Муза хватается за перила и зовет меня за собой.
Медленно, с бешено колотящимся сердцем шагаю следом и тут же отодвигаюсь в сторону. Хозяйка стучит длинными пальцами по золотому клину – это что-то вроде панели управления. Мигают огоньки. Раздается гудение, громкие щелчки, внезапно колесницу опоясывает силовая решетка, и мы поднимаемся над травой, быстро вращаясь. Перед глазами возникает пара голографических «коней», которые галопом «возносят» нас в небо. Знаю, изображения лошадок нужны, чтобы не сбивать с толку греков и троянцев, но иллюзия настолько безупречна, что и я готов поверить в скакунов. Вцепившись в край борта, пытаюсь собраться с духом, хотя никакого ощущения взлета не появляется. Даже когда транспортный диск выплясывает пьяную джигу, а колесница ныряет вниз и, промчавшись в сотне футов над скромным храмом Музы, разгоняется по направлению к глубокой впадине озера кальдеры.
«Ух ты! Я в колеснице богов!»
Стыдитесь, Томас Хокенберри. Впрочем, это объяснимо: утомление, прилив адреналина…
Разумеется, я и раньше видел, как бессмертные разъезжают у Олимпа или над долинами Илиона по своим небесным делам, однако смотреть снизу – это совсем, совсем не то. С земли кони и колесница кажутся более настоящими, весомыми, что ли. А вот когда вы легко и бесшумно проноситесь в тысяче футов над вершиной горы – точнее, вулкана, – который и сам имеет высоту восемьдесят тысяч футов…
По идее, макушка Олимпа должна находиться в безвоздушном пространстве и сиять вечными льдами. Но я спокойно дышу здесь, как и в казармах схолиастов семнадцатью милями ниже, у
Страница 17
подножия вулканических скал, а вместо льда тут мягкая трава, деревья и громадные белые здания, рядом с которыми Акрополь показался бы надворной постройкой.На сверхзвуковой скорости мы со свистом пролетаем над восьмеркой озера шестидесяти миль в поперечнике. Силовое поле, а может, божественная магия заглушает вой ветра и не дает ему оторвать наши дерзкие головы. По берегу кальдеры расположились сотни домов, окруженные акрами вылизанных лужаек, а синие воды рассекают гигантские самоходные триеры. Брастер Лин сказал как-то раз, что, по его прикидкам, гора богов достигает размеров Аризоны, а площадь вершины приблизительно совпадает с общей поверхностью Род-Айленда. Как странно сравнивать местные достопримечательности со штатами из иного мира, иного времени, иной жизни.
Не отрывая обеих рук от узеньких перил, вытягиваюсь и заглядываю за Олимп. Потрясающее зрелище захватывает дух.
Мы так высоко, что я вижу, как на северо-западе синий горизонт изгибается перевернутым полумесяцем. Поразительно: даже с этого расстояния мой глаз различает колоссальные каменные головы, обозначающие границу моря и суши на северо-востоке. К северу тянется безымянный архипелаг, едва заметный с побережья, что лежит в нескольких милях от наших казарм, а дальше – сплошная лазурь до самого полюса. На юго-востоке вырисовываются еще три горы; они явно пониже Олимпа, однако в отличие от вулкана с его управляемым климатом укрыты седым снегом. Вроде бы одна из них должна называться Геликон и там обитает Муза со своими сестрами, если они вправду существуют. Сотни миль к югу и юго-западу занимают возделанные поля, затем тянутся дикие леса, за ними расстилается красная пустыня, потом… наверное, снова лес, хоть я и не уверен: даль теряется в туманной дымке, сколько ни моргай и ни три кулаком слезящиеся глаза.
Колесница выписывает крутой вираж и снижается к западному побережью озера кальдеры. Белые точки, замеченные мною с немыслимой высоты, оказываются мраморными домами, каждый из которых украшают парадные лестницы, грандиозные фронтоны, изваяния и колонны. Спорю на что угодно: в этой части Олимпа не бывал ни один из схолиастов… А если и бывал, то не дожил до того, чтобы поделиться впечатлениями.
Мы приземляемся у огромнейшего из огромных зданий, и голографические лошади тотчас испаряются. Вокруг в беспорядке припаркованы сотни небесных колесниц.
Хозяйка достает из складок одеяния нечто вроде медальона.
– Хокенберри, я получила приказ доставить тебя туда, где ты не можешь находиться. Мне также велено вручить предметы, без которых тебя здесь прихлопнут словно муху, как только обнаружат. Надень это.
Она протягивает мне какой-то капюшон из тисненой кожи и медальон на цепочке – маленький, но увесистый, точно из золота. Муза наклоняется и поворачивает часть диска по часовой стрелке.
– Это персональный квант-телепортатор, такими пользуются все боги, – негромко произносит хозяйка. – Он переносит в любое место, которое ты сможешь отчетливо представить. Этот квит-диск помогает отслеживать квантовый след каждого бессмертного в пространстве Планка. Однако ни один из нас – кроме того, кто дал мне медальон – не сможет выследить тебя. Понятно?
– Да, – лепечу я в ответ.
Ну, все. Пришла моя погибель.
Следующий «дар» еще ужаснее.
– Это Шлем Смерти, изготовленный самим Аидом. – Муза напяливает на меня затейливый капюшон, свободно ниспадающий за спину, точно монашеский клобук. – Единственное во вселенной средство укрыться от глаз бессмертных.
Я моргаю с преглупым видом. Смутно припоминаю, что греческое «Аидес» (с умлаутом над «и» и кареткой над «е»), согласно чьему-то подстрочнику, могло означать «невидимый». Если не ошибаюсь, Шлем Смерти появляется всего лишь в одном эпизоде «Илиады» – Афина покрывается им, прячась от бога войны Ареса.
Какого, прошу прощения, артишока бессмертные передают подобную вещь в мои руки? При одной лишь попытке представить, что же они потребуют взамен, у меня подгибаются колени.
– Надень Шлем, – распоряжается Муза.
Неуклюже расправляю и запахиваю на лице складки толстой дубленой кожи со вшитыми в нее цепочками микросхем и наноаппаратами. В капюшон встроены гибкие окуляры четкого видения, а также тонкая сеточка на уровне рта. Воздух вокруг начинает странно колыхаться, но других изменений я не замечаю.
– Невероятно, – говорит хозяйка. И глядит сквозь меня.
Ну и дела. Понятия не имею, как работает эта штуковина, только, судя по всему, я осуществил мечту любого подростка – превратился в настоящего невидимку. Меня сжигает желание броситься отсюда очертя голову, забиться хоть в кроличью нору, лишь бы подальше от бессмертных. Однако я удерживаюсь от неразумного шага. Тут какой-то подвох. Ни бог, ни богиня, ни тем более моя Муза не стали бы наделять простого схолиаста столь изумительной силой, не приняв определенных предосторожностей.
– Устройство защищает от любого взгляда, – вполголоса молвит хозяйка, уставившись куда-то вправо от моей головы. – Но та, что поручила мне эту миссию, разыщет
Страница 18
тебя где угодно, Хокенберри. Медальон заглушает звуки, запахи и даже биение сердца. И тем не менее запомни хорошенько: наше восприятие неизмеримо обостреннее вашего. Не вздумай отойти хотя бы на шаг в ближайшие минуты. Ступай как можно легче, дыши как можно слабее и молчи. Если тебя раскроют, от ярости Зевса не спасет и самое высокое покровительство.Хм, интересно. Сначала запугает, а потом: «Ступай тише, дыши легче…»
Послушно киваю. Божественные глаза Музы продолжают напряженно всматриваться в пустоту. Ах да, она же не видит.
– Да, богиня, – сипло отзываюсь я.
– Возьми меня за руку, – отрывисто бросает хозяйка. – Держись рядом и не отрывайся. Ослушаешься – будешь уничтожен.
Я хватаю ее за локоть, словно робкая курсистка, впервые попавшая на вечеринку. Кожа у Музы холодная.
Однажды я посетил сборочный комплекс в космическом центре имени Джона Кеннеди, на мысе Канаверал. Экскурсовод упомянул, что временами под крышей здания, в сотне футов над бетонным полом, собираются настоящие тучи. Возьмите это сорокаэтажное строение, поставьте где-нибудь в углу того помещения, в котором я очутился, – и огромный комплекс вертикальной сборки затеряется здесь, как детская игрушка из конструктора «Лего», забытая в соборе Святого Петра.
Услышав слово «бог», вы, конечно, представляете себе самых популярных бессмертных – Зевса, Геру, Аполлона и пару-тройку других. Но тут их сотни, а комната полупуста. В милях над нами распростерся золотой купол, заметно контрастирующий с прочими классическими зданиями на Олимпе (ибо греки еще не открыли принцип сложения куполов), и звуки разговора гулко разносятся в каждом уголке этих изумительных просторов.
Полы кажутся выполненными из чеканного золота. Божества глядят вниз с округлых лож, опираясь на мраморные перила. Стены испещрены сотнями и сотнями арочных ниш, каждая из которых являет взору скульптуру какого-нибудь бога. Причем из тех, что присутствуют.
То тут, то там мерцают голографические изображения ахейцев и троянцев – в основном полноцветные, трехмерные, в нормальный рост; люди спорят, едят, занимаются любовью или спят.
Ближе к середине сияющий пол опускается и образует впадину, в которой преспокойно уместились бы все олимпийские бассейны мира, вместе взятые. Здесь плавают, вспыхивая, картины Илиона, более совпадающие с реальным временем: обширные виды с высоты птичьего полета, крупные планы, панорамная съемка, полиэкран. Все диалоги раздаются будто бы у вас над ухом. Вокруг видеопруда, сидя на тронах из самоцветов, развалясь на роскошных ложах, стоя в белоснежных тогах со складочками, словно скопированных из комиксов, разместились боги. На сей раз важные боги те самые, разрекламированные, известные каждому младшему школьнику.
Те, что попроще, сторонятся, пропуская Музу в центр, и я со всех ног бегу рядом. Дрожащая ладонь нервно стискивает золотой локоть хозяйки; теперь главное – не шаркнуть сандалией, не споткнуться, не чихнуть, не дышать. Похоже, бессмертные и в самом деле не замечают моего присутствия. Есть подозрение, что они довольно быстро дали бы мне понять обратное.
Муза останавливается в нескольких ярдах от Афины Пал-лады. Я чувствую себя трехлетним малышом, вцепившимся в мамочкины юбки.
Одна из младших богинь, Геба, снует в толпе, наполняя блистающие кубки бессмертных неким золотым нектаром; несмотря на это, божества ожесточенно спорят. С первого взгляда ясно, кто здесь владыка, кто движет по небу черные тучи. Огромный, бородатый, умащенный благовониями Зевс, бог богов, восседающий на высоком престоле, – это вам не комикс, а страшная реальность. Его властное присутствие настолько осязаемо, что кровь в моих жилах застывает сгустками холодной слизи.
– Ну и как же нам повлиять на ход войны? – вопрошает Громовержец, а сам так и мечет негодующие взгляды в сторону своей супруги. – Или хотя бы на судьбу Елены? До каких пор богини вроде Геры аргивской или Афины, заступницы воинов, не прекратят вмешиваться в события по любому поводу? Зачем, спрашивается, было удерживать Ахиллеса от пролития крови Атрида?
Он устремляет штормовой взор на ту, что разлеглась на пурпурном ложе:
– Ты тоже хороша, улыбколюбивая Афродита: носишься с этим смазливым Парисом, отклоняешь от него острые копья, только пылинки не сдуваешь! Нет чтобы ясно выказать людям волю богов, а еще важнее – волю Зевса! Вместо этого вы суете нос не в свои дела, защищая любимчиков даже вопреки судьбе! Менелай увезет Елену домой, Гера, так что забудь свои интриги… Впрочем, кто знает, Илион может еще одержать победу. И это решать не вам, горстке бессмертных женщин.
Гера поднимает к груди тонкие сцепленные пальцы. В поэме богиню столько раз величают «белорукой», что я почти поверил, будто ее руки самые белые на Олимпе. Кожа у бессмертной и вправду молочная, но ничуть не молочнее с виду, чем у любой из богинь, собравшихся здесь, – не считая, конечно, Афины с ее необычным загаром. Ну да, эти описательные пассажи – всего лишь дань гомеровскому типу эпической поэзии. Ахиллес, нап
Страница 19
имер, вечно зовется «быстроногим», Аполлон – «дальноразящим», а имени Агамемнона предшествуют определения «пространнодержавный» и «повелитель мужей»; ахейцы в «Илиаде» почти всегда «пышнопоножные», корабли у них «черные» или «полые», и так далее и тому подобное.Повторяемые эпитеты отвечали скорее суровым требованиям дактилического гекзаметра, чем выполняли описательные функции; с их помощью певец укладывал предложения в стандартный ритм. Я вообще подозреваю, что многие из ритуальных оборотов, таких как «встала из мрака с перстами пурпурными Эос» и прочая словесная мишура, лишь позволяли певцу выиграть лишнее время, дабы припомнить – если не выдумать заново – дальнейшую линию повествования.
И тем не менее, когда Гера в ярости ответствует супругу, я не могу удержаться и смотрю на ее руки.
– Помилуй, что за речи, жестокосердый сын Крона! Значит, плакали мои тяжкие труды? Да я тут потом исхожу, точно какая-нибудь смертная рабыня, бросаю целые армии в наступление, задабриваю мужское эго каждого из героев, только бы парни не перерезали друг друга раньше, чем разрушат Трою… Это же сколько сил – моих сил, о Зевс! – потрачено, чтобы навлечь великие несчастья на царя Приама, и Приамовых сынов, и Приамов город!
Громовержец хмурит брови, чуть наклоняется вперед из своего неудобного на вид трона, складывает и снова расцепляет огромные руки.
Гера раздраженно всплескивает ладонями:
– Поступай как знаешь – а ты всегда так и делал, – только не жди от нас похвалы.
Зевс поднимается с места, распрямляясь во все свои двадцать футов роста. Среди прочих, восьми – или девятифутовых богов он выглядит настоящим исполином. Лоб громовержца скорее сморщен в недоумении, чем нахмурен. Голос Кронида гремит небесным громом (и это не поэтическая метафора):
– Гера, Гера! Моя любимая, дражайшая, ненасытная половина! Ну тебе-то какое дело до Приама и Приамовых сынов? Чем они заслужили такую немилость? Ведь ты готова стереть Илион с лица земли!
Супруга молчит, опустив руки, и это лишь подхлестывает царственный гнев Зевса.
– Слушай, богиня, да это даже не злость – аппетит! Что бы его утолить, тебе пришлось бы высадить ворота Трои, разнести ее крепкие стены и поглотить несчастных живьем!
Судя по выражению лица Геры, она и не собирается опровергать это обвинение.
– Ну… э-э-э… – Громовержец заикается, подобно… впрочем, мужья, живущие в любом тысячелетии, уже поняли, о чем я. – Будь по-твоему. Но запомни, и запомни хорошенько, дорогая: наступит день, и я решу ради каприза погубить город, который мил тебе не меньше, чем мне, – прекрасный Илион. И когда кровь польется ручьями, даже не мечтай остановить мою руку.
Белорукая богиня делает три стремительных шага вперед; в этот миг она похожа на атакующего хищника или на гроссмейстера, прорвавшего ослабленную оборону противника.
– Да! В мире есть три города, которыми я дорожу: великий Аргос, Спарта, Микены, чьи улицы столь же широки и державны, как в твоей злосчастной Трое. Пожалуйста, можешь истреблять их в свое удовольствие, словно последний вандал. Я не скажу ни слова… Да и что толку? Сила на твоей стороне, господин мой. Однако не забывай, о Зевс: я тоже дочь хитроумного Крона и потому заслуживаю хоть немного почтения!
– Я и не спорю, – отвечает Кронид, опускаясь на место.
– Так давай уступим друг другу, – отзывается супруга медоточивым голоском. – Я послушаю тебя, ты меня; подадим добрый пример для меньших бессмертных! Поспеши, муж мой! На поле брани теперь затишье из-за идиотского перемирия. Постарайся, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.
Щеки Зевса пылают. Поерзав на престоле и прочистив горло, он отдает приказ Афине, разинувшей рот от нетерпения:
– Ступай сейчас же на затихшее поле брани меж Троей и лагерем ахейцев. Проследи, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.
– И в пылу победы бросились на аргивян, – добавляет Гера.
– И в пылу победы бросились на аргивян, – устало повторяет Громовержец.
Полыхает квантовая вспышка, и Афина улетучивается. Царственный Кронид с супругой покидают ассамблею, и прочие боги тоже начинают расходиться, негромко переговариваясь между собой.
Муза еле заметным движением пальца манит меня за собой и уводит прочь.
– Итак, Хокенберри, – произносит богиня любви, откинувшись на устланном подушками ложе.
Ослабленная гравитация подчеркивает прелесть ее роскошного, молочного, гладкого, точно шелк, тела.
Из Великого Зала Собраний Муза привела меня в полутемный чертог, освещенный лишь догорающим канделябром и неким загадочным предметом, подозрительно смахивающим на экран компьютера.
– Сними Шлем, – шепнула хозяйка.
Я с облегчением повиновался, хоть меня и трясло при мысли о том, чтобы снова стать видимым.
Тут вошла Афродита и возлегла на ложе.
– Ступай, Мелета, я тебя позову, – кивнула она, и Муза скрылась за потайной дверью.
Вот оно что! Мелета. Не одна из девяти, а одна из трех сестер, в которых верили прежде. Мелета отвечала за «
Страница 20
пражнение», Мнема – за «запоминание», Аоиде же досталось…– Я видела тебя в Зале Богов, Хокенберри. – Голос Афродиты мгновенно пробуждает меня от ученой задумчивости. – Стоило мне подмигнуть владыке Зевсу, и от тебя не осталось бы даже приличной горстки пепла. Квит-медальон, как ты знаешь, спасает от чьих угодно глаз, но только не от моих. Знаешь, почему ты здесь?
Афродита – моя покровительница?! Так это она велела хозяйке… Ну и ну. Я-то думал, что девять лет, два месяца и восемнадцать дней ни единое божество, кроме Музы, и не догадывалось о моем существовании. Как себя повести? Преклонить колени? Пасть ниц?
Я ограничиваюсь учтивым поклоном, стараясь не слишком пялиться на ее небесную красоту. На эти розовые груди, просвечивающие сквозь тонкий шелк, и мягкий изгиб живота, бросающий загадочные тени туда, где сходятся бедра. Вот зараза, вопрос уже вылетел из головы.
– Нет, богиня, – выдавливаю из себя в конце концов.
– Известно ли тебе, зачем профессор Хокенберри был избран для реинтеграции среди многих других? С какой целью все его рукописи сохранены в симплексе?
– Нет, богиня.
– Ты хоть имеешь представление о том, что такое симплекс, о жалкая тень смертного?
«М-м-м, что-нибудь вроде герпеса?»
– Нет, богиня.
– Симплекс есть простой геометрический математический объект, упражнение логистики, обособленно свернутый треугольник или трапецоид, – поясняет она. – Только в сочетании с многочисленными измерениями и алгоритмами, определяющими новые воображаемые пространства, творя и отбрасывая вероятные области n-пространства, плоскости вытеснения становятся обязательными кривыми. Теперь-то понимаешь, Хокенберри? Ясно, как этот факт применим к квантовому пространству, времени, к войне там, внизу, или к твоей собственной участи?
– Нет, богиня. – Мой голос дрожит. А что поделать?
Тихо шелестят шелка; на миг поднимаю взгляд и замечаю изящное движение гладких бедер и нежных рук; самая обворожительная женщина в мире меняет позу, устраиваясь поудобнее.
– Не важно. Несколько тысяч лет назад ты, а вернее, твой смертный прототип написал книгу. Помнишь, о чем?
– Нет, богиня.
– Повторишь еще раз, и я разорву тебя от промежности до макушки, а из кишок сошью новые подвязки. И это не поэтический образ. Теперь дошло?!
Попробуйте поговорить, когда во рту не осталось слюны.
– Да, богиня.
И как мне удалось просипеть ответ?
– Твой труд занял девятьсот тридцать пять страниц, посвященных одному-единственному слову – Menin. Сейчас-то вспомнил?
– Нет, бо… боюсь, что я все забыл, госпожа Афродита, но уверен, что вы абсолютно правы.
Я снова украдкой вскидываю глаза. Успеваю заметить: богиня улыбается. Ее подбородок покоится на левой руке, и кончики длинных пальцев касаются безупречно изогнутой темной брови. Какие у нее очи! Цвета лучшего коньяка.
– Гнев, – вполголоса изрекает Афродита. – Menin aeide thea…[9 - «Гнев, богиня, воспой…» (грен.)] Тебе ведомо, кому достанется победа, Хокенберри?
Ну и спросила. Хорош бы я был, если бы не знал исхода поэмы. Хотя, конечно, «Илиада» заканчивается ритуалом погребения Ахиллесова друга Патрокла[10 - В действительности поэма завершается погребением Гектора; Патрокл захоронен в конце предпоследней песни.], а не падением Трои, в песнях не содержится и намека на гигантского коня, мимоходом упомянутого в «Одиссее», да еще в другом эпосе… Но если я заявлю, будто знаю, куда клонится настоящая война, а подслушанный нынче спор дал мне четко понять нерушимость Зевсова указа о том, чтобы не сообщать богам будущее, предсказанное вещим слепцом… То есть раз уж бессмертные сами не подозревают, чем огорошит их завтрашний день, а я возьму и скажу им, не сочтут ли это прямым вызовом Олимпу и самой Судьбе? Спесь – не совсем то слово, к которому тут питают нежные чувства. И еще: только Громовержец читал поэму от корки до корки, после чего лично запретил богам обсуждать любые события, кроме уже случившихся. И не говорите мне, что послать Кронида подальше – хорошая политика для выживания в здешних местах. С другой стороны, я целиком и полностью поверил, когда эта леди так мило пошутила насчет подвязок из человечьих кишок.
– Э-э… Простите, богиня, я забыл вопрос.
– Тебе знакомо содержание «Илиады», однако я нарушу приказ Владыки, если пожелаю услышать хоть пару строчек. – Афродита больше не улыбается, она даже слегка надувает губки. – И все же я могу спросить, вправду ли Гомер описывает нашу реальность, или нет? По-твоему, Хокенберри, кто правит миром – Зевс? А может быть, Судьба?
Вот ведь черт! Как ни поверни, быть мне без кишок, а некой красавице – богине – уже сегодня щеголять в скользких подвязках. Собираюсь с духом.
– Полагаю, госпожа, что хотя вселенная покорна воле Громовержца и не в силах противиться капризам божественной силы, которую прозвали Судьбой, есть еще Хаос, и он по-прежнему любит вмешиваться в жизни людей и бессмертных.
Собеседница тихонько присвистывает от изумления. Что со мной? Она вся такая мягкая, чувственная, соблазнител
Страница 21
ная…– На сей раз мы не уступим поле сражения Хаосу, – изрекает она без тени приятного удивления в голосе. – Ты видел, как Ахиллес удалился нынче с общего совета?
– Да, богиня.
– Тебе известно, что мужеубийца умолял Фетиду отомстить своим товарищам-ахейцам за злую обиду, причиненную ему Агамемноном?
– Я сам не наблюдал за молитвой, богиня, однако этот факт не противоречит… содержанию поэмы.
Кажется, выкрутился. Событие-то в прошлом. К тому же Фетида – мать Ахиллеса и весь Олимп в курсе: «быстроногий» побежал поплакать у нее на плече.
– О да, – молвит Афродита, – эта коварная мерзавка с мокрыми грудями побывала здесь, обнимала колени Зевса, а наш бородатый хрыч только что вернулся с эфиопской оргии… в общем, расклеился весь. Обещал, старый педик, даровать сынам Илиона победу за победой, и ведь не подумал, каково это – перечить супруге, верховной защитнице аргивян. Вот и нарвался.
Я стою перед ней, выпрямив спину, руки вытянуты по швам ладонями вперед, голова чуть склонена, глаза неотрывно следят за богиней. Точно за коброй. Хотя если эта дама решит напасть – куда там стремительной кобре с ее смертельным ядом!
– А знаешь, по какой причине ты продержался дольше всех, схолиаст? – вдруг рявкает Афродита.
Это конец. Любое слово станет моим приговором. Молча, почти неприметно, мотаю головой.
– Ты жив, потому что избран. И должен сослужить мне одну службу.
Струйки пота, стекающие по лбу, начинают щипать глаза. Соленые ручьи бегут по щекам за пазуху. Девять лет, два месяца и восемнадцать дней моя обязанность заключалась лишь в одном – наблюдать и не вмешиваться. Ни в коем случае. Никоим образом не влиять на поведение персонажей или тем паче на ход войны.
– Слышал, что я сказала, Хокенберри?
– Да, богиня.
Афродита встает с ложа, и мое лицо склоняется еще ниже. Снова этот тихий шелест шелкового платья. Я внимаю даже тому, как ее белые, гладкие бедра нежно трутся друг о друга при каждом шаге. Богиня любви приближается ко мне вплотную. Чистый аромат этой женщины нещадно кружит голову. Дочь Зевса возвышается надо мною, словно мраморная статуя. А я и забыл, как сильно мы разнимся в росте. Ее упругие груди почти касаются моего пылающего лба. Меня одолевает нестерпимое желание уткнуться носом в благоухающую ложбину между этих холмов, и пропади все пропадом. И плевать я хотел на мучительные пытки, на черную смерть…
Афродита опускает ладонь на сведенное судорогой плечо, гладит грубую тисненую кожу Аидова Шлема, проводит пальцами по щеке. Закипающий ужас не в силах побороть мощную эрекцию: мой дружок вздымается и твердо застывает в таком положении.
Шепот богини щекочет ухо – ласковый, зазывный, чуть игривый. Она не может не понимать, что со мной творится. Чего и ждать при такой красоте? Наши лица сближаются; я чувствую кожей ее лучистое тепло, а затем слышу всего две команды.
– Отныне ты станешь следить для меня за другими бессмертными, – спокойно произносит Афродита. И тихо, так тихо, что биение моего сердца почти заглушает ее слова, добавляет: – Ну а потом, когда придет время, ты убьешь Афину.
7. Централ Хаоса Конамара
Пять моравеков, включая Манмута, собрались в общем отсеке с искусственной атмосферой. Европеец Астиг-Чепервичный интегратор, обитатель ударного кратера Пвилл был немного знаком провинциалу Манмуту, но трое других казались более чужеродными, чем кракены. Тот, что прибыл с Ганимеда, сверлил всех неподвижным взором мушиных глаз с высоты элегантного, по-старомодному гуманоидного тела, затянутого в черный углепласт. Каллистянин метрового роста, весящий тридцать – сорок килограммов, дизайном и величиной чуть сильнее напоминал Манмута и имел менее человекообразный вид, хотя под прозрачным полимидным покрытием виднелась синтетическая кожа и местами даже настоящая плоть. Пришелец с Ио… Ну, он-то производил самое глубокое впечатление. Тяжеловооруженный ионийский конструкт древнего дизайна для интенсивного использования, способный выдержать воздействие плазменного тора и серные извержения, смахивал на земного краба трехметровой высоты и пятиметровой длины, на котором в беспорядке висели несметные подвижные объективы, поворотные движители, гибкие антенны, сенсоры широкого применения, адаптеры… Существо могло обитать даже в полном вакууме; его побитая, начищенная песком, отполированная и вновь исцарапанная поверхность выглядела такой же рябой, как и сама Ио. Здесь, в конференц-зале с накачанным воздухом, этот моравек втянул реактивные сопла, чтобы ненароком не повредить пол. Манмут невольно переместился к противоположной стене, подальше от громадного чужака.
Никто из вошедших не представился ни по инфракрасной, ни по личной связи, и капитан «Смуглой леди» не стал нарушать здешних правил. Он молча подключился к шаровым питательным шлангам в своей нише, сделал пару глотков и принялся ждать.
Как ни радовала гостя редкая возможность подышать, его все же удивила необычная плотность атмосферы – целых 700 миллибар, – особенно если учесть присутствие коллег с И
Страница 22
и Ганимеда, которые вообще не нуждались в воздухе. Однако потом Астиг-Че произнес первые слова – вслух, на английском языке Потерянной Эпохи, используя микроколебания атмосферы, – и Манмут понял, для чего это потребовалось. Конечно же, не для удобства прибывших, но из соображений секретности. Здесь, в почти безвоздушной системе Галилея, озвученная речь являлась наиболее защищенной формой коммуникации.– Хочу поблагодарить каждого из вас, кто прервал дела ради того, чтобы собраться здесь, – начал первичный интегратор, – в особенности путешественников, добравшихся издалека. Мое имя Астиг-Че. Добро пожаловать, Корос II с Ганимеда, Ри По с Каллисто, Манмут с южного полюса, а также Орфу с Ио.
Хозяин «Смуглой леди» изумленно развернулся и тотчас включил персональную связь.
– Орфу с Ио? Мой давний собеседник, знаток Шекспира?
– Да, это я, мой друг. Очень рад познакомиться с тобой лично.
– Поразительно! Встретиться столь случайным образом…
– Не таким уж случайным, Манмут. Узнав, что тебя позовут в эту самоубийственную экспедицию, я сам напросился на приглашение.
– Самоубийственную?
– За пятьдесят с лишним юпитерианских лет, а это примерно шесть земных веков, – продолжал Астиг-Че, – мы не вступали в контакт с постлюдьми и ничего не знали об их намерениях. И нам это не нравится. Пора выслать экспедицию и разузнать, сильно ли изменилось положение этих существ в системе, не несут ли они прямой и непосредственной угрозы обитателям Галилеи… – Говорящий помолчал и веско прибавил: – Как мы подозреваем.
Стена за спиной европейского интегратора сделалась прозрачной, показывая громадный Юпитер, нависший над залитыми звездным сиянием ледяными полями, потом затуманилась и явила взглядам величавый танец различных миров и спутников вокруг далекого Солнца. Картинка резко увеличилась и сосредоточилась на системе Земли с ее кольцами и Луной.
– Пятьсот земных лет наши приборы улавливают все меньшие всплески активности в модулированном радио, нейтрино и гравитоническом спектрах. Я имею в виду полярное и экваториальное кольца планеты, то есть места поселения постлюдей, – произнес Астиг-Че. – За последний век показатели упали до нуля. На самой Земле зафиксированы лишь остаточные следы – возможно, признаки деятельности роботов.
– А как насчет горстки настоящих людей? Они выжили? – поинтересовался Ри По с Каллисто.
– Этого мы не знаем. – Европеец провел ладонью по экрану, и все окно заполнило изображение Земли.
Манмут затаил дыхание. Две трети планеты заливал солнечный свет. Сквозь подвижные массы белых облаков были видны голубые моря и остатки бурых материков. Европейский моравек никогда прежде не видел Землю, и ярчайшие, насыщенные краски потрясли его воображение.
– Картинка дана в реальном времени? – спросил Корос III.
– Да. Консорциум Пяти Лун соорудил небольшой оптический телескоп дальней космической связи сразу же за головной ударной волной. Ри По принимал участие в проекте.
– Извините за слабое разрешение, – вмешался каллистанец. – Но мы обратились к астрономии видимого света не далее как юпитерианский век тому назад, а с этой работой пришлось поспешить.
– Найдены какие-либо следы настоящих? – подал голос Орфу, прибавив по личной связи, специально для Манмута: – Потомков твоего любимого Шекспира…
– Пока ничего не известно, – ответил Астиг Че. – Самое большое разрешение, доступное нам, – два километра. Ни признаков человеческой жизни, ни новых артефактов до сих пор не обнаружено. Только древние, давно нанесенные на карту развалины. Приборы улавливают слабую активность нейтрино-факсов, однако она может являться остаточной или чисто автоматической. Честно говоря, на данный момент люди нас не беспокоят. Чего нельзя сказать о постлюдях.
– Постой-ка.МоегоШекспира? – передал Манмут огромному ионийцу. – Ты имел в виду,нашего?
– Прости, дружище. Как бы ни привлекали меня сонеты и даже пьесы твоего Барда, должен признаться, моя истинная страсть-творчество Пруста.
– Пруст? Этот эстет? Ты шутишь?
– Ни в коей мере. – В дозвуковом спектре личного луча связи раздались грохочущие раскаты: европеец расценил их как смех Орфу.
Между тем облаченный в ярко-желтые доспехи интегратор вывел на экран миллионы орбитальных поселений, торжественно описывающих круги неподалеку от земной поверхности. Переливаясь на солнце ослепительными бело-серебристыми огнями, они выглядели необыкновенно холодными. И пустыми.
– Никаких челноков. Ни единого случая факсирования между планетой и кольцами. И кстати, мост от колец до Марса, обнаруженный нами всего лишь двадцать юпитерианских или же двести сорок с чем-то земных лет назад, бесследно исчез.
– Полагаете, постлюди вымерли? – заговорил Корос III. -Или мигрировали?
– Мы засекли хронокластические, энергетические, квантовые и гравитационные приливы, – промолвил высокий, более человекообразный по сравнению с Манмутом, интегратор мягким, негромким, хорошо поставленным голосом. – Теперь наше внимание приковано к Марсу.
На экране возникла четверт
Страница 23
я планета.Если Марс когда-нибудь и притягивал к себе внимание хозяина «Смуглой леди», то в лучшем случае весьма рассеянное. Где-то на задворках его памяти хранились голограммы и фотографии времен Потерянной Эпохи: красно-рыжий, словно изъеденный ржавчиной мир, ничего особенного.
И вдруг недоверчивому взору моравека предстало синее море – оно заливало почти все северное полушарие – и лазурная лента реки шириною в километры, что бежала к океану через Долину Маринера. Южное полушарие по большей части оставалось красновато-бурым, но теперь его покрывали крупные зеленые оазисы. Вулканы Фарсиды, над одним из которых курился дымок, все так же тянулись темной цепью с юго-запада на северо-восток. Однако гора Олимп высилась уже в двадцати километрах от просторной бухты северного океана. В небесах клубились блестящие на солнце облака; где-то в районе плато Эллады, за темной кромкой границы дня и ночи мерцали яркие вспышки. К северу от побережья Долины Хриза Манмут разглядел мощные завихрения циклона.
– Планету терраформировали, – заметил он вслух. – Постлюди терраформировали Марс.
– И как давно? – произнес Орфу.
Дело в том, что обитателей Галилеи совершенно не трогала судьба Внутренних миров. (Интерес вызывала одна лишь их литература.) Поэтому подобное событие могло произойти незамеченным в течение двадцати пяти земных столетий после окончательного разрыва между человечеством и моравеками.
– Примерно двести лет назад, – откликнулся Астиг-Че. – В крайнем случае сто пятьдесят.
– Невозможно, – отрубил Корос III. – Слишком короткий промежуток времени.
– Согласен, – кивнул интегратор. – Но как видите…
– Выходит, постлюди переселились на Марс, – проговорил Орфу.
– Не думаем, – ответил маленький Ри По. – Разрешение здесь лучше, чем на Земле; давайте посмотрим на линии побережья…
В окне появился изогнутый полуостров немного севернее того места, где реки Долины Маринера (настолько широкие, что впору назвать их длинными внутренними морями) впадали в залив и через тонкий перешеек несли свои воды в океан. Изображение увеличилось. Там, где земля подходила к морю, оборачиваясь то безжизненными багровыми холмами, то зелеными, лесистыми долинами, тянулся четкий ряд из крохотных темных пятен.
– Это что… скульптуры? – изумился Манмут после второго «наезда».
– Скорее каменные головы, – пояснил каллистянин.
Картинка немного сдвинулась, и размытые тени позволили различить высокий лоб, нос и дерзкий подбородок.
– Очень странно, – пожал плечами Корос III. – Чтобы опоясать весь океан, потребуются миллионы подобных сооружений с острова Пасхи…
– Мы насчитали четыре миллиона двести три тысячи пятьсот девять, – уточнил Астиг-Че. – Однако строительство не закончено. Обратите внимание на следующее фото, сделанное несколько месяцев назад, когда Марс максимально приблизился к нашей планете.
Мириады расплывчатых миниатюрных существ тянули за собой нечто, напоминающее ту же каменную голову, только поставленную на ролики. Лицо смотрело в небо, уставившись впадинами глаз прямо в объектив телескопа. Оказалось, фигурки тащили немыслимую тяжесть при помощи бесчисленных канатов. Манмуту припомнились египетские рабы, возводившие пирамиды.
– Это люди или роботы? – спросил Орфу.
– Похоже, ни те ни другие, – покачал головой Ри По. – Размеры неподходящие. И еще, если вы потрудитесь включить спектральный анализ и разглядеть их цвет…
– Зеленые? – первым поразился хозяин «Смуглой леди». Реальные, не книжные загадки выводили его из равновесия. – Зеленые роботы?
– Или неизвестная прежде раса мелких гуманоидов, – с серьезным видом предположил Астиг-Че.
Орфу разразился дозвуковым хохотом, а потом таинственно сказал:
– МЗЧ.
– [?] – передал Манмут.
– Маленькие зеленые человечки, – откликнулся его товарищ по обычной связи. И снова довольно загромыхал.
– Хорошо, но зачем нас вызывали? – Капитан подлодки посмотрел в глаза интегратору. – При чем здесь терраформирование и…
Астиг-Че вернул окну первоначальную прозрачность. Кольца Юпитера и ледяные поля Европы имели довольно блеклый вид по сравнению с только что увиденными картинами трепещущих бело-голубых Внутренних миров.
– На Марс будет послана экспедиция, – проговорил первичный интегратор. – Задача – исследовать планету и выслать подробный отчет. Для этой миссии избраны вы. Если не желаете, то можете отказаться прямо сейчас.
Четверка затихла во всех спектрах общения.
– «Выслать отчет» не обязательно значит «вернуться самим», – продолжал Астиг-Че. – Хотя бы потому, что у нас нет надежного способа возвратить вас в систему Юпитера. Пожалуйста, дайте знать, если хотите, чтобы вас заменили кем-нибудь другим.
Все четверо хранили молчание.
– Отлично, – промолвил европеец. – Подробности получите через несколько минут. Но сперва позвольте оговорить главное. Подлодка потребуется для перемещения по планете и непосредственных исследований. Орфу и Ри По останутся на орбите, в то время как Манмут и Корос III опустятся на поверхность. Наибольш
Страница 24
й интерес вызывает у нас Олимп, самый крупный из вулканов. На эту область приходится очаг сильнейшей и логически необъяснимой квант-телепортационной активности. Манмут доставит Короса III к побережью, и наш товарищ с Ганимеда проведет тщательную разведку…Собираясь прервать собеседника, человек Потерянной Эпохи вежливо прокашливался: об этом любитель Шекспира узнал из книг и многочисленных записей. Сейчас он изобразил схожий звук.
– Прошу прощения за мою тупость, только каким образом «Смуглая леди» – так зовут мое судно – попадет отсюда на Марс?
– Отнюдь не глупый вопрос, – возразил интегратор. – Орфу?
Гигантский вооруженный краб развернулся так, чтобы несметные черные окуляры смотрели на давнего друга.
– Вот уже сотни лет мы ничего не посылали ко Внутренним мирам. Обычная, старомодная доставка заняла бы половину юпитерианского года. Поэтому решено было прибегнуть к «ножницам».
Ри По беспокойно поерзал в своей нише:
– Я думал, их используют только для межзвездных исследований.
– Консорциум Пяти Лун взял на себя смелость создать прецедент, – ответил иониец.
– Полагаю, речь идет о каком-нибудь космическом корабле, – вмешался Корос III. – Не станут же нас перебрасывать поодиночке и голышом, как цыплят из требуше?
Беззвучный хохот Орфу сотряс весь отсек; шутка явно пришлась по вкусу.
Манмуту пришлось срочно подключиться к общей связи. Выяснилось, что требуше – это созданная человеческим разумом Потерянной Эпохи, еще до паровой цивилизации второго уровня, осадная машина. Механическое, но более мощное, чем простая катапульта, устройство способно было перебрасывать огромные валуны на целую милю.
– Корабль и в самом деле существует, – отозвался Астиг-Че. – Его конструкция позволяет достичь Марса в течение нескольких дней, а форма нарочно продумана, чтобы уместить внутри подлодку… «Смуглую леди».
– За несколько дней, – повторил Ри По. – Какова величина дельта-V факторов при выходе из трубы потока Ио?
– Чуть менее трех тысяч значений гравитации Земли, – произнес интегратор.
Манмут ни разу не испытывал силы тяжести более чем одна седьмая земной. Он попытался вообразить двадцать одну тысячу подобных величин. И не смог.
– При разгоне, – пояснил исполинский краб, – корабль и, конечно же, «Смуглая леди» будут наполнены особым гелем. Полетим с удобствами.
Маленькому европейцу стало ясно: Орфу принимал участие в создании космической посудины. Ри По активно наблюдал за двумя мирами. Короса III наверняка предупредили о той руководящей роли, которую ему придется играть. И лишь Манмута все это время держали в полном неведении. Наверное, потому, что его собственная работа столь незначительна: вести «Смуглую леди» по волнам марсианских морей. Может, и впрямь стоит отказаться?
– Так, значит, Пруст? – вопросил он громадного ионийца по личному лучу.
– Эх, жаль, что мы не летим на Землю, дружище. Заскочили бы в Стратфорд-на-Эйвоне, купили бы по сувенирной кружечке…
Старая, изъезженная шутка в новых условиях неожиданно обрела прежний вкус. Манмут неловко попытался повторить смех товарища; в ответ Орфу загромыхал так, что его услышали в плотной атмосфере конференц-зала.
Ри По не улыбался. Ум каллистянина занимали подсчеты.
– Размах «ножниц» даст нам первоначальный разгон в две десятых скорости света, и даже после резкого торможения при влете в магнитное поле планеты мы все еще будем мчаться с быстротой в одну тысячную световой скорости, что составляет более трехсот километров в секунду. Чересчур быстро, даже при теперешнем далеком положении Марса. Хоть кто-нибудь задумывался о том, как нам сбавить ход по прибытии?
– Да, – откликнулся краб, оборвав смех. – Мы работали над этим.
После тридцати юпитерианских лет, проведенных на Европе, Манмуту оказалось не с кем попрощаться в этих краях. Уртцвайль, его прежний партнер по исследованиям, встретил свой последний час в сомкнувшемся разводье у кратера Пвилл пятнадцать лет назад; с тех пор моравек не сближался ни с единым мыслящим существом.
Спустя шестнадцать часов после конференции по приказанию Централа Хаоса Конамара «Смуглую леди» извлекли из-подо льдов и запустили на орбиту, где моравеки интенсивного использования, возглавляемые Орфу, запрятали подлодку в недра корабля. При помощи древних межспутниковых тяговых устройств все вместе переправили на Ио. Участники полета некоторое время посовещались, как им окрестить космическую посудину, однако фантазия оставила их, задор быстро остыл, и с той минуты новое место обитания звали просто «корабль».
Подобно большинству своих «собратьев» (а история космического кораблестроения моравеков насчитывала тысячу лет), стопятидесятиметровое судно не отличалось особенной элегантностью, хотя и несколько выделялось среди прочих – прежде всего блестящим сердечником магнитного диполя и щегольскими выдвижными отражателями. В шишковатом носу размещались четыре термоядерных двигателя и пять антенн уловителя Матолофф-Феннелли. Ни уловитель, ни парус не потребуются до самого конца пут
Страница 25
шествия, да и термоядерные двигатели не имели ничего общего с фазой взлета.Манмут остался внутри «Смуглой леди», заполненной гелем; Корос III и Ри По заняли головной модуль управления, немедленно прозванный «капитанским мостиком». Предполагалось, что на время полета каллистянин возьмет на себя вопросы навигации, а моравек с Ганимеда сохранит номинальную должность руководителя. Последний собирался переместиться в подлодку (очищенную от геля) сразу перед тем, как упасть в марсианский океан. А уж там хозяин «Смуглой леди» сыграет роль таксиста и доставит Короса III к месту высадки, которое тот выберет для наземного наблюдения. Руководитель получил отдельные указания, не касающиеся простого «шофера».
Орфу самоинсталлировался в собственную «колыбель» на внешнем корпусе корабля, между торами соленоидов и распорками для парусных канатов. С мостиком и подлодкой ионийца соединяли всевозможные лучи коммуникации. Разговоры, не касающиеся технических подробностей полета, гигантский краб вел со своим давним собеседником.
– Между прочим, дружище, меня по-прежнему интересует твоя теория о драматическом построении цикла сонетов. Надеюсь, мы продержимся достаточно долго и ты успеешь разобрать как можно больше.
– Но Пруст! – застонал Манмут. – Зачем? Разве нельзя было без остатка посвятить свое существование творчеству Шекспира?
– Пожалуй, Пруст – главный и лучший исследователь времени, памяти и восприятия.
Европеец ответил неопределенным звуком, смахивающим на статические помехи.
Задетый за живое Орфу снова разразился громыханьем.
– Жду не дождусь, друг мой Манмут, когда смогу убедить тебя: получать наслаждение и учиться можно у обоих.
По общей связи пришло послание Короса III:
– Просьба всем подключиться к визуальной линии. Приближается плазменный тор.
Манмут подчинился. Обычно он предпочитал наблюдать за внешними событиями через объективы товарища, однако на сей раз носовые камеры корабля давали более интересную картину, к тому же не обязательно в видимой части спектра.
Космическое судно приближалось к огромному, испещренному желтыми и алыми пятнами лику Ио, намереваясь миновать северный полюс и угодить в трубу потока Ио – Юпитер. После взлета Орфу и Ри По снабдили товарищей уместной информацией о данном участке космоса. Созданный на Европе Манмут привык сосредоточиваться в первую очередь на показаниях сонаров и кое-каких визуальных датчиков, ориентируясь в непроглядной пучине. Однако теперь он воспринимал магнитосферу планеты во всем ее многообразном грохоте. Настроив зрение на дециметровые радиошироты, моравек рассмотрел впереди плазменный тор и под прямым углом к нему – широкие рога трубы потока, протянувшиеся к северному и южному полюсам Юпитера. Далеко за спутниками планеты и ее магнитопаузой турбулентность головной ударной волны грохотала, будто громадные белые валы, налетающие на подводный риф, а еще дальше, в кромешной магнитной тьме, ленгмюровские волны пели свою вечную песню. В наушниках пощелкивали акустические волны ионов, проделавших долгий путь от Солнца; само же оно казалось не более чем очень яркой звездой над Юпитером.
Когда корабль взметнулся над Ио и попал в трубу потока, Манмута оглушили мощный свист и шипение, которые издавала планета, пробиваясь сквозь плазматор или, если на то пошло, пожирая собственный хвост. Экватор опоясывали широкие ленты рассеявшихся электронов; хозяину «Смуглой леди» пришлось заглушить деци- и километровый радиогром, который издавала труба потока. Пространство Галилеи походило на гигантскую домну электромагнитной активности и проникающего излучения. В глубинах океана виртуальные уши маленького европейца улавливали этот фоновой шум изо дня в день, однако совсем другое дело перенестись из тора в трубу потока в непосредственной близи от планеты! Мощные каскады истерзанных электронов пронзительно визжали вокруг обшивки, словно духи мертвых, умоляющие впустить их в осажденный дом. Манмут нашел новые ощущения не слишком приятными.
Но вот корабль оказался внутри трубы потока, и Корос III прокричал: «Держись!!!» – прежде чем все звуковые сигналы не потонули в грохочущем урагане.
Плазматор Ио – это колоссальный бублик из заряженных частиц, густо перемешанных в шлейфе из серного диоксида, сульфида водорода, а также прочих газов, оставленных свирепым спутником – родиной Орфу – далеко позади и затем вновь скопившихся вместе. Стремительно пролетая орбиту за 1,77 дней, рассекая магнитное поле газового гиганта и постоянно врезаясь в собственный плазматор, Ио создает между собой и планетой сильнейший электрический поток в виде двурогого цилиндра невероятно сконцентрированных магнитных волн, получившего название трубы потока. «Трубка» соединяет полюса Юпитера, вызывая там необычайно красивые полярные сияния, в то время как ее ответвления постоянно производят более двух триллионов ватт энергии.
Десятки лет назад Консорциум Пяти Лун решил, что это неслыханная и неоправданная растрата.
Манмут проводил взглядом блистающий северный полюс Ио.
Не
Страница 26
метные вулканы – особенно выделялся среди них экваториальный Прометей – выбрасывали стосорокаметровые фонтаны серы; чудилось, что рябой и свирепый спутник стреляет по беглецам, предупреждая их вернуться, пока не…Поздно. Космическая посудина уже достигла точки невозвращения.
Общая видеолиния показала, как управляемые Ри По навигационные скобы аккуратно вошли в трубу потока и выровнялись по «ножницам». Юпитер мчался к судну, заполняя собой все экраны, точно испещренная полосками стена.
Физические лезвия «ножниц» – этого раздвоенного, вращающегося ускорителя магнитных волн, встроенного в естественный ускоритель частиц в трубе потока Ио, – имели длину в восемь тысяч километров, то есть занимали небольшой отрезок миллионокилометровой дуги, соединяющей северный полюс Ио с северным полюсом Юпитера.
При этом «лезвия» могли двигаться.
– И угловой момент бывает величественным зрелищем, мой маленький друг, – пошутил Орфу.
Судно, укрывшее в своих недрах любимую подлодку Манмута, достигло трубы потока на скорости каких-то двадцати четырех километров в секунду, что составило менее восьмидесяти шести тысяч километров в час. Подобными темпами корабль добрался бы до Марса многие световые годы спустя; к счастью, путешественники не собирались сохранять «черепаший шаг».
Грохот, судороги, пощелкивание – посудина влетела в поле трубы потока, очутилась на острие «ножниц», выровнялась по верхнему «лезвию» и понеслась сквозь кольца пятикилометрового диаметра – сферу действия сверхпроводящего диполярного ускорителя. Как только корабль оказался в первом витке – ни дать ни взять корявый крокетный мячик, минующий первые воротца из тысячи, – «лезвия» начали распахиваться с дифференциальной угловой скоростью, которая приближалась к световой, а теоретически даже превышала ее. Путешественники совершили мгновенный прыжок с одного острия на другое, задействовав столько энергии, сколько успели захватить «ножницы».
Судно – и все, что в нем находилось, – перескочило с нулевой гравитации до трех тысяч g за две и шесть десятых секунды.
В один миг планета рванулась навстречу, осталась позади и ухнула далеко вниз. Манмут замедлил изображение на своих мониторах, дабы серьезнее осознать расставание.
– Йуу-хууу! – проорал Орфу, закрепленный на внешнем корпусе.
Подлодка и корабль заскрипели, застонали, захныкали от безумного напряжения, которое обрушилось на них, но прочные материалы и конструкция аппаратов, а тем более самих моравеков, выдержали испытание с честью. «Смуглая леди», например, плавая подо льдами Европы, спокойно переносила давление в миллионы килограммов на кубический сантиметр.
– Вот дерьмо! – Манмут по привычке обращался к давнему другу, однако нечаянно передал ругательство по общему лучу.
– Это точно, – поддакнул Ри По.
Бурлящие полярные огни Юпитера – ослепительный овал сияния на севере планеты – в последний раз ярко полыхнули внизу и пропали за кормой.
Ганимед, еще секунды назад находившийся за миллион километров от корабля, промелькнул и тоже затерялся вдали.
– Урук Сулкус, – произнес на общей линии Корос III, и Манмуту почудилось, будто он сглотнул или выругался. Потом европеец уловил необычайно теплую нотку в бесстрастном голосе товарища и понял: капитан попрощался с неким клочком земли на грязном, исцарапанном снежке родной планеты, пронесшейся мимо.
Крохотный спутник по имени Гималия – ни один из путешественников ни разу не побывал там и вряд ли жалел об этом – просвистел ошпаренным светлячком.
– Покидаем фронт головной ударной волны, – промолвил Ри По с каллистянским акцентом. – Вот и высунули носы закрай своей тарелки. Некоторые из нас – даже впервые.
Манмут обратил внимание на экраны. По данным Ри По, судно удалилось от Юпитера на расстояние пятидесяти трех диаметров планеты и продолжало набирать быстроту. Европеец заглянул в разделы памяти, которыми никогда прежде не пользовался. Выяснив, что радиус этого крупнейшего в Солнечной системе небесного тела имеет длину в семьдесят одну тысячу километров, хозяин «Смуглой леди» наконец получил представление о скорости полета. Маленький моравек смутно припоминал: солнечное тяготение должно подцепить их и перекинуть на противоположную сторону светила, к цели поездки; впрочем, вопросы навигации не волновали Манмута. Его работа начнется позже, в марсианском океане, и не составит ни малейших трудностей. Яркое солнце, теплый климат, небольшие глубины, о давлении не стоит и говорить, ночью можно ориентироваться по звездам, днем – по геопозиционирующим сателлитам, которые будут специально выпущены на орбиту, почти никакой радиации по сравнению с поверхностью Европы… Кракенов нет. Льда нет. Даже льда! Как-то слишком все просто.
Разумеется, если постлюди проявят враждебность… или корабль не перенесет вторжения в атмосферу… или не отыщется способ вернуться на Юпитер… Хотя уж это никак не зависело от скромного капитана подлодки. Мыслями европейца начал завладевать сонет 127.
– Друзья, вы в порядке? – спросил Корос III.
– В полн
Страница 27
м! – отозвался каждый.Чтобы выбить эту команду из седла, потребовалось бы нечто большее, чем жалкая парочка тысяч гравитаций, принятая на грудь. Дух космолетчиков был бодр, как никогда.
Ри По принялся разъяснять товарищам разные подробности предстоящего путешествия, однако Манмут не особенно прислушивался. Его уже притянуло мощное гравитационное поле сонета 127, первого из тех, что посвящены «смуглой леди».
8. Ардис-холл
Даэман крепко спал и видел во сне женщин.
Честно говоря, он и сам находил это немного забавным, даже странным: дамы снились ему, только если не спали рядом. Можно подумать, его тело непременно требовало мягкой, теплой близости каждую ночь, и подсознание услужливо поставляло нужные ощущения, утешая за бесплодно прошедший день. Довольно позднее пробуждение в уютной комнате Ардис-холла разбило ночные грезы на тысячу осколков. Впрочем, и этого, вкупе с утренней эрекцией, хватило, чтобы вернуть расплывчатое воспоминание об Аде или о ком-то очень похожем на нее: ароматная белая кожа, струящая тепло, полные ягодицы, округлые груди, крепкие бедра… Этим чудесным утром гость почти не сомневался в успехе: он обязательно покорит девушку до конца уик-энда.
Приняв душ, побрившись, одевшись в безупречно «деревенском» стиле, к которому Даэман относил хлопчатобумажные брюки в бело-голубую полоску, саржевый жилет, рубашку белого шелка, галстук с рубиновой запонкой и ботинки-лодочки из черной кожи (самую малость потверже привычных комнатных туфель), щеголяя любимой деревянной тростью, коллекционер отправился завтракать в залитую солнцем оранжерею, где, к вящей радости, услышал, что Ханна вместе с этим несносным Харманом покинули особняк на рассвете. «Готовятся к вечерней плавке», – туманно пояснила Ада, но мужчина и не собирался вытягивать из нее подробности. Он был счастлив избавиться от неприятного «именинника».
Хозяйка больше не заводила нелепых разговоров о книгах или космических кораблях – зато она провела с Даэманом целое утро, гостеприимно показывая Ардис-холл – многочисленные флигели, разветвляющиеся коридоры, подвалы с изысканными винами, потайные ходы и старинные мансарды. Собиратель припомнил прошлый раз, когда юная девчушка Ада вот так же водила его по особняку. На крыше располагалась платформа джинкеров, и, забираясь туда по шаткой лесенке вслед за быстроногой малышкой, любитель бабочек, никогда не терявший бдительности в подобных ситуациях, на долю мгновения заметил мелькнувшее из-под взметнувшейся юбки «седьмое небо» горячих парней. Молочные бедра и тени между ними навсегда запечатлелись в его памяти.
Вот и сегодня Ада позвала гостя на крышу. Однако теперь она жестом указала Даэману лезть первым, лукаво улыбнувшись на джентльменский лепет о том, что дам нужно пропускать вперед. Эта улыбка рассеяла все иллюзии, будто бы тот далекий случай остался таким уж незамеченным.
Махагоновые доски платформы, все еще блестящие, выдавались со ската крыши в шестидесяти футах над усыпанной гравием дорожкой, вдоль которой выстроились войниксы, похожие на ржавых скарабеев, застывших на задних лапах. Даэман шатнулся от неогороженного края; Ада же, напротив, подошла прямо к опасной грани, устремив тоскливый взор на газон и далекую линию леса.
– Ну разве ты не отдал бы все на свете, лишь бы заполучить работающий джинкер? Хотя бы на пару дней?
– Нет. А зачем?
Девушка пошевелила тонкими пальцами.
– Да ведь даже в детском джинкере ты мог бы улететь за лес, за реку, унестись за те холмы на западе… Мчаться и мчаться не останавливаясь, прочь от любого факс-узла…
– Кому же этого захочется? – искренне поразился гость.
Спутница молча смотрела на него несколько мгновений.
– Тебе что, совсем не любопытно? Как там, вдали?
Даэман обмахнул жилет, стряхивая несуществующие крошки.
– Не будь глупышкой, дорогая. Нашла о чем ломать голову… Ну что там хорошего? Сплошные дебри. Ни единой души. Все, кого я знаю, живут не дальше пары миль от факс-узлов. И потом, мне совсем не нравятся тиранозавры.
– Тиранозавры? – сказала Ада. – В нашем лесу? Ерунда. Мы здесь отродясь их не видели. Кто тебе мог такое наболтать, кузен?
– Ты, милая. В прошлый раз, когда я гостил у вас. Примерно с пол-Двадцатки назад.
Девушка затрясла головой:
– Так я тебя, наверное, дразнила.
Собиратель обдумал ее слова, вспомнил, как тревожился все эти годы, скольких ночных кошмаров стоило ему решение вернуться в Ардис-холл, и насупился.
Словно прочитав мысли мужчины, Ада беспечно улыбнулась:
– А тебя никогда не удивляло, кузен, с чего бы постлюдям ограничивать нашу расу ровно до миллиона человек? Почему не миллион один, не девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять? А?
Даэман совсем растерялся. Трудно угнаться за ходом мыслей этой девушки: то у нее на уме детский джинкер из Потерянной Эпохи, то динозавры, то население Земли, которое… собственно… никогда и не менялось. К тому же гостя нисколько не радовали назойливые напоминания о близком родстве с хозяйкой. Ведь как ни
Страница 28
крути, древние предрассудки порой становились препятствием для интимных отношений между кузенами.– Лично я полагаю, что подобные праздные размышления – прямая дорога к несварению желудка, особенно в такой чудесный день, милая. Не поговорить ли нам о чем-нибудь более приятном?
– Хорошо. – Красавица осияла собеседника самой радужной улыбкой. – Почему бы нам не спуститься к другим гостям перед ленчем и отъездом на литейную площадку?
На сей раз девушка первой ступила на лестницу.
Летучие сервиторы подали завтрак на северном внутреннем дворике. Даэман любезно поболтал с молодыми гостями – оказалось, еще несколько человек прибыли нарочно ради вечернего «литья», что бы ни подразумевалось под этим дурацким словом. После еды многие расположились на кушетках в доме или же отыскали удобные шезлонги в тенистой долине и прилегли, надев на глаза туринские пелены. Ну, эта волынка продлится не меньше часа, смекнул коллекционер и решил прогуляться вдоль деревьев, лениво глядя по сторонам в поисках интересных бабочек.
У подножия холма к нему присоединилась Ада:
– А ты что же, не смотришь турины, кузен Даэман?
– Нет, – ответил он чуть более нервно, чем собирался. – Конечно, почти за декаду привыкнешь и не к такому, хотя, по-моему, это излишество. Ты ведь тоже не увлекаешься, милая?
– Когда как, – отозвалась девушка, игриво покручивая персикового цвета зонтик от солнца. Мягкие отсветы ложились на ее белое лицо и придавали коже соблазнительной живости. – Время от времени слежу за событиями… Наверно, я просто слишком занята, чтобы сходить с ума, как остальные.
– Это точно – сходить с ума, – поддакнул собеседник.
Остановившись в тени огромного раскидистого вяза, Ада опустила и закрыла зонт.
– Но ты пробовал хоть раз?
– Да, пожалуй. В середине моей второй Двадцатки это был последний крик моды. Вот я и… хватил удовольствия через край. – Мужчина так и не сумел скрыть отвращения в голосе. – С тех пор – никогда.
– Не переносишь жестоких сцен, братец?
Даэман пожал плечами:
– Скорее не люблю подменять настоящую жизнь вымыслом.
Хозяйка тихонько рассмеялась:
– Ты говоришь совсем как Харман. У вас двоих много общего.
Гостя замечание настолько выбило из колеи, что он лишь сердито разворошил концом трости упавшую листву.
Ада взглянула на солнце, вместо того чтобы активировать функцию времени на запястье.
– Им уже пора подниматься. Один час под повязкой равняется восьми часам обыкновенных переживаний.
– Ага, – откликнулся Даэман, гадая, случайно ли в устах этой девушки даже избитая фраза прозвучала двусмысленной насмешкой. Впрочем, всегдашнее выражение лица хозяйки – учтивое, однако с озорными искорками в глазах – не давало разгадки.
– Скажи, а это самое «литье», оно… надолго затянется?
– По плану-почти до утра.
Гость изумленно моргнул.
– Мы что же, разобьем палатки на берегу реки или где там еще? Да?
Интересно, возрастут ли его шансы провести ночь с Адой под покровом звездного неба и колец.
– Еды хватит всем, кто пожелает остаться на площадке до рассвета, – успокоила девушка. – По словам Ханны, зрелище обещает быть очень живописным. Но большинство из нас вернется в особняк после полуночи.
– А вина и другие напитки там собираются подавать?
– Обязательно.
Теперь уже улыбнулся Даэман. Пусть себе прочие гости тешатся живописными зрелищами, а у него другие планы. Для начала – незаметно подливать хмеля в чашу красавицы, поддерживая «необыкновенную» беседу и со всем соглашаясь, потом проводить девушку домой (если повезет и если он подсуетится, то они поедут наедине в маленькой двуколке), поразить ее неслабыми мужскими чарами… В общем, еще чуть-чуть удачи – и дело в шляпе. Нынешней ночью ему не придется грезить о женщинах.
Ближе к вечеру сервиторы ненавязчиво собрали десятка два с лишним гостей, которые, находясь под впечатлением от увиденной туринской драмы, без умолку болтали о каком-то Менелае, получившем отравленную стрелу в бок. Постепенно кавалькада одноколок и дрожек потянулась на «литейную площадку». Бесстрастные войниксы-охранники потрусили вслед. Правда, коллекционер, хоть убейте, не мог понять, к чему подобная осторожность, если в лесу нет ни единого тиранозавра.
Не без помощи небольшой военной хитрости Даэман оказался в той же одноколке, что и хозяйка. Всю дорогу Ада показывала ему необычные деревья, узкие долины и ручьи, пока повозка с мерным гудением и постукиванием катилась по двухмильной пыльной дороге вниз к реке. Собиратель бабочек занял на красной кожаной скамеечке немного больше места, чем требовала его приятная полнота, – и в награду ежеминутно чувствовал по пути крепкое бедро девушки.
Когда повозка перевалила за гребень известнякового холма, оказалось, что местом назначения была не сама река, но ее приток, тихая заводь шириной в сотню ярдов с широкой отмелью, – чем-то вроде пляжа. Высокое, ненадежное сооружение из бревен, ветвей, обыкновенных и винтовых лесенок, желобов и рамп (Даэману нелепая конструкция напомнила недоде
Страница 29
анную виселицу, хотя настоящих виселиц ему не приходилось видеть) громоздилось наполовину под водой, наполовину на желтом песке невдалеке от острова, заросшего папоротником и саговниками. Их густые заросли то и дело взрывали шумные стайки летучих рептилий или мелких пташек, голосивших на всю округу. Молодой гость лениво подумал, водятся ли на острове бабочки.Зеленое возвышение над пляжем заполнили цветастые шелковые палатки, шезлонги и длинные накрытые столы. Хлопотливые сервиторы летали туда-сюда, иногда зависая над головами прибывших гостей.
Даэман узнал некоторых из работников, суетящихся на чудных подмостках: на верхней площадке Ханна, с красной банданой на голове, связывала части конструкции. Двадцатью футами ниже сумасшедший Харман, чей потный полунагой торс поражал великолепным загаром, поддерживал огонь в топке. Вверх и вниз по лестницам сновала молодежь, перетаскивая песок, ветки и круглые камни. В глинобитных внутренностях сооружения бушевало пламя, выбрасывая снопы ярких искр в синеву вечереющего неба. Действия добровольных рабочих – наверняка друзей и подруг юной хозяйки – казались вполне осмысленными, хотя собиратель бабочек не мог представить, зачем вообще нужна гора из палок, песка, огня и глины.
Подлетевший сервитор предложил гостю выпивку. Тот принял бокал и отправился на поиски свободного шезлонга.
– Вот это – купол, – объясняла Ханна чуть позже тем же вечером. – Мы трудились над ним целую неделю: сплавляли материалы вниз по реке на каноэ, резали и связывали ветки.
С чудесным обедом было уже покончено. Солнечный свет еще догорал на вершинах прибрежных холмов, но долина погружалась в сумерки. Жаркие искры метались и улетали в темнеющий небосвод, к ярко пылающим кольцам. Шумно дышали кузнечные мехи, и печь оглушала гостей своим ревом. Даэман принял у сервитора напиток – не то восьмой, не то десятый за вечер – и предложил Аде следующий бокал. Та лишь покачала головой, прежде чем снова обратить все внимание на подругу.
– Итак, связав некое подобие корзины, мы намешали из песка, бентонита и воды огнеупорную глину и покрыли ею центр печи. Как? Вначале скатали из вязкой массы шарики, потом завернули их в листья, дабы не пересохли раньше времени, и аккуратно выложили необходимую поверхность. Вот почему деревянный купол не загорается.
Чушь какая-то, подумал собиратель. Сперва громоздят большую кучу дров, а после разводят огонь, да еще боятся, чтобы не вспыхнуло. Что они тут, с ума посходили?
– В эти несколько дней, – продолжала Ханна, – мы только поддерживали пламя и заделывали прорехи в печи – там, где занималось. Потому-то и строили возле реки.
– Потрясающе, – буркнул Даэман и пошел искать новые напитки, пока девушка в красной бандане и ее дружки, особенно несносный Харман, продолжали гудеть о своем, отпуская бессмысленные словечки вроде: «коксовый слой», «воздуходувка», «фурма» (небольшая такая дырка для вентиляции, возле которой молоденькая женщина по имени Эмма раздувала кузнечные мехи), «зона плавки», «формовочная смесь», «летка», «окалина». Речи этих дикарей почти оскорбляли слух коллекционера.
– Настала пора проверить наше детище в действии! – провозгласила Ханна одновременно измученным и восторженным голосом.
Гости заахали, отступая от реки. Молодые люди вместе с ненавистным «именинником» засуетились как шальные. К небу взметнулись новые столпы искр. Ханна бросилась на верхушку купола, а Харман следил за огненной печью и покрикивал на остальных. Эмма надрывалась на мехах, пока не лишилась последних сил и худой парень Лоэс не подменил ее. Даэман вполуха слушал объяснения Ады, которая, задыхаясь от восторга, плела что-то про «закаленный шлак», в то время как языки пламени ревели сильнее прежнего. Коллекционер подумал – и отошел еще футов на пятьдесят.
– Температура – две тысячи триста градусов! – проорал Харман.
Стройная девушка в красной повязке утерла пот со лба, поработала над куполом и молча кивнула. Собиратель бабочек размешал свой напиток. Интересно, надолго эта волынка? Скоро ли одноколка повезет их вдвоем с Адой в Ардис-холл?
Внезапно раздался непонятный шум. Даэман поднял глаза, ожидая увидеть несуразное сооружение в страшном зареве, а Ханну и Хармана – полыхающими, будто соломенные куклы. Он немного ошибся, хотя девушка и впрямь сбивала одеялом язычки огня, охватившего лестницу. Сумасбродка отгоняла сервиторов и даже войникса, поспешивших на помощь, а ее друзья как ни в чем не бывало пробили «летку» и выпустили наружу поток желтой лавы, которая устремилась по деревянным желобам на пляж.
Кто-то из гостей ринулся посмотреть, однако громкие окрики Ханны и сильный жар отбросили любопытных назад.
Грубо сколоченные желоба задымились, но все-таки не вспыхнули. Красновато-желтый металл потек из купола в деревянную мульду в виде креста, врытую в песок.
Подружка Ады кубарем скатилась по лестнице – помогать имениннику открывать «летку». Чокнутая парочка заглянула в смотровую щель, поковыряла другое отверстие, потом, взявшись за руки, спр
Страница 30
гнула на песок и побежала проведать литейную форму.За ними потянулись еще смельчаки. Даэман побрел следом, поставив пустой бокал на поднос подлетевшего сервитора.
У реки было довольно прохладно, и все же в лица гостей ударил жар от мерцающей красным лавы, которая застывала в крестообразной мульде.
– И что это значит? – громко спросил собиратель. – Какой-то религиозный обряд или вроде того?
– Нет, – отозвалась Ханна, вытирая банданой запотевшее, покрытое сажей лицо и улыбаясь точно полоумная. – Это первая бронза, выплавленная за… сколько, Харман? За тысячу лет?
– Возможно, за три тысячи, – тихо ответил тот.
Толпа зашушукалась и разразилась аплодисментами.
– А какой в этом прок? – расхохотался коллекционер.
Полуголый загорелый старик, доживающий свой последний год, посмотрел молодому человеку в глаза:
– Проку здесь не больше, чем в новорожденном младенце.
– Вот и я говорю, – подхватил Даэман. – Столько же гама, проблем и вони.
Никто не обратил внимания на его слова. Ада бросилась обнимать Хармана, Ханну и других рабочих, как если бы они в самом деле совершили нечто стоящее. Вскоре именинник с девушкой вновь полезли на купол, принялись заглядывать в отверстия и постукивать по глине железками. Ого, приуныл коллекционер, похоже, действо только начинается.
Внезапно ему приспичило. Пойти, что ли, в уборную в крытом тенте? А впрочем… Заразившись варварским духом, царящим вокруг, Даэман решил справить нужду прямо на свежем воздухе. Он пошагал к границе темного леса, якобы вслед за ярким порхающим монархом. Собиратель, конечно, и прежде встречал бабочек этого вида, но чтобы в такое время года и суток? Вот коллекционер беззаботно миновал последнего войникса и вошел под сень вязов и саговников.
Позади кто-то, кажется сама Ада, окликнул его с берега, однако Даэман уже расстегнул штаны и не желал, чтобы его приняли за невоспитанного хама. Поэтому он не стал отвечать, а углубился во мрак леса. Через минутку можно будет вернуться.
– А-а-а-аххх, – выдохнул Даэман, глядя на оранжевые крылья в десяти футах над собой, пока струя дымящейся урины барабанила по темному стволу.
Гигантский аллозавр, тридцати футов от носа до кончика хвоста, с грохотом явился из чащи, пригибаясь под ветками.
У Даэмана еще было время, чтобы развернуться и удариться в бегство, как есть. Вместо этого он вскрикнул, застегнул брюки на все пуговицы (разврат развратом, но надо же и приличия соблюдать) и замахнулся на врага тяжелой деревянной тростью.
Аллозавр сожрал палку вместе с рукой, вырванной из плеча. Собиратель бабочек завизжал и завертелся в фонтане собственной крови.
Чудовище повалило человека ниц, оторвало другую руку, подбросило ее в воздух и проглотило, точно лакомый кусочек. Огромная когтистая лапа прижала несчастного к земле. Хищник наклонил ужасную голову и небрежно, почти играючи, перекусил Даэмана пополам. Послышался хруст ребер и позвоночника. Верхнюю часть динозавр жадно заглотил целиком, после чего взялся за нижнюю. Во все стороны полетели кровавые куски плоти: можно было подумать, исполинский пес поедает крысу-великана.
Пара войниксов подоспела и прикончила дикую тварь, но гости уже заторопились к факсам.
– Боже мой! – воскликнула Ада, замершая у толстого дерева.
– Ну и дела, – хмуро промолвил Харман, делая знак прочим гостям, чтобы не приближались. – Разве ты не велела ему держаться поближе к войниксам? Не говорила о динозаврах?
Хозяйка прижала руку ко рту.
– Он спрашивал про тиранозавров… Ну, я и сказала, что они здесь не водятся.
– По крайней мере честно, – произнес именинник.
Глиняная печь за их спинами ревела и плевалась искрами в темное небо.
9. Илион и Олимп
Афродита превратила меня в лазутчика. Известно, как поступают со шпионами смертные. А что сделают боги с жалким схолиастом? Можно лишь догадываться. Хотя нет, лучше не надо. И ведь ничего не поделаешь. Вчера я стал секретным агентом ее величества богини любви.
Утро нового дня. Квант-телепортировавшись с высот Олимпа, Афина перевоплощается в троянского копьеборца Лаодока и отправляется на поиски Пандара, Ликаонова сына. С помощью даров Музы квитируюсь следом. Вибрас превращает меня в Эхепола, который тайно продолжает следить за светлоокой дщерью Зевса.
Кстати, с чего это вдруг я выбрал этого младшего капитана? Часы воина уже сочтены. Если Афина и в самом деле убедит Лаодока нарушить перемирие, то, согласно Гомеру, несчастный троянец первым получит аргивскую пику в череп. Ну да ладно, к тому времени я с превеликим удовольствием верну мистеру Эхеполу позаимствованное тело и личность.
В поэме передышка наступает сразу после того, как Афродита помешала Парису и Менелаю закончить поединок, но в нашей войне соперники пытались сразиться годы тому назад. Здесь все намного проще: какой-то посол царя Приама повстречался с ахейским вестником. Стороны выработали взаимное соглашение о перерыве на время пира, жертвоприношений или обычного десятидневного погребения, что-то в этом духе. У этих
Страница 31
реков и троянцев религиозные торжества случаются чаще, чем у индусов двадцать первого столетия, да и светских поводов для отдыха больше, чем у американских почтальонов. И когда они вообще успевают мочить друг друга?С той поры как я дал обет восстать против воли богов (а сам еще сильнее заплясал на ниточках, рыночная марионетка!), вот что меня занимает: насколько быстро и ощутимо ход событий способен сменить наезженную колею истории, рассказанной Гомером? Мелкие несоответствия в прошлом без труда объясняются желанием поэта втиснуть важнейшие эпизоды многолетней войны в короткий отрезок десятого года. Но речь не о них. Что, если все и впрямь пойдет по-иному? Если я заявлюсь в ставку… скажем, Агамемнона и проткну вот этим копьем сердце владыки? (Ведь даже в руках обреченного бедняги оружие остается оружием, не правда ли?) Олимпийцы могут многое, однако им не под силу вернуть к жизни погибшего человека (или даже бессмертного, простите за каламбур).
«Да кто ты такой, чтобы перечить самой Судьбе?» – вякает внутри писклявый такой, благоразумненький голосок, которому доктор философии следовал большую часть своей настоящей жизни.
«Томас Хокенберри, вот кто! – заявляет ему в ответ новое, пусть и не столь цельное Я. – И мне опротивели пустоголовые качки-кровопийцы, назвавшие себя богами».
Пробираюсь поближе к Пандару. Беседа этого надутого болвана – хотя и отменного лучника – с Афиной/Лаодоком интересует уже не просто схолиаста Хокенберри, а наемного лазутчика. Обращаясь как воинственный троянец к такому же троянцу, дочь Зевса распаляет его тщеславие, уподобляет первому из лучников Аполлону, сулит несказанную милость Париса, дождь бесценных подарков – и все за один удачный выстрел.
Пандар заглатывает наживку с крючком и грузилом. «Так говоря, безрассудного воспламенила», – описал этот миг один из моих любимых переводчиков. Укрывшись за щитами друзей, заказной убийца ладит длинный лук.
Исследователи античности, особенно «Илиады», веками спорили о том, использовались ли в Троянской войне отравленные стрелы. Большинство схолиастов, включая меня, с пеной у рта доказывали обратное: как же, благородные герои, кодекс чести… Чушь. Древние греки не ангелы. А вы думаете, почему даже пустяковые раны в поэме сплошь и рядом приводят к быстрой мучительной смерти?
Зазвенела тетива. Отличный выстрел, лучше и желать нельзя. Провожаю стрелу взглядом: описывая широкую дугу в сотни ярдов, она летит точнехонько в рыжеволосого царского брата. Менелай стоит на самом виду, вместе со своими воинами наблюдая за переговорами вестников на «ничьей» земле. Вот-вот острый наконечник вопьется прямо в грудь… Если, конечно, какое-нибудь греколюбивое божество не вмешается.
Да, так и есть.
Особым, измененным зрением я замечаю, как Афина, вырвавшись из тела Лаодока, квитируется к жертве и – кто бы сомневался, ведь Олимпийцы обожают вести двойные игры! – спасает красавчика от гибели, на которую сама же обрекла, пытаясь развязать новое сражение. С ног до головы окутанная магией, невидимая ничьему взгляду богиня взмахом руки отклоняет стрелу. Словно заботливая мать, отгоняющая муху от спящего сына. (Кажется, это сравнение придумано не мной. Впрочем, не знаю: я уже столько лет не читал «Илиаду»…)
И все же выстрел попадает в цель. Менелай кричит от боли и падает на землю. Стрела торчит у него из живота, чуть повыше паха. Неужели Афина оплошала?
В рядах смятение. Послы Приама торопливо скрываются за спинами троянских лучников, ахейские же переговорщики стремглав бросаются под защиту греческих щитов. Агамемнон прерывает объезд войск (полагаю, не случайно приуроченный к следующему утру после Ахиллесова мятежа) и является на место трагедии, чтобы застать брата корчащимся на земле, в окружении подчиненных и младших военачальников.
Нацеливаю в их гущу короткий жезл, напоминающий по виду щегольскую трость троянского капитана, однако не принадлежащий ему. На самом деле это обычное снаряжение схолиаста, остронаправленный микрофон. Очень удобная штука, усиливает звук на расстоянии до двух миль и передает его в мизерные наушники, которыми я привык пользоваться в долинах Илиона.
А между тем царь толкает чертовски трогательную прощальную речь. Обнимая плечи и голову Менелая, сын Приама распространяется в том духе, что, мол, обрушит ужасную, жестокую месть на троянцев, сгубивших доблестного героя, и тут же начинает сокрушаться о том, как, несмотря на его, Агамемнона, кровавое возмездие, ахейцы падут духом, прекратят осаду и уплывут себе в черных кораблях по домам. И правда, чего сражаться-то, спасая чужую жену, когда ее муж-рогоносец мертв? Менелай громко стонет, а царственный владыка продолжает играть в предсказателя: дескать, скончаешься ты, милый брат, на вспаханных полях невзятого Илиона, истлеешь в чужой земле, на радость троянским червям, так и не выполнив миссии. М-да, веселый мужик. Знает, чем утешить умирающего.
– Э-э, погоди! – мычит несчастный сквозь стиснутые зубы. – Не спеши меня хоронить, старший брат. Рана не опасна
Страница 32
видишь? Стрела прошла через бронзовый пояс и угодила в рукоять любви; хорошо хоть не в яйца или в живот.– А, ну да.
Агамемнон хмуро глядит на место, задетое стрелой. Он почти разочарован, однако держит себя в руках. Еще бы, такая речь коту под хвост. Судя по выражению лица, Приамид готовил ее заранее и не один день.
– Да, но стрела отравлена, – хрипит Менелай, будто утешая брата.
Взмокшие, спутанные волосы раненого вываляны в траве: золотой шлем укатился при падении. Агамемнон вскакивает, роняет беднягу на землю – не подхвати парня верные капитаны, тот бы здорово ударился, – кличет своего вестника Талфибия и велит ему позвать Махаона, сына Асклепия. Это личный доктор Приамида, причем отлично знающий свое дело: говорят, он перенял мастерство у дружелюбного кентавра Хирона.
Поля битвы мало чем отличаются друг от друга. Очнувшись от первого шока, павший герой начинает визжать, ругаться и плакать от боли, разбегающейся по членам. Друзья беспомощно, без пользы толпятся рядом. Появляется врач с помощниками, отдает приказы, извлекает из рваной раны отравленный бронзовый наконечник, отсасывает яд, накладывает чистую повязку, и все это время Менелай вопит как свинья под ножом мясника.
Поручив несчастного заботам лекаря, Агамемнон отправляется воодушевлять войска на битву. Не сказать, чтобы злые, угрюмые, грозные ахейцы нуждались сейчас в каких-либо призывах. Даже отсутствие Ахиллеса не охладило их пыл.
Спустя двадцать минут после злонамеренного выстрела Пандара перемирие уже забыто. Греки наступают на троянские фаланги, растянувшиеся на две мили вдоль берега. Две мили грязи и крови.
Кстати, пора бы вернуть Эхеполу его тело, пока сукин сын не получил медной пикой в лоб.
Я очень смутно помню свою настоящую жизнь на Земле. Не знаю, была ли у меня жена, дети, в каком городе я жил… Так, всплывают в голове какие-то размытые картинки: уставленный книгами кабинет, где я читал и готовился к лекциям, маленький колледж на западе центрального Нью-Йорка – кирпичные и каменные здания на холме, откуда открывался чудесный вид на восток. Иногда я задумываюсь: может, потому-то бессмертные и не позволяют нам, схолиастам, существовать слишком долго, из-за этих «лишних» воспоминаний, возвращающихся с годами? По крайней мере я тут – самое старое исключение.
Порой перед глазами встают знакомые аудитории, лица студентов, споры за овальным столом… «А почему Троянская война тянулась так долго?» – спрашивает одна из новеньких слушательниц. Меня так и подмывает ответить ей, выросшей в мире быстрой пищи и молниеносных боев – то есть «Макдональдса», войны в Заливе и международных террористов, – что древние греки не видели смысла в спешке ни на поле битвы, ни за хорошим обедом. Но класс внимательно ждет, и я пускаюсь в объяснения. Рассказываю, сколько значило сражение для героев той эпохи, его так и называли – charme, представляете? От глагола charo – «ликую». Потом я зачитываю отрывок из поэмы, где Гомер описывает противников словами charmei gethosunoi, «торжествующие в сече». И еще знакомлю студентов с понятием aristeia, что означает поединок или сражение небольших групп, в котором каждый мог показать, чего стоит. Древние очень ценили подобные стычки; самые большие битвы частенько прекращались, когда подворачивалась возможность поболеть за прославленных героев. «Значит, типа, вы хотите, типа, сказать, – запинается девица, демонстрируя образец той ужасной неопрятной речи, которая, будто вирус, поголовно поразила американскую молодежь в конце двадцатого столетия, – что война, типа, была бы короче, если бы они, типа, не останавливались ради, типа, ареста-как-его-там?» – «Совершенно верно», – вздыхаю я, бросая тоскливый взгляд на настенные часы Гамильтоновского колледжа.
И знаете, пронаблюдав целых девять лет за этим-как-его-там в действии, я могу лишь повторить свои слова. Да, шут возьми, не будь aristeia столь приятна троянцам и аргивянам, этой долгой, безнадежно долгой осаде давно пришел бы логический конец. Беда в том, что даже самый искушенный американец после длительного путешествия, например, по Франции всей душой рвется назад, к гамбургерам и поп-корну, в мир быстрой еды или, в моем случае, быстрых войн. Парочка бомбовых ударов, воздушный налет, вой сирен, трах-тарарах и – «аста ла виста, беби», живо домой, к Пенелопе.
Но сегодня я думаю иначе.
Эхепол – первый из троянских воинов, павший в этом сражении.
Получив обратно свое тело, герой пошатывается на ногах и несколько мгновений туго соображает. Может, поэтому, когда враждебные рати сходятся, он так медленно и неуверенно поднимает копье? Приятель Ахиллеса, Несторов сын Антилох оказывается проворнее и бьет первым. Бронзовый наконечник ударяет в гребень косматого шлема и пронзает череп Эхепола. Правый глаз лопается, мозги вытекают сквозь зубы серой кашей. Троянец валится в пыль, будто могучий срубленный тополь, как любил говаривать Гомер.
Тут же разгорается обычное «жаркое дело», которое до сих пор не перестает изумлять меня. Как бы вам
Страница 33
бъяснить? Троянцы и греки дерутся прежде всего ради славы, это верно. Однако не только ради нее, родимой. Кровопролитие – их профессия, а боевые трофеи – зарплата. Львиную долю чести и добычи в битве доставляют воину доспехи убитых. Завладеть искусно выполненным, пышно украшенным оружием врага (а также его щитом, поножами, поясом и нагрудными латами) для античного героя – все равно что индейцу из племени сиу завладеть сотней вражеских скальпов. И даже гораздо круче. Доспехи многих сработаны из дорогой бронзы, а самые важные чины вообще носят чеканное золото, роскошно убранное самоцветами.Короче говоря, закипает бой за латы Эхепола.
Елефенор, сын Халкодонта, пробивается вперед, хватает павшего за лодыжки и тащит окровавленный труп за собой, не обращая внимания на мелькающие копья, звон мечей и грохот щитов. Я наблюдал за доблестным ахейцем годами, в лагере и небольших стычках. Должен заметить, динозавроподобное имя ему вполне подходит. Видели бы вы этого великана: широченные плечи, могучие руки, сильные бедра. Среди бойцов Агамемнона он, конечно, не самый заметный, однако задира еще тот. Елефенор, тридцативосьмилетний – с прошлого июня – начальник абантов и владыка Эвбеи, отходит за спины воюющих товарищей и принимается раздевать холодное тело.
Троянский герой Агенор, сын Антенора и отец Эхеклеса – и того и другого я встречал на улицах Илиона, – прорывает линию вражеской обороны, видит громилу, склонившегося над убитым Эхеполом, делает выпад и вонзает медную пику в неосторожно открытый бок великана. Слышится треск ребер и звучное хлюпанье. Прежде чем рухнуть, Елефенор изрыгает поток крови. Троянцы кидаются в бой как волки и отбивают ахейскую атаку. Тут уже сам Агенор начинает срывать со своей жертвы пояс, поножи и нагрудную пластину, пока его товарищи оттаскивают полуобнаженного Эхепола из-под стрел и копий.
Вокруг погибших разворачивается настоящее сражение. Вот ахеец по имени Аякс, прозванный Большим Аяксом или Теламонидом – не путайте с Малым Аяксом, начальником локров, – прорубается вперед и, спрятав меч в ножны, вонзает пику в грудь юного Симоесия, который храбро выступил, чтобы прикрыть отступающего Агенора.
Всего лишь неделю назад, в тихом парке крепкостенного Илиона, я в образе троянца Сфенела выпивал с Симоесием и травил непристойные байки. Шестнадцатилетний парнишка, который и женат-то не был, да что там, не знал ни единой женщины, рассказывал об отце Анфемионе, о том, как получил свое имя по названию речки Симоент, протекающей вблизи его скромного дома в миле от стен города. Симоесию не исполнилось и шести лет, когда на горизонте впервые показались черные корабли ахейцев. Отец ни в какую не хотел пускать чувствительного мальчика на войну и лишь несколько недель назад уступил желанию сына. Молодой человек признался мне, что боится не самой смерти; его страшила мысль о том, что он умрет, так и не коснувшись женской груди, не изведав первой любви.
Большой Аякс издает воинственный вопль и бросает копье. Выбив щит из рук юного троянца, наконечник вонзается чуть повыше правого соска. Оружие раздробляет лопатку, и целый фут бронзы выходит из покалеченной спины наружу. Колени парнишки подгибаются; он изумленно смотрит на убийцу, а затем на древко, торчащее из груди. Тяжелая сандалия Теламонида опускается на лицо Симоесия. Большой Аякс небрежно вырывает копье; мальчик беспомощно валится ниц на обагренную кровью землю. Предводитель локров колотит по нагрудной пластине и громким ревом призывает своих людей в наступление.
Троянец Антиф бросает в Аякса пику с расстояния в каких-то двадцать пять футов, но промахивается и попадает в ахейца Левка – тот как раз помогает Одиссею вынести из-под обстрела погибшего товарища. Копье вонзается Левку в пах и выходит через анальное отверстие, выбросив наружу длинные завитки красно-серых кишок. Бедняга валится на мертвого Эхепола; к несчастью, сам он еще жив и какое-то время мучительно извивается, пытаясь вытащить бронзовый наконечник. Однако вместо этого вываливает себе на колени последние внутренности. Левк не переставая кричит и судорожно хватает свободной рукой ладонь Одиссея, выпачканную в крови. Наконец несчастный ахеец испускает дух, глаза его стекленеют. Правый кулак застывает, сжимая злополучное копье, а левая длань накрепко стискивает запястье друга. Одиссей высвобождается из мертвой хватки и оборачивается на вражеские ряды. Его глаза бешено сверкают из-под бронзового шлема, выискивая цель. Какую угодно цель. Сын Лаэрта почти наугад швыряет пику и сам кидается следом. В троянских рядах возникает брешь, в которую немедленно устремляются ахейцы.
Удар Одиссея поражает Демокоона, приходящегося побочным сыном илионскому царю Приаму. Девять лет назад я участвовал во встрече этого молодого человека, по своей воле прибывшего защищать стены Трои. Все, естественно, уже знали: царь нарочно отправил юношу на южный берег Геллеспонта править знаменитыми конюшнями в Абидосе, чтобы удержать подальше от глаз ревнивой супруги и законных детей. Абидосские же
Страница 34
ебцы слыли самыми быстроногими и выносливыми на свете, поэтому парень с гордостью носил имя конеборца, заслуженное в столь раннем возрасте. Демокоон оборачивается на грозный клич Одиссея, но в этот миг острая пика сбивает юного защитника Илиона с ног, пробивает левый висок, проходит насквозь и пригвождает размозженный череп к опрокинутой колеснице. Короче говоря, Приамов сын так и не понял, что ему ударило в голову.Теперь уже троянцы отступают по всей линии, отброшенные назад яростью Одиссея и Большого Аякса; если удается, забирают убитых с собой, если нет – бросают так.
Величайший герой Илиона, честнейший из мужей Гектор спрыгивает с командирской колесницы, потрясая пикой и мечом, и призывает товарищей непреклонно держаться. Однако даже он подается назад под неистовым натиском противника. Все, что остается доблестному воину, – это требовать порядка при отступлении. Троянцы отчаянно дерутся, рубятся и мечут копья, но отходят.
Я активизирую вибрас и, превратившись в илионского копьеборца, пячусь быстрее остальных. Пусть лучше окрестят трусом, главное – не попасть под удар. Где-то впереди, за спинами ахейцев, замечаю невидимую для прочих людей Афину; вскоре к ней присоединяется Гера. Раньше я бы и сам «отвел глаза» воюющим и пробился бы поближе к богиням. Просто бой разгорелся так внезапно и с такой свирепостью… Я и опомниться не успел, как очутился в рядах отступающих. Теперь остается уповать на усиленное технологиями бессмертных зрение и остронаправленный микрофон.
Неожиданно воздух густеет, и все вокруг замирает. Кровь в человеческих жилах прекращает бег, бронзовые пики зависают, не завершив полета. Те, кому жить еще считанные секунды, получают отсрочку приговора, о которой, к сожалению, никогда не узнают. Гаснет любой звук, обрывается любое движение.
Боги снова решили поиграть в игрушки со временем.
На поле битвы недалеко от Гектора квитируется сам «сребролукий» в пышной колеснице. Следом появляется Арес; с минуту поспорив с Афиной и Герой, он перелетает через головы окаменевших воинов и приземляет колесницу рядом с Аполлоновой. Тут же ниоткуда возникает Афродита, бросает молниеносный взгляд в мою сторону, – а я, разумеется, прикидываюсь таким же замерзшим, что и прочие, – улыбается и начинает совещаться со своими троянолюбивыми союзниками, Аресом и Аполлоном. Краешком глаза вижу, как богиня любви оживленно жестикулирует и указывает на поле сражения; в этот миг она напоминает мне Джорджа Паттона, только с большой грудью.
Бессмертные явились, чтобы драться.
Аполлон красиво взмахивает рукой – тишину разбивает грохот, и время возвращается в пыльном вихре сумасшедшего движения. Кровопролитие продолжается уже всерьез.
10. Парижский кратер
Выждав пару дней – самое меньшее, что полагалось после визита в лазарет, – Ада, Харман и Ханна отправились навестить Даэмана. В Парижском Кратере было поздно, темно, промозгло и к тому же, как выяснили гости, выступив из-под крыши факс-узла, накрапывал дождь. Мужчина отыскал крытый ландо, и войникс покатил друзей на северо-запад, мимо разрушенных домов, вдоль высохшего русла реки, усеянного белыми черепами.
– Никогда здесь не бывала. – Ханна поежилась.
Молоденькая женщина, которой оставалось два месяца до первой Двадцатки, терпеть не могла большие города, а ПК с его двадцатью пятью тысячами полупостоянных жителей относился к самым населенным узлам на Земле.
– Вот почему я и выбрала этот порт, – откликнулась Ада. – Он достаточно далек от места, где обитает Даэман. Думаю, стоит потратить время, чтобы насладиться здешней древностью.
Подруга с сомнением кивнула. Ряды унылых зданий из камня и стали, одетые в вездесущий пластик, поблескивали под дождем, уставясь на мир пустыми окнами. По темным улицам деловито летали сервиторы и светопузыри, по углам недвижно стояли безмолвные войниксы, и только люди почти не встречались. Хотя, конечно, как заметил Харман, в десять вечера даже в мегаполисе вроде Парижского Кратера ложатся спать.
– Ого! А вот это уже интересно! – воскликнула Ханна, указывая на грандиозное сооружение, вздымающееся к небесам.
Мужчина кивнул:
– Начало Потерянной Эпохи. Символ тех лет и того человечества. Некоторые считают эту штуку ровесницей ПК, а то и самого города, что находился здесь раньше.
– Интересно, – повторила девушка.
Чрезвычайно упрощенная статуя обнаженной женщины высотой в тысячу футов казалась выполненной из прозрачного полимера. Голова изваяния то пропадала в облаках, то вновь мелькала в очередном просвете. Строго говоря, на гладком шаре не было даже лица, одна лишь красная зияющая усмешка. Пятидесятифутовые пружины ниспадали на плечи черными локонами. Женщина стояла, широко расставив могучие ноги, ступни которых терялись где-то во мраке между домами, а внутри одной ляжки спокойно разместился бы весь Ардис-холл. В исполинских, арбузоподобных, карикатурных грудях бурлила багряная фотолюминесцентная жидкость. Временами она уходила в низ живота, временами с плеском поднималась к улыбающемуся
Страница 35
лицу и воздетым рукам, заливая рубиновым сиянием верхушки построек вокруг Парижского Кратера.– Как ее называют? – спросила Ханна.
– La putain enorme[11 - Великая блудница.], – откликнулась Ада.
– И что это значит?
– Никому не известно, – промолвил Харман и велел войниксу повернуть налево.
Плавно покачиваясь на ходу, повозка въехала по шаткому мостику на возвышение, бывшее некогда островом посреди реки. Между заросших плющом развалин огромного здания, точно яйцо в каменном гнезде, вырисовывался прозрачный купол в ярких пурпурных бликах.
– Жди тут, – бросил мужчина войниксу и повел девушек прямо под купол.
В самом центре они увидели плиту из белого камня, а за ней – примитивное изваяние нагого мужчины, целящегося из лука. Пол изрезали желоба и сточные канавки.
– Мрамор, – определила Ханна, проведя рукой по гладкой поверхности. – А куда мы попали?
– Святилище Аполлона, – сказал Харман.
– Я слышала об этих новых храмах, – заметила Ада, – но представляла себе какие-нибудь редкие алтари, поставленные в лесу шутки ради.
– Подобных зданий полно и в ПК, и в других крупных городах, – пояснил спутник девушек. – Храмы Афины, Зевса, Ареса – в общем, всех богов из туринской истории.
– А желоба и канавки… – начала Ханна.
– Это для стекающей крови жертвенных овец и прочего скота.
Девушка сделала шаг назад и сцепила руки на груди.
– И что же, люди… убивают животных?
– Нет, – произнес мужчина. – За них это делают войниксы. По крайней мере пока.
Ада застыла на пороге; разбушевавшийся ливень за ее спиной превратил дверной портал в мерцающий пурпуром водопад.
– Любопытно, что здесь было прежде? В Потерянную Эпоху?
– Тоже какой-нибудь собор, – уверенно изрек Харман.
– В честь Аполлона? – Ханна вся напряглась и сжала руки еще сильнее.
– Вряд ли. Среди обломков попадаются куски статуй, однако это не боги, не люди, не войниксы и вроде бы даже не… демоны. Есть такое старинное слово – «горгулья». Знать бы еще, что оно означает…
– Давайте выбираться отсюда, – вмешалась Ада. – Поехали лучше к Даэману.
За рекой сухих черепов, к западу от кратера, здания Потерянной Эпохи увенчивались черными кружевными надстройками из бакикарбона и блестящего под дождем бамбука. Ханна вызвала функцию поиска, и светлый квадратик над левым запястьем девушки повел троицу в нужном направлении: вспыхивал янтарным, красным или зеленым, пока друзья с помощью винтовых лестниц и лифтов поднимались от уровня дороги на уровень мезонинов, оттуда на висячую эспланаду пятью десятками этажей выше городских крыш, и потом уже к жилым отсекам. У перил эспланады Ханна, подобно всем новичкам, остолбенела в изумлении, зачарованно глядя в немигающий алый глаз посреди бездонного черного кратера; Аде пришлось оттаскивать подругу за локоть.
Как ни странно, дверь в обиталище открыл не сервитор, а человек. Женщина, которой на вид было чуть за сорок, представилась Мариной, матерью Даэмана. Назвав себя, гости пошли вслед за ней по коридорам, расписанным в теплых тонах, и вверх по спиральным ступеням, сквозь общие помещения к частным комнатам на стороне кратера. Хозяйка нерешительно замерла у резной махагоновой двери с красивым орнаментом.
– Разумеется, сервитор сообщил о вас. Но сына я пока не предупредила. Он все еще… взволнован после несчастного случая.
– Однако ничего не помнит? – осведомился Харман.
– О, конечно же, нет, – отозвалась Марина. Ада начинала замечать в этой привлекательной женщине с ее рыжей шевелюрой и ладным коренастым телосложением некое сходство с Даэманом. – Хотя вы же знаете, как говорят… клеточная память.
«Правда, клетки уже не те», – подумала Ада. И промолчала.
– Думаете, наш визит обеспокоит его? – осведомилась Ханна, скорее любопытным, чем озабоченным тоном.
Марина грациозно развела руками, словно говоря: «Там посмотрим». Затем постучала в дверь и, услышав приглушенный голос сына, отворила.
Просторную комнату украшали цветастые драпировки, тканые шелковые гобелены и кружевные занавески вокруг спального отсека. Дальняя стена, целиком из стекла, открывалась на личный балкон. Лампы едва горели, зато сразу же за балконом полыхали огни вечернего города и в полумиле, за темным кратером, сияли целые созвездия фонарей, светопузырей и тусклых электрических вспышек. Даэман сидел в кресле у залитого дождем окна, якобы рассеянно любуясь пейзажем. При виде неожиданных гостей он вскинул голову. Потом указал на мягкую мебель, расставленную по кругу. Марина извинилась и вышла. Троица расселась по местам. Через приоткрытые стеклянные двери тянуло свежестью, дождем и влажным бамбуком.
– Мы хотели убедиться, что с тобой все в порядке, – сказала Ада. – И еще я должна попросить прощения за тот случай… Скверная из меня хозяйка.
Даэман слабо улыбнулся, пожал плечами, взглянул на дрожащие ладони и положил их на колени, обтянутые шелком.
– Я мало что помню. Какой-то шум в чаще, запах падали, – да, это тоже, – и сразу же резервуар в лазарете. Сервиторы все рассказали. Забавная
Страница 36
история. Только слишком… омерзительная.Кузина кивнула, склонилась вперед и взяла его за руку:
– Прости меня, Даэман Ухр. Мы уже несколько десятилетий не видели аллозавров, да и войниксы всегда рядом, на страже…
Молодой мужчина нахмурил брови, но не отнял ладонь.
– Мне это не очень помогло.
– Да уж, загадка. – Харман постучал ногтями по рифленым подлокотникам и скрестил ноги. – Просто удивительно. Впервые слышу, чтобы охранники не подоспели на помощь в такой ситуации.
Хозяин поднял на него глаза:
– А что, при вас мутанты частенько нападали на людей?
– Я не об этом.
– Еще раз прости, – произнесла Ада. – Войниксы вели себя необъяснимо, хотя их ошибка не снимает вины с меня. Я сожалею о твоем испорченном вечере. Полагаю, ты сильно расстроен.
– Если можно так выразиться о человеке, съеденном двадцатитонной тварью, – вяло усмехнулся собеседник, однако еле заметно кивнул, принимая извинения.
Харман пересел на край кресла, сцепил руки и принялся покачивать ими, подчеркивая значимость своих слов.
– Мы не успели кое-что обсудить, Даэман Ухр…
– Космическую посудину? – издевательски хмыкнул тот, оставив вежливую иронию.
Но «старика» оказалось трудно сбить с толку. Крепко сжатые пальцы взлетали и опускались с каждым слогом.
– Именно. Хотя не только… Это наша конечная цель, а для начала… Что угодно, лишь бы летало. Джинкер. Соньер. Ультрасвет. Главное – перемещаться между факс-портами.
Хозяин подался назад под его напором и тоже скрестил руки.
– Почему ты так настаиваешь? И чего вы ко мне-то пристали?
Ада снова коснулась его ладони.
– Даэман, мы с Ханной слышали от разных людей, будто бы месяц назад, на прошлой пирушке в Уланбате, ты упомянул некоего знакомого, который нашел космическое судно и даже летал…
Пару мгновений мужчина смотрел на нее одновременно пустым и пораженным взором. Потом рассмеялся и покачал головой:
– А, ведьма.
– Ведьма? – вскинулся Харман.
Хозяин красиво развел руками, повторяя жест матери.
– Так мы ее окрестили. Забыл настоящее имя. Сумасшедшая. Такое случается… на последней Двадцатке.
Девяностодевятилетний гость пропустил намек мимо ушей.
– А где ты ее повстречал? – спросила Ада.
– Да на прошлом Горящем Человеке. Года полтора назад. Это происходило… в каких-то холодных краях. Я просто перенесся из Чома вместе с друзьями. Признаться, меня никогда не увлекали церемонии Потерянной Эпохи, однако на праздник собралось множество прелестных девушек.
– А ведь и я там была! – воскликнула Ханна с горящими глазами. – Явилось, наверное, десять тысяч посетителей.
Харман извлек из кармана изрядно помятый, пожелтевший лист бумаги и принялся расправлять его на тахте. – А название узла? Девушка помотала головой:
– Это один из полузабытых, пустых. Организаторы выслали код за день до пирушки. Похоже, там никто не живет. Помню каменистую долину, а вокруг – снега. И еще все пять суток светило солнце. Беспрерывно. И царил жуткий холод. Сервиторам пришлось раскинуть огромное поле Планка, расставить повсюду обогреватели, и все равно за пределы долины никого не пускали.
Харман посмотрел на лист, испещренный кривыми линиями, точками, чем-то вроде колдовских рун из древних книг, и ткнул пальцем в самый низ рисунка:
– Вот. Обычно Горящего Человека справляют в Антарктике, в Суходоле.
Даэман непонимающе похлопал ресницами.
– Это карта, над которой я работал пятьдесят лет, – пояснил гость. – Двухмерное изображение Земли с обозначением факс-сети. Я побывал во всех семи узлах Антарктики, но лишь один из них очищен от снега и льда.
Молодому хозяину от этих слов явно не полегчало. Даже Ада и Ханна выглядели сконфуженно.
– Не важно, – отмахнулся Харман. – Суходол действительно подходит под описание. К тому же полярным летом солнце там не заходит круглые сутки.
– Оно и в Чоме не садится, когда на улице июнь, – вставил Даэман, изнывая от скуки. – Может, эти узлы находятся рядом?
– Нет. – Мужчина в летах указал на верх карты. – Я почти уверен, Чом расположен тут, на большом полуострове. Северный, а не южный полюс.
– Полюс? – вымолвила Ада.
– У-у-у, – протянул Даэман, оглядывая троицу. – А я-то принял ту ведьму за сумасшедшую. Оказывается, бывает и хуже.
– А что-нибудь еще она говорила? – не сдавался Харман, слишком увлеченный, чтобы обижаться.
Хозяин устало тряхнул волосами:
– Так, болтовня. Мы все немного перебрали. И не спали пятеро суток, до самой ночи Сожжения. Вздремнешь пару часиков в большой оранжевой палатке – и вперед. Вы знаете, последний вечер всегда завершается оргией…
– Ты услышал разговоры о космическом корабле? – Гость изо всех сил старался проявлять терпение.
Даэман поджал губы.
– Да, какой-то парень, по виду не старше Ханны, то и дело ныл о соньерах, сгинувших после Финального факса. Мол, здорово бы покататься на таком… И тут наша ведьма, которая вообще-то сидела очень тихо, хотя тоже порядком наклюкалась, возьми да и брякни: дескать, остались на Земле и джинкеры, и соньеры, надо ли
Страница 37
ь места знать. Будто бы сама она разъезжает, сколько захочет…– Ну а корабль? – подсказал Харман.
– Сказала, что видела, вот и все. – Молодой человек поморщился и потер виски. – Около музея. Я еще поинтересовался, что такое музей, только она не ответила.
– Почему вы прозвали пожилую даму ведьмой? – не уступал загорелый мужчина.
– Ну, это не я начал, – немного виновато произнес Даэман. – Все так говорили, потому что старуха якобы «пришла на праздник пешком». Представляете? А там ни единого узла вокруг долины, и вдобавок поле Планка…
– Точно, – подтвердила Ханна. – По-моему, я еще ни разу не забиралась так далеко. Жаль, что мы не побеседовали с той женщиной.
– Кстати, и я-то видел ее два раза: в первый день и в последний. Да и то по большей части ведьма не раскрывала рта, если не считать той нелепой болтовни.
– А как ты догадался, что она старая? – мягко спросила Ада.
– Ты имеешь в виду, не беря в расчет ее явный сдвиг по фазе?
– Да.
Собиратель бабочек испустил глубокий вздох.
– Ведьма выглядела старой. Как если бы слишком часто наведывалась в лазарет. – Тут он помрачнел, припомнив собственный визит. – Никогда не встречал более потрепанного человека, чем она. Кажется, у нее даже были эти… борозды на лице.
– Морщины? – ахнула Ханна чуть ли не с завистью.
– Но имя ты не запомнил? – уточнил гость.
– Ага. У костра кто-то из наших называл его, да разве теперь… Понимаете, я столько выпил и так долго не спал…
Харман переглянулся с Адой, набрал в грудь воздуха и выпалил:
– Может, Сэйви?
– Да-да, очень похоже, – обрадовался Даэман. – Сэйви. Чудно?, не как у всех…
Девушки обменялись многозначительными взглядами.
– А что? Это важно? Вы ее знаете?
– Вечная Жидовка, – промолвила Ада.
– Ах, вы про ту легенду! – утомленно улыбнулся хозяин. – Женщина, которая умудрилась прогулять Финальный факс тысячу лет назад и с тех пор в наказание скитается по Земле? Слыхал, слыхал. Хотя разве у нее было имя?
– Сейви, – кивнул Харман. – Ее звали Сейви.
Марина вошла в комнату вместе с парой сервиторов, несущих кувшины с подогретым приправленным вином и бутерброды с сыром на подносе. Неловкую тишину сменила обычная светская беседа за ужином.
– Факсуем прямо с утра, – объявил загорелый мужчина своим спутницам. – В Суходоле мог остаться какой-нибудь след.
– И как мы его отыщем? – Ханна взяла дымящийся бокал обеими руками. – Даэман прав, Горящего Человека отмечали восемнадцать месяцев назад.
– А когда следующий? – полюбопытствовала ее подруга, всю жизнь игнорировавшая ритуалы безумной эпохи.
– Это не известно никому, – откликнулся Харман. – Особый Совет устанавливает нужную дату и уведомляет гостей за несколько дней до начала. Иногда между праздниками проходит два-три месяца. Иногда двенадцать лет. Сам-то я в прошлый раз изучал Средиземный Бассейн, потому и не смог явиться.
– Я хочу с вами, – выдохнул Даэман.
Остальные, в том числе и мать, уставились на него с изумлением.
– Думаешь, ты в состоянии? – усомнилась Ада. Хозяин оставил вопрос без внимания.
– Без меня вы не признаете ведьму… Сейви, даже если отыщете.
– Отлично, – решил Харман. – Мы ценим твою помощь.
– Но факсуем не раньше утра, – поставил условие коллекционер. – Сейчас я слишком разбит.
– Разумеется, – поддакнула кузина и повернулась к своим спутникам: – Ну что, возвращаемся в Ардис-холл?
– Еще чего, – запротестовала Марина. – Переночуете у нас. Наверху есть уютные комнаты для гостей. Мой сын пока не оправился после того… случая и может проспать довольно долго. Вот когда он встанет, тогда и отправляйтесь. Правда, только после завтрака.
– Разумеется, – повторила Ада.
Разница во времени между Ардис-холлом и Парижским Кратером составляла семь часов: там, откуда прибыли гости, еще даже не подавали ужин – однако любой факс-путешественник первым делом учился перестраиваться под местные условия.
– Мы вас проводим. – Марина пошла вперед, указывая путь, и сервиторы-двойники послушно поплыли рядом.
Широкая винтовая лестница вывела друзей наверх, в их комнаты, которые на самом деле оказались точной копией хозяйских покоев. Ханне приглянулось новое место, однако после осмотра она убежала поглазеть на город в одиночку. Харман заперся у себя, пожелав всем спокойной ночи. Ада закрыла за собой дверь, подивилась на занятные гобелены, насладилась с балкона видом кратера – дождь как раз прекратился, и в небесах меж рассеянных облаков ярко сияли кольца, звезды и луна, – и велела сервиторам подать легкий ужин. А потом долго-долго нежилась в горячей благоухающей ванне, чувствуя, как напряжение тяжелого дня покидает мускулы.
Девушка размышляла о Хармане. Неужели и вправду они познакомились каких-то двенадцать дней назад? Ей казалось, что с тех пор прошла уйма времени. Необыкновенный мужчина просто околдовал Аду. Произошло это в особняке у развалин Сингапура, на празднике летнего солнцестояния. Хозяйка Ардис-холла при всякой возможности избегала факсов и шумных сборищ, предпочит
Страница 38
я вечерники в тесном приятельском кругу, и все же в этот раз юная Ханна проявила редкую настойчивость, чтобы затащить подругу с собой. Пирушка по-своему удалась: одна из женщин отмечала четвертую Двадцатку и пригласила кучу занимательных людей (Аду всегда влекло в общество людей старшего возраста). Но потом девушка увидела его в библиотеке особняка – и забыла обо всем на свете. Копающийся в книгах мужчина держался очень тихо, чуть ли не скрытно, однако юной гостье удалось завязать с ним разговор. Для этого она припомнила те уловки, к которым прибегали ее собственные друзья, дабы расшевелить «Аду-молчунью».Ада до сих пор не знала, что и думать о волшебной способности Хармана читать без помощи напульсной функции. (Кстати, он и сознался-то в этом лишь через шесть дней, уже на другой гулянке.) Но чем больше хозяйка Ардис-холла размышляла о таинственном умении, тем сильнее очаровывалась. Девушка всегда гордилась собственным образованием: и в самом деле, мало кто в ее годы сподобился выучить все народные песни и предания, имена членов Одиннадцати семей, или сумел бы перечислить факс-узлы наизусть. Однако широта кругозора и, главное, беспредельная пытливость удивительного мужчины буквально кружили ей голову.
А эта самая «карта»? Даже Ханна, любопытная искательница приключений, не оценила клочок бумаги по достоинству, владелицу же Ардис-холла проделанный труд потряс до глубины души. Прежде ей и в голову не приходило, что можно создать нечто подобное.
И еще: Земля имеет форму шара. Именно Харман объяснил это девушке. Многие ли из ее друзей догадывались – да нет, вообще задумывались, как выглядит их мир со стороны? Любой растолковал бы вам на пальцах: «мир» – это собственный дом и сеть факсов, необходимая, чтобы навещать приятелей. Но что скрывается внутри привычной системы, что прячется за нею? Ой, ну кого волнуют такие подробности?..
Уже в первую встречу Ада заметила усиленный интерес Хармана к постлюдям, граничащий с одержимостью. «Не-ет, – поправила себя девушка, тонкими бледными пальчиками подгоняя островки радужной пены от груди к шее, – он и впрямь одержимый. Только и гадает, где сейчас ПЛ да почему они нас оставили. Как будто других тем не существует. Зачем ему это?»
Впрочем, даже не понимая загадочной страсти к далекому прошлому, девушка заразилась ею, приняла, как дети принимают захватывающее приключение. А мужчина продолжал задавать вопросы, над которыми расхохотался бы каждый нормальный человек: «Почему нас только миллион? Ни больше ни меньше? С какой стати постлюди выбрали это число? И почему отпустили на жизнь ровно век? И зачем оберегают от всякой опасности, помогая дотянуть до вожделенной сотни?»
Ох уж эти вопросы, приводящие в замешательство своей наивностью и глубиной! Как если бы взрослый вдруг потребовал у вас ответа, зачем ему пупок.
Однако Ада охотно включилась в игру. Искать летучие машины? Пожалуйста! И космический корабль? С удовольствием! Отправиться на кольца, лично встретиться с постлюдьми? Потрясающе! Теперь вот эта Вечная Жидовка из легенды. Каждый прожитый день приносил новые, сногсшибательные сюрпризы.
«Например, Даэман…»
Девушка увидела, как ее бледная кожа заливается краской до самой линии воды и пены. Нет, но ведь это правда: ни хозяйке Ардис-холла, ни ее гостям не доводилось видеть, чтобы динозавры пожирали человека. И почему вдруг растерялись охранники?
«А что они вообще такое? – говорил Харман двенадцать дней назад, на вечеринке в Сингапуре. – Откуда взялись войниксы? Кто их создал: человечество Потерянной Эпохи, постлюди, а может, они – порождение безумной агонии Рубикона? Что, если эти твари – чужаки в нашем мире и времени, явившиеся сюда с какой-то собственной целью?»
Ада прекрасно помнила, как беспокойно рассмеялась и чуть не пролила шампанское из бокала, впервые услышав нелепые слова, произнесенные столь серьезным тоном. Да и прочие гости в увитой виноградом беседке хохотали до слез. А вот ответить не смогли. Ни один из них. И ныне девушка, привыкшая к войниксам с рождения, взирала на них с тревожным любопытством. Кстати, Ханна вела себя так же.
«Кто ты?» – изумлялась юная хозяйка Ардис-холла, выступая из крытого ландо в Парижском Кратере и взирая на молчаливое существо, якобы не имеющее глаз, на его ржавый панцирь и мокрый от дождя капюшон из кожи; убийственные лезвия, способные искромсать динозавра, таинственная тварь запрятала подальше, выпущенные вместо них манипуляторы с мягкими подушечками учтиво придерживали дышла повозки.
Выбравшись из ванной, Ада обтерлась полотенцем, накинула на себя тонкий халат и приказала сервиторам исчезнуть. Когда те покорно удалились через полупроницаемую мембрану в стене, девушка вышла на балкон.
Харман поселился справа от нее, их веранды разделяла плотная перегородка из бамбукового волокна, выдающаяся на три фута наружу. Ада приблизилась к самому краю, кинула взгляд в бездну красноокого кратера, возвела глаза к прояснившемуся звездному небу и кольцам – а потом перебросила ногу через перила. Гладкий
Страница 39
влажный бамбук на секунду прижался ко внутренней поверхности бедра, словно ласкаясь, и вот уже девушка очутилась по ту сторону перил, на узеньком внешнем выступе. Босая ступня осторожно потянулась вперед, ища новой опоры. Следом взметнулась рука.На миг Ада зависла в воздухе, держась только за счет цепких ладоней и пальцев на ногах; земное притяжение неумолимо тащило ее вниз. Интересно, каково это – упасть с такой высоты в бурлящую магму, сознавая, что жить осталось несколько ужасных мгновений абсолютно свободного полета? Беда в том, что она никогда этого не узнает. Даже если отпустит перила, даже если похолодевшие пальцы не вытерпят и соскользнут. В подобной роскоши людям было отказано: очнувшись в лазарете, никто не помнил собственной смерти.
Прижавшись грудью к перегородке и силясь удержать равновесие, девушка не смела поднять глаза, чтобы убедиться: а пуст ли балкон Хармана? Лишь бы не сорваться в пропасть!..
Но вот незваная гостья достигла цели и замерла на месте, вцепившись трясущимися руками в скользкие перила. Всплеск адреналина резко пошел на убыль, и силы начали покидать ее. Девушка быстро перелезла через ограждение и облегченно выдохнула. На внутренней стороне бедра заныла царапина от грубой плетеной перегородки.
Харман сидел в шезлонге, скрестив ноги, и наблюдал за ней при свете одинокой, упрятанной под стекло свечи. На мужчине тоже ничего не осталась, кроме небрежно завязанного шелкового халата.
– Мог бы и помочь, – зашипела девушка, сама не ведая, зачем говорит это и почему понизила голос.
Ее друг улыбнулся и покачал головой:
– Ты и так справилась. А что, в дверь нельзя было постучать?
Ада жадно глотнула воздуха и как бы в ответ распустила узел на поясе. Тонкие полы халата распахнул ветер. Прохладные струи смешались с другими, теплыми, восходящими от ее разгоряченного живота.
Харман поднялся, подошел к девушке и посмотрел ей в глаза.
– Это большая честь для меня, – зашептал теперь и он. – Но не сейчас, Ада. Не сейчас.
Мужчина бережно запахнул ее халатик, стараясь не касаться тела, взял гостью за руку и повел к шезлонгу. Когда они уселись рядом, бок о бок, девушка до кончиков ушей покраснела от изумления и некоего запоздалого смущения – не то из-за полученного отказа, не то из-за собственного бесстыдства, она и сама еще не разобралась. Потянувшись за кресло, Харман извлек пару туринских повязок, окрашенных в нежно-сливочный цвет, и разложил их таким образом, чтобы вшитые микросхемы оказались в нужном положении.
– Я не… – начала гостья.
– Знаю. Только сегодня, один раз. Кажется, нас ожидает нечто важное. И я хочу разделить это с тобой.
Она послушно откинулась на мягких подушках, а мужчина пристроил туринскую пелену у нее на глазах. Ада ощутила, как он прилег рядом и покойно взял ее за правую руку.
Изображения, звуки, чувства хлынули мощным потоком.
11. Долины Илиона
Бессмертные спустились с Олимпа поиграть. Другими словами, они собрались заняться убийствами.
Битва в разгаре; Аполлон подстегивает троянцев, Афина пришпоривает аргивян, а прочие боги, удобно расположившись в тени раскидистого дерева на ближайшем холме, попивают вино и веселятся. Только что на моих глазах предводитель фракийцев Пейрос, доблестный союзник троянцев, в пылу сражения запустил камнем в сероглазого Диора – полководца, что командовал эпейским личным составом греческой армии. Удар всего лишь повредил лодыжку, но когда раненый повалился наземь, его товарищи бросились наутек; горстка героев осталась защищать командира, однако Пейрос раскидал их. Несчастный Диор лежал в пыли и беспомощно смотрел на приближающегося врага. Фракиец погрузил длинную пику в живот жертвы, подцепил внутренности острым наконечником, вытащил его и несколько раз повернул. Все это время Диор ужасно кричал.
Это слишком даже для нынешнего дня, и я с облегчением вздыхаю, когда Афина Паллада, получив молчаливое согласие других бессмертных, вздымает руку и на ходу останавливает время.
Контактные линзы, данные мне богами, позволяют наблюдать сквозь лес ощетинившихся копий за тем, как Афина превращает Диомеда, сына Тидея, в машину смерти. Я говорю в буквальном смысле. Ну, почти в буквальном. Подобно олимпийцам или мне, например, Диомед все более походит на продвинутого робота: его глаза, кожа и особенно кровь напичканы нанотехникой, изобретенной намного позже моей кратковечной жизни.
Заморозив время, дочь Зевса надевает на зрачки Тидида такие же линзы, что и у меня. Теперь ахеец способен видеть бессмертных. В какой-то мере он сможет немного замедлять окружающие события, если как следует сосредоточится. А невооруженному глазу простого человека в самом пекле битвы померещится, будто реакция ахейца повысилась раза в три. «Пламень… зажгла вкруг главы и рамен Диомеда», – вот как пел об этом Гомер, и лишь сейчас я прочувствовал метафору до конца. При помощи нанотехники, встроенной в ладонь и предплечье, Афина обращает пренебрежимо малое потенциальное электромагнитное излучение человеческого тела в
Страница 40
серьезное силовое поле. В инфракрасных лучах даже щит и шлем Диомеда полыхают неугасимым огнем, что «блеском подобен звезде той осенней, которая в небе всех светозарнее блещет, омывшись в волнах Океана». Глядя на героя, чей облик мерцает алым сиянием в тягучей янтарной смоле оцепеневшего времени, я сразу понимаю, о какой звезде речь: без сомнения, это Сириус из Большого Пса, ярчайшая искорка на греческом (да и троянском) небосклоне поздним летом.Продолжаю внимательно следить. С помощью шприца-пистолета богиня вводит в бедро героя миллиарды молекулярных нанотехнических машинок. Организм привычно воспринимает подобное нанонашествие как инфекцию, и температура Диомеда тут же подскакивает градусов на пять, не меньше. Я так и вижу эти проклятые наноклетки, устремляющиеся по жилам к сердцу, из сердца к легким, а оттуда снова к ногам и рукам. От жара тело ахейца светится в инфракрасном спектре еще сильнее.
Поле брани напоминает выразительную скульптурную композицию. В десятке ярдов от меня замерла колесница в застывшем облаке пыли, людского пота и конской белой пены. Возничий – невозмутимый приземистый Фегес, сын троянского жреца и брат упрямца Идея, с которым я дюжину раз преломлял хлеб и выпивал в свое время, – перегнулся через край колесницы, сжимая длинную пику. Рядом Идей замахнулся на коня бичом, ухватив другой рукой окаменевшие вожжи. Братья мчались прямо на Диомеда в тот миг, когда богиня остановила время, чтобы приодеть избранного вояку в силовые поля, линзы особого видения и прочие навороты; словно девчонка, наряжающая Барби, честное слово. (Однажды в моей памяти всплыла подобная картинка. Должно быть, сестра из дошкольного детства. Ну не дочка же? Ее бы я не забыл. Хотя не уверен. Ведь что такое воспоминания схолиаста? Не более чем мутные отражения в бутылочных осколках.)
Загорелое лицо Фегеса восторженно сияет, однако в немигающих глазах отражается ужас. Если только Гомер не ошибся при описании битвы, жить парню осталось меньше минуты.
Все больше бессмертных слетается к месту сражения подобно голодным стервятникам. Бог войны Арес материализуется в двух шагах от замороженной во времени колесницы, неудержимо влекущей Идея с братом навстречу смерти, и раскрывает за ней собственное защитное поле.
С какой стати ему заботиться об этих двоих? Я знаю, что Арес всегда недолюбливал греков и расправлялся с ними при первой возможности, но при чем здесь отважный Фегес или его братец? Не понимаю. Может, это всего лишь ответный ход: дескать, Афина совершенствует Диомеда, дай-ка и я выручу своих? Так, что ли? Осточертела мне эта игра, где живые пешки на доске валятся, кричат и гибнут сотнями, хотя, признаюсь как на духу, постичь таинственные правила все же хочется. До сих пор.
Ну, конечно, что же я сразу не сообразил: Арес – сводный брат Гефеста, рожденного Зевсовой женой Герой, а Дарес, отец Фегеса и Идея, долгие годы верно служил богу огня за крепкими стенами Трои.
Тьфу, как все запутано на этой идиотской войне. Тут еще меньше смысла, чем во вьетнамских сражениях, тускло мерцающих в памяти о моей юности.
Предводительница схолиастов-лазутчиков Афродита тоже квитируется в гущу событий, чтобы помочь троянцам. Странно… Очень странно…
На исходе последних затянутых мгновений до меня вдруг доходит: если песнь пятая соответствует истине, не пройдет и часа, как богиню любви ранит дерзкая рука кратковечного Диомеда, Тидеева сына.
Ответ очевиден. Он постоянно находился перед глазами, но лишь теперь суровое осознание поразило меня точно молния. Бессмертным неизвестно будущее. Никому из них – кроме Зевса, пожалуй, – не дозволено заглядывать за плечо Фортуны.
Схолиасты давно подозревают об этом. Иначе с чего бы Громовержцу запрещать нам обсуждать с богами содержание следующих песней «Илиады»? Наше дело маленькое – следи, записывай и отчитывайся, совпадают ли произошедшие события с гомеровской поэмой или нет.
Как часто мы с Найтенгельзером, лениво наблюдая на закате, как маленькие зеленые человечки в упряжках везут по берегу гигантские каменные лица, рассуждали об удивительном пробеле в познаниях Олимпийцев.
Итак, я уже читал, что покровительницу ранят. А она – нет. Вот бы обернуть это в свою пользу. Сказать Афродите прямо? Нет, ее царственный папаша непременно проведает – шут его знает как, только проведает непременно. Лично мне ослушание грозит полным расщеплением на атомы; богиню любви, наверное, тоже оставят без сладкого…
Думай, Хокенберри! Дочь Зевса дала тебе шпионские орудия. Сегодня ее ранят. Что можно из этого извлечь?!
Но размышлять некогда. Закончив возиться с Диомедом, Афина разжимает железную хватку и выпускает время на волю.
Полыхают вспышки, уши глохнут от грохота, «статуи» приходят в шальное движение. Тидеев сын выступает вперед. Его лицо, тело и доспехи излучают неземной свет. Смертные друзья и враги щурятся от сияния.
Идей со свистом опускает бич на конский круп; грохоча по камням, колесница врезается в греческие фаланги, устремляясь прямо на Диомеда. Фегес мети
Страница 41
в героя пикой – и промахивается. Сверкающий наконечник пролетает в дюйме над левым плечом бесстрашного грека. Кожа доблестного Тидида полыхает жаром, на лбу блестят крупные капли горячечного пота. Диомед поднимает копье и наносит ответный удар. Медное жало бьет точно в цель, «в грудь меж сосцов» – вроде бы так воспел это убийство слепец. Фегес вылетает из колесницы спиной вперед, падает наземь и несколько раз подряд переворачивается, глотая пыль, поднятую колесницей, в которой он мчался пять кратких мгновений назад. Наконец тело останавливается и замирает. Торчащее в груди древко изломано в щепки. Что ж, в долинах Илиона смерть если приходит, то приходит быстро.Идей на ходу спрыгивает с колесницы и, перекатившись через спину, с трудом поднимается, готовый защищать труп брата с мечом в руках.
Диомед выхватывает другое копье и бросается на храбреца, очевидно собираясь прикончить второго сына Дареса, как и первого. Юный троянец не выдерживает и обращается в бегство, в ужасе оставив Фереса на произвол судьбы. Но глаз Тидида меток, и рука тверда, словно медь: острый наконечник описывает блестящую дугу, метя промеж лопаток беглеца.
В этот самый миг Арес летит вперед, – летит взаправду, без шуток, ибо и мы, и бессмертные пользуемся левитационной упряжью – и вновь приостанавливает время. Сверкающее копье замирает менее чем в десятке футов от цели. Бог войны простирает вокруг Идея силовое поле, «запускает» парочку замедленных секунд, чтобы отклонить бронзовое жало в сторону, после чего квант-телепортирует перепуганного молодого человека с поля боя куда-нибудь потише. Потрясенным и устрашенным троянцам чудится, будто черная ночь молниеносно спустилась и унесла их товарища прочь.
«Не захотел, стало быть, лишаться в будущем обоих жрецов сразу», – думаю я про Ареса. Заметив во вражеских рядах брешь, пробитую Диомедом, греки с воплями кидаются вперед. Жестокая сеча возобновляется с новой силой, и я вынужден стремительно ретироваться от греха подальше. Бесхозная колесница громыхает по камням долины навстречу ахейцам, которые с радостью устремляются на богатую добычу.
Арес вернулся. Полупроявившись в обычном измерении в виде нечеловечески огромного силуэта, бог побоищ зычно призывает жителей Илиона храбро сплотить ряды и отразить натиск. Войско в смятении. Некоторые кидаются наутек, едва приметив сияющего Диомеда, другие покоряются громовому голосу божества. Внезапно Афина перелетает через головы сражающихся, берет разбушевавшегося олимпийца за руку и что-то быстро шепчет ему на ухо.
Бессмертные переглядываются и квитируются.
Оборачиваюсь через левое плечо: скрытая от тех, что отчаянно бьются, вопят, разражаются проклятиями и умирают вокруг нее, Афродита небрежным взмахом кисти повелевает мне проследить за исчезнувшими.
Надеваю Шлем Смерти. Теперь боги не видят меня. Только она. Активирую медальон и отправляюсь сквозь пространство Планка на поиски Ареса с Афиной. Это просто: все равно что ступать по отпечаткам на мокром песке.
Хм… а богом быть совсем нетрудно. С подходящим-то снаряжением.
Бессмертные ушли недалеко: остановились миль за десять от поля битвы, в тенистом местечке на берегу Скамандра. (Олимпийцы нарекли этот поток, текущий через долины Илиона, Ксанфом.) Материализуюсь шагах в пятидесяти от них. Арес мигом поворачивает голову и хищно смотрит в мою сторону. Все. Шлем не работает. Я погиб.
– Что такое? – спрашивает Афина.
– Вроде бы я… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовая активность или…
Серые глаза Афины глядят прямо на меня.
– Там ничего нет. Я могу видеть в любом спектре фазовых сдвигов.
– Не ты одна, – рявкает бог войны и отворачивается.
Я наконец-то судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида в полном порядке. Арес принимается расхаживать по берегу взад и вперед.
– В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.
– Да, отец очень зол на нас, – кивает дочь Громовержца, шагая рядом.
– Тогда зачем ты дразнишь его еще больше?
– Я? Дразню? – Плутовка даже останавливается. – И как же, позволь узнать? Спасая моих ахейцев от гибели?
– Накачивая Диомеда для резни, – хмурится рослый, идеально сложенный Арес. Интересно: я впервые замечаю, что его волосы отливают на солнце рыжим. – Это небезопасно, Афина Паллада.
Собеседница беззаботно смеется.
– Девять лет мы только и делаем, что вмешиваемся в события. Ради бога, это же просто игра. Чем еще заниматься? Как будто мне неизвестны твои намерения уже сегодня выручить ненаглядных илионцев, а моих аргивян предать закланию, словно жертвенных овец! Значит, и ты рискуешь, о бог войны?
– Может, и так, однако я не вооружаю ни одну из сторон нанотехнологиями. Не прикрываю обреченных сдвинутыми по фазе полями. О чем ты думаешь, Афина? Решила превратить этих смертных в… в нас?
Богиня снова заливается смехом, но вовремя останавливается, заметив и без того мрачное выражение лика Ареса.
– Брат мой, ты же знаешь, сыну Тидея недолго упиваться сверхсилой. Я только хочу, чтоб
Страница 42
он пережил эту битву. Наша дорогая сестрица Афродита уже подначила троянского лучника Пандара напасть на моего фаворита Менелая. Вот и сейчас, пока мы говорим, – я прямо слышу, как она шипит в ухо негодяю: «Убей Диомеда! Убей!»Бог войны пожимает плечами. Афродита – его главная сообщница и подстрекательница. Страшно похожий на обиженного мальчугана (если возможно представить себе обиженного мальчугана десяти футов ростом, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), Арес подбирает гладкий камешек и с силой пускает его по воде.
– Не все ли равно, когда погибнет твой Диомед – нынче или через год? Он человек. И он смертен.
Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:
– Разумеется, братец, разумеется! Жизнь какого-то кратковечного нас… меня и не волнует, но я же сказала: это игра. Я не дам сучке Афродите изменить волю Провидения.
– Кто может знать волю Провидения? – сердито обрывает ее бог войны, скрестив руки на широкой груди.
– Отец, например.
– Это он так утверждает, – скалит зубы Арес.
– Ты что же, сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? – В голосе Афины слышится легкая насмешка.
Бог войны резко оборачивается; должно быть, я чем-нибудь выдал себя. О небо! Хорошо хоть встал на большом камне – только отпечатков ног мне сейчас и не хватало. Однако взгляд Ареса скользит дальше.
– Я и не думал проявлять неуважение к верховному владыке, – изрекает он тоном президента Никсона, прознавшего о «жучках» в Овальном кабинете. Лгущего в расчете на скрытый микрофон. – Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, сестра.
– Не сомневаюсь, что отец оценит их и вознаградит по достоинству, – эхом отзывается богиня, не скрывая злорадства.
– Провалиться на месте! – вскидывается вдруг Арес. – Ты нарочно затащила меня сюда, чтобы твои треклятые ахейцы преспокойно закололи побольше моих…
– Именно, – презрительно выплевывает Зевсова дочь.
В ее устах эти три слога звучат настоящим ругательством. Ого, кажется, бессмертные готовы подраться. Такого я еще не видел.
Раздосадованный олимпиец всего лишь пинает ногой песок и молниеносно квитируется обратно на поле брани. Афина довольно хохочет и, преклонив колени у волн Скамандра, омывает водой лицо.
– Вот дурень, – шепчет она скорее всего для самой себя, но на какой-то миг я верю: слова адресованы обезумевшему схолиасту, который топчется на камне, укрытый от ее гнева идиотским капюшоном из кожи.
А что, очень точное слово.
Богиня квитируется в гущу сражения. Я еще с минуту содрогаюсь, размышляя над собственной глупостью, а затем следую примеру бессмертных.
Греки и троянцы по-прежнему «мочат» друг друга. Тоже мне, новость.
Выискиваю взглядом своего коллегу. Он где-то здесь. Даже в чужой шкуре мы легко узнаем друг друга по зеленоватому свечению, которым Олимпийцы наградили каждого схолиаста. Да, вот и Найтенгельзер в образе троянского увальня-пехотинца, что забрался на край низкого утеса понаблюдать за бойней со стороны. Избавившись от Шлема Аида, преображаюсь в троянца Фалка (парня вскоре настигнет пика Антилоха) и отправляюсь поздороваться.
– Доброе утро, схолиаст Хокенберри, – произносит он при моем приближении.
Мы общаемся на чистом английском: никто не расслышит неведомую речь за лязгом боевой бронзы, грохотом колесниц и воинственными криками. А если вдруг и расслышит, невелика беда – в этой разношерстной команде привыкли ко всяческим чудным диалектам.
– Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.
– Где ты пропадал целый час или около того?
– Устроил передышку, – вру я.
Такое случается. Бывает, одного из нас с души воротит от этой мясорубки, тогда лучше квитироваться в Трою, провести часок-другой в тишине, а еще приятнее – пропустить большую глиняную бутыль вина.
– Неужели я что-то пропустил?
Товарищ по ремеслу пожимает плечами.
– Диомед наконец довыделывался и получил стрелу в плечо. Точно по расписанию.
– От Пандара, – киваю я в ответ.
Пандар – тот самый лучник, что ранил Менелая.
– Я видел, как Афродита вдохновила его выстрелить, – говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.
Вообще-то в греческих плащах нет карманов. Поэтому он вшил их сам…
Погодите-ка, а вот это уже новость. Гомер ни словом не обмолвился о том, чтобы улыбколюбивая дщерь Зевса подтолкнула Ликаонова сына к подобному шагу – разве только убедила пустить стрелу в Менелая, дабы нарушить перемирие. Бедолага Пандар, сегодня ты действительно игрушка в руках богов… А ведь это твой последний день.
– И что, сильно Диомед ранен? – интересуюсь я.
– Сфенел оказался поблизости, вытащил наконечник. Видимо, тот был неотравленным. Только что Афина квитировалась на поле, отвела в сторонку Диомеда и «…силу влила во члены героя, в ноги и руки».
Странный перевод, мне такой не попадался.
– Опять нанотех, – вздыхаю я. – Так Диомед уже нашел дерзкого Лиаконида и прикончил его?
– Да, минут пять назад.
– И как, успел Пандар произнести свою коронную речь перед сме
Страница 43
тью?В моем любимом переводе парень оплакивает собственную участь аж целых сорок строчек, заводит бесконечный диалог с Энеем – да-да, с тем самым! – и на пару с ним гоняет на колеснице, швыряя копьями в раненого ахейца.
– Нет, – отзывается Найтенгельзер. – Промазав в первый раз, он только и крикнул: «Мать моя женщина!» Потом запрыгнул на колесницу к Энею, бросил в Диомеда копье, пробил щит и доспехи, но плоть не задел. А когда получил от грека пикой промеж глаз, сказал еще: «Вот дерьмо!» – и помер. Что поделать, и Гомера подчас заносило: монополия на прямую речь чревата соблазнами.
– А Эней?
Какая жалость. Пропустить столь важную для «Илиады» и всей истории сцену! Поверить не могу.
– Афродита его спасла, – подтверждает мою мысль товарищ.
Эней – кратковечный сын богини и добродушного Анхиза. Ясно, мать не спускает глаз с любимого отпрыска.
– Диомед громадным камнем раздробил Анхизиду тазовую кость на мелкие кусочки, однако Афродита покрыла раненого мощным полем и вынесла из побоища. Тидид чуть не лопнул от злости.
Солнце слепит глаза. Прикрываюсь ладонью:
– И где Диомед сейчас?
Впрочем, я и сам уже заметил бесстрашного грека: вон он, в сотне футов от нас, в самой гуще вражеского войска. Окутанный блестящим туманом из кровавых капель, «подкованный» Афиной ахеец рубит, режет, колет, нагромождая по обе стороны горы трупов. Словно одержимый, прорубается он сквозь накатывающие волны человеческой плоти, видя перед собою одну лишь медленно отступающую богиню любви.
– О господи, – вырывается у меня.
– Да уж, – невесело соглашается Найтенгельзер. – За несколько минут от его руки пали Астиной и Гипенор, Абас и Полиид, Ксанф и Фоон, Эхемон и Хромий…
– А чего парами-то? – не подумав, отзываюсь я.
Коллега смотрит на меня, будто на своего тупого студента, вернувшегося из последнего десятилетия девятнадцатого века.
– Хокенберри, они же на колесницах. Один правит, второй сражается. Диомед уложил всех. Заодно урвал солидную добычу.
– Ага, – отмахиваюсь я.
При чем тут мертвые военачальники? Мое внимание приковано к Афродите. Богиня любви прекратила отступать, сняла покров невидимости и теперь с окровавленным телом Энея на руках расхаживает по полю туда-сюда, подбадривая разбегающихся в панике троянцев электрическими уколами и увесистыми пинками сияющего излучения.
Увидев такое, Тидид окончательно «слетает с катушек», сминает последнюю линию неприятельской обороны и молча устремляется к дочери Зевса, на бегу замахиваясь копьем. Афродита небрежно прикрывается силовым полем: подумаешь, какой-то смертный.
Она забыла, что имеет дело с усовершенствованной версией человека.
Диомед кидается вперед. В воздухе что-то сухо щелкает. Блестящее жало копья пробивает защитное излучение, разрывает шелковый хитон и наконец божественную плоть. Острый как бритва наконечник отсекает кисть от руки, обнажив розовые мускулы и белую кость. Золотой ихор – это вам не алая кровь кратковечных! – брызжет фонтаном.
Какое-то мгновение богиня изумленно смотрит на рану. А потом поднимает визг – ужасный, нечеловеческий, словно рев, издаваемый блоком мощнейших усилителей на женском рок-концерте в преисподней.
Афродита пошатывается и роняет наземь потерявшего сознание Энея. Диомед, которому раз в жизни воистину улыбнулась удача, вместо того, чтобы прикончить стерву, вытаскивает меч и кидается обезглавить полутруп троянца.
Но между психопатом и жертвой возникает «сребролукий» Феб-Аполлон. Теперь даже Тидиду не пробиться сквозь желтую пульсирующую полусферу плазменного щита. Ослепленный жаждой крови, герой отчаянно продолжает битву, высекая из сфероида красные искры. Афродита все еще глядит на свою искалеченную руку; того и смотри, грохнется в обморок на глазах у бушующего яростью Диомеда. От боли она не способна даже сосредоточиться, чтобы раскинуть нормальное защитное поле.
И тут по небу прилетает в сияющей колеснице брат богини Арес. Плазменный выброс разбрасывает людей во все стороны, расчищая место для посадки, и бог войны приземляется в паре шагов от сестры. Сквозь стоны и причитания Афродита пытается объяснить, что смертный сын Тидея обезумел.
– Он и на Зевса готов напасть! – восклицает она.
– Сможешь править небесной колесницей? – спрашивает Арес.
– Нет!
Теперь Афродита действительно лишается сознания и падает без сил на руки брата, все еще осторожно сжимая кисть, истекающую кровью… тьфу, ихором. Неприятное какое-то зрелище. Обычно боги не проливают золотую влагу – по крайней мере на моем веку подобного не случалось.
Аполлон по-прежнему защищает Энея. Троянцы пятятся, округлив глаза от ужаса, однако упрямый Тидид продолжает неистовствовать. Силы небесные, в инфракрасных лучах его фигура кажется отлитой из кипящей лавы!
На поле возникает Ирида, «ветроногая вестница Зевса».
– Отвези ее на Олимп, – велит Арес, бережно укладывая сестру в колесницу.
Богиня коротко кивает, устремляет удивительную повозку, лишенную коней, прямо в небеса и скрывается из виду.
– Потря
Страница 44
ающе, – благоговейно выдыхает Найтенгельзер.– Какая-то, мать ее, фантастика, – соглашаюсь я. Впервые человек напал при мне на бессмертного. Да еще и удачно!
У коллеги отвисает челюсть. Кажется, он шокирован моими грубыми словами. Все время забываю, что мы из разных столетий.
– А что, не так разве? – оправдываюсь я.
Вот бы проследить за Афродитой. У Гомера подробно описана ее встреча с отцом, но поэма и реальность стали что-то частенько расходиться… Любопытство прямо-таки сжигает меня. Начинаю незаметно отступать в сторону. Хотя схолиаст настолько поглощен битой, что и без того не помнит о моем существовании. Остается лишь надеть Шлем Аида и…
Тут кое-что задерживает меня. Диомед испускает оглушительный клич – ничуть не тише вопля самой Афродиты, эхо которого до сих пор гудит над долиной – и вновь кидается на Энея и его заступника Аполлона. На этот раз наноулучшенное тело и фазотрансформированный меч проламывают внешний слой защитного поля насквозь.
Застыв на месте, бог лучников наблюдает за тем, как Тидид прорубает себе клинком дорогу в мерцающем сиянии. (Ахеец похож на дворника, разгребающего невидимый снег.)
Внезапно грозный рев Аполлона разносится по окрестностям, наверное, мили на три:
– Опомнись, Диомед! Отступи! Полно тягаться с богами, гордый безумец! Племя бессмертных и вы, жалкие, что влачитесь во прахе, от века не были равны между собою! Да и не будут!
«Сребролукий» и так-то был нехилого сложения; теперь же он вырастает в два раза, превращаясь в двадцатифутового великана. Тидид немедленно прекращает сражение, хотя и трудно сказать почему: то ли действительно испугался, то ли просто устал.
Покровитель лучников раскрывает над собой и Энеем купол непроглядного мрака. Спустя минуту тьма исчезает; Аполлона под ней уже нет, зато Анхизид по-прежнему распластан на земле, раненный, истекающий кровью, с раздробленным бедром. Троянцы тут же сбегаются, чтобы окружить своего военачальника и любой ценой спасти его от Диомеда.
Но это – не Эней. «Сребролукий» оставил на поле осязаемую голограмму, а настоящего героя унес в илионскую цитадель Пергам. Там его ждут богини Лета и Артемида, сестра Ареса, которые мигом залатают изувеченное тело и вернут полководца к жизни при помощи наномедицины.
Владыка сражений продолжает призывать троянцев к воссоединению, окружив их войско защитным покровом. Как только я решаю, что пора бы посетить Олимп, Аполлон квитируется обратно.
– Арес, мужегубец кровавый, стен разрушитель! Ты что же, и дальше позволишь этому куску песьего дерьма себя оскорблять?! – Скрытый от человеческих глаз, «сребролукий» грозно указывает перстом на Диомеда, который уже понемногу приходит в чувство.
– Оскорблять? Так он посмел задеть меня?!
– Конечно, безмозглая твоя башка! – грохочет Аполлон, пользуясь ультразвуковыми частотами, доступными лишь слуху Олимпийцев, схолиастов, да еще троянских собак, которые тут же поднимают неистовый брех и жуткий вой. – Вот этот… этот кратковечный… дерзнул напасть на твою сестру, богиню любви, и перерезал божественные сухожилия белой руки! Он и мне бросил вызов, мне, одному их самых могущественных постлюдей! Думаешь, для чего Афина превратила Тидида в сверхгероя? Дабы без жалости высмеять тебя, кровожадный охотник до сечи!
Арес аж выворачивается в сторону Диомеда; тот все еще тяжело пыхтит, не обращая на бога ни малейшего внимания.
– Шутить со мной?! – Надрывный визг любителя сражений заставляет присутствующих Олимпийцев зажать уши; как я и подозревал годами, для бессмертного он слишком недальновиден. – Издеваться надо мной?!!
– Прикончи его! – восклицает Аполлон в ультразвуковом диапазоне. – Вырежи и съешь его сердце!
Закончив напутственное слово, «сребролукий» квитируется прочь.
Бог войны теряет самообладание. Меня так и подмывает посмотреть, как там Афродита, сильно ли ранена, но разве можно упустить такое зрелище? И я решаю остаться.
Для начала Арес превращается в Акамаса, предводителя фракийцев, и носится по рядам, громогласно призывая сынов Приама сплотиться, отбросить греков, которые сильно вклинились в троянское войско, последовав за Диомедом. Потом замечает Гектора – тот сегодня на удивление сдержан в битве – и, приняв обличье ликийского предводителя Сарпедона, осыпает прославленного героя градом колкостей. Пристыженный упреками «союзника», благородный Гектор вновь собирает войско и ведет в наступление. Бог становится самим собой. Теперь он лишь помогает бойцам охранять голографическое изображение павшего Энея.
Должен признаться, это самая свирепая сеча за все девять лет. Если уж старина Гомер и учит нас чему-то, так только одному: человек – всего лишь хрупкий сосуд, кожаный бурдюк с кровью и кишками, которые готовы при любом удобном случае вывалиться наружу.
Вот они и вываливаются.
Не дожидаясь понапрасну, пока Арес обретет второе дыхание, ахейцы вслед за пылким Диомедом и бесстрашным Одиссеем бросаются в сражение. Повсюду свистят копья, бешено ржут кони, сталкиваются и трещат колесницы. Возни
Страница 45
ие бичами гонят породистых жеребцов прямо на стены колючих пик и блистающих щитов. Тидид полыхает словно факел, где-то впереди, отчаянно призывая друзей на помощь, хотя и сам прекрасно справляется со всяким несчастным, что подвернется под руку.В вихре пурпурного тумана на поле является Аполлон и выпускает невредимого Энея – на сей раз подлинного и к тому же струящего вокруг себя огонь, каким Афина наградила Диомеда. Троянское войско во главе с Гектором разражается воплями ликования и – вперед, в атаку!
На самом деле мне кажется, что сражаются меж собой лишь двое: Анхизид и сын Тидея. Вражеские предводители пачками валятся под их ударами. В это время бессмертные Аполлон и Арес криками сгоняют жителей Илиона на кровавую бойню.
На моих глазах Эней убивает могучих, беспечных близнецов Орсилоха и Крефона. И вот Менелай, опомнившийся от собственной раны, яростно устремляется навстречу Энею. Я слышу, как хохочет бог войны. Еще бы тому не радоваться, если нынче найдет свою смерть виновник всех бедствий, оставшийся без супруги рогоносец! Стоит героям сойтись на расстояние вытянутой руки, как прочие воины почтительно сторонятся, уступая место для благородной aristeia.
Острые копья грозно вздымаются над головами, но тут решает вмешаться брат Нестора Антилох, закадычный друг позабытого всеми Ахиллеса. Рассудив, что грекам не след терять причину для битвы, герой становится рядом с Менелаем, плечом к плечу.
Увидев перед собой сразу двоих легендарных командиров, Эней поспешно отступает.
Двумястами ярдами восточнее этой сцены распаленный Гектор врубается во вражеские ряды с такой свирепостью, что отбрасывает вспять самого Диомеда. Божественные линзы позволяют Тидиду разглядеть неразличимого для прочих Ареса, который бьется с героем бок о бок, и благоразумие нежданно торжествует.
Я все еще помню, что хотел навестить Афродиту, однако разве можно оторваться от подобного зрелища? Найтенгельзер строчит как сумасшедший в своем блокноте. Курам на смех: заниматься писаниной в этом обществе, имеющем не больше понятия о книгах, чем двухлетние карапузы в яслях. Царапай он хоть на древнегреческом, каракули схолиаста ничего не значат для этих рубак.
Ого! Похоже, все обитатели Олимпа вознамерились поучаствовать в битве. Невдалеке от меня возникают Гера с Афиной. Супруга Зевса понуждает светлоокую Палладу вступиться за ахейцев. Та вовсе не против. Покровительница юности Геба, прислужница верховных Олимпийцев, молнией слетает на поле в крылатой колеснице и передает поводья Гере. Афина резво запрыгивает следом, на ходу пристегивая нагрудную броню; хитон богини отлетает, подхваченный ветром. Зато кольчуга жарко вспыхивает под солнцем. Подняв пульсирующий желто-алый щит, бессмертная склоняет меч и посылает на землю яркие зигзаги молний.
– Смотри! – кричит Найтенгельзер, перекрывая шум битвы.
На севере блещет настоящая молния. На раскаленном послеполуденном небосводе вздымается гигантская черная туча, которая постепенно принимает грозные очертания Зевсова лика.
– ЧТО, СЪЕЛИ, МИЛАЯ СУПРУГА С ДОЧКОЙ? – ревет небесный гром. – СЛАБО? ТЯГАТЬСЯ С БОГОМ ВОЙНЫ, А? СБЕЙТЕ-КА С НЕГО СПЕСЬ, ИЛИ КИШКА ТОНКА?
Клубы мрака закипают над полем брани; струи дождя и грозовые вспышки обрушиваются на головы троянцев и аргивян без разбора.
Гера спускается на колеснице как можно ниже; перепуганные сыны Пергама бросаются врассыпную, словно раскатившиеся по ковру булавки из кожи и бронзы.
Афина перескакивает в обычную колесницу, управляемую верным Сфенелом, к изможденному Диомеду, на латах и руках которого затвердела корка высохшей крови.
– Уже выдохся, кратковечный? – вопит дщерь Зевса, вложив в последнее слово всю издевку, на какую только способ на. – Это ли сын Тидея, великого в бранях? Неужели ты уступишь вот ему? – Она презрительно тычет пальцем в сторону остервенело сражающегося Гектора, за чьей спиной возвышается свирепый Арес.
– Так как же, богиня, – задыхается Диомед, – он под защитой Олимпийца и…
– А Я ТЕБЯ ЧТО, НЕ ЗАЩИЩАЮ?! – рокочет пятнадцатифутовая Афина, вырастая на глазах героя, все еще испускающего бледное свечение.
– Д-да, богиня, но ведь…
– Довольно! Диомед, радость моего сердца, прикончи этого наглеца вместе с его заступником!
Обомлевший Тидид лишается дара речи.
– Кратковечным нельзя убивать бессмертных…
– Кто тебе это сказал? – грохочет Афина, после чего склоняется над воителем и впрыскивает ему под кожу что-то новенькое. Видимо, делится своей божественной энергией.
Затем отшвыривает бедолагу Сфенела футов на тридцать прочь и, завладев поводьями, хлещет коней. Колесница дребезжит по камням навстречу Гектору, Аресу и всему троянскому воинству.
Диомед заносит копье – как будто и впрямь задумал убить могущественного Олимпийца.
При этом Афродита мечтает избавиться с моей помощью от самой Афины. Ну и дела. Сердце мое бешено колотится в груди от ужаса и восторга. Скоро все пойдет по-другому. Не поминай лихом, старина Гомер!
12. Над поясом астероидов
Почти сразу ж
Страница 46
за юпитерианской магнитосферой корабль сбавил ход, так что полет по огромной дуге над плоскостью эклиптики до Марса занял бы теперь стандартные дни, а не считанные часы. Манмута и Орфу с Ио это вполне устраивало: им было о чем побеседовать.Вскоре после старта Ри По и Корос III решили поставить парус из борволокна и объявили об этом во всеуслышание. Сенсоры судна позволили маленькому европейцу наблюдать за куском ткани, который был выброшен назад на семикилометровых бикарбон-тросах и резко развернулся в полную ширину – десять километров в поперечнике. Для Манмута, подключившегося к объективам на корме, он выглядел большим черным кругом, который аккуратно вырезали в звездном небе.
Орфу с Ио выбрался из своего кокона, проворно спустился по главному тросу вдоль соленоидного торуса, затем проехал по опорному канату. Подобно какому-нибудь крабу, исполняющему роль Квазимодо-звонаря, он все тщательно опробовал, подергал, пробежал по реактивным двигателям в поисках трещин, неплотных швов или иных изъянов, ничего не обнаружил и вернулся на корабль с удивительной и гордой грацией существа, привыкшего к невесомости.
Корос III отдал приказ выстрелить модифицированный магнитный уловитель Матолофф-Феннелли, и Манмут ощутил энергетический скачок в системах посудины, когда прибор на носу корабля создал уловитель с полем в тысячу четыреста километров, дабы захватывать свободные электроны и собирать солнечный ветер.
– Сколько еще нам придется тормозить, чтобы остановиться у Марса? – спросил хозяин «Смуглой леди» по общей связи, ожидая отклика от своего друга Орфу.
Ответ пришел от властного Короса.
– Когда корабль замедлит ход и эффективная площадь действия уловителя возрастет, для понижения нашей текущей скорости от 0,1992 до 0,001 скорости света – точка жесткого столкновения – понадобится двадцать три и шесть десятых стандартного года.
– Двадцать три и шесть десятых! – повторил европеец по общей линии. Он, конечно, мечтал о долгой дискуссии с приятелем. Но все хорошо в меру!
– И даже тогда мы получили бы весьма приличный разгон – триста километров в секунду, – продолжал обитатель Ганимеда. – Одна тысячная световой скорости при вторжении в атмосферу – на это не чихнешь с высокой колокольни.
– В общем, о мягкой посадке пора забыть, – отозвался маленький моравек.
Орфу с Ио издал рокочущий звук, напоминающий чихание.
В разговор включился каллистянин.
– К счастью, наша скорость зависит не только от паруса из борволокна, Манмут. Реальное путешествие займет примерно одиннадцать стандартных дней, и у орбиты Марса мы будем давать чуть менее шести километров в секунду.
– Так-то лучше, – усмехнулся европеец в тихом и темном чуланчике «Смуглой леди»; странно было получать информацию не через собственную систему жизнеобеспечения, но посредством датчиков огромного космического корабля. – А почему?
– Солнечный ветер, – пояснил Орфу. – Здесь он достигает тоже трехсот километров в секунду. При отправке на борту имелось полцистерны юпитерианского водорода и четверть резервуара дейтерия: все остальное топливо мы рассчитываем извлечь из ветра при помощи уловителя Матолофф-Феннелли. Термоядерные двигатели придут в действие уже за Солнцем, и вот где начнется истинное торможение.
– Жду с нетерпением.
– Я тоже. – Гигантский краб снова загрохотал, и хозяин «Смуглой леди» задался вопросом: либо ирония вовсе недоступна его другу, либо приняла чересчур язвительные формы.
Дорога над Поясом астероидов протянулась на сто сорок миллионов километров. По пути Манмут читал «A la recherchй du temps perdu» – «В поисках утраченного времени» Пруста.
Вместе с романом Орфу загрузил в память приятеля биографию автора и французский язык во всей его классической сложности, однако дело закончилось тем, что европеец прочел пять разных английских переводов. Проще оценить произведение на том языке, который изучал полтора земных столетия, заявил он. Краб только хихикнул и предостерег Манмута от сравнений Пруста с Шекспиром, ибо творчество их так же отличается по сути, как терраформированный мир, куда направлялся корабль, от ледяных долин родных юпитерианских спутников. В ответ крохотный моравек упрямо взялся за следующую английскую версию.
Едва завершив чтение – капитан подлодки, разумеется, осознавал, что произведение требовало более напряженной работы мысли, но его разжигало желание пообщаться, – европеец вышел на связь. Орфу как раз покинул свою «колыбель», чтобы проверить на прочность парусные канаты, почти совсем истрепавшиеся из-за нарастающего торможения.
– Не знаю, – произнес Манмут. – Я ничего такого не заметил. Обычные разглагольствования усталого эстета.
– Эстета? – Товарищ подкрутил одну из ручек, настраиваясь на личную связь, в то время как его манипуляторы и бактериальные жгутики занимались точечной сваркой соединителя тросов. Сквозь объективы, расположенные на корме, белая сварочная дуга казалась яркой звездой на фоне черного паруса и громоздкого крабьего панциря. – Ты имеешь в виду самого?
Страница 47
автора или рассказчика Марселя?– А что, есть разница? – саркастически хмыкнул собеседник и тут же устыдился. Не он ли забрасывал друга сотнями, а то и тысячами посланий, доказывая разницу между героем сонетов – поэтом по имени Уилл – и реальной исторической фигурой, драматургом Шекспиром? Так почему бы Прусту, пусть даже столь тяжеловесному и неудобоваримому для понимания, не проявить подобную сложность творческой натуры, отделив себя от главного героя?
Орфу из вежливости проигнорировал вопрос.
– Признайся, ты ведь оценил его насмешливый взгляд на мир? Ибо книга далеко не в последнюю очередь пронизана великолепной иронией.
– Да что ты! Мне это не бросилось в глаза, – совершенно серьезно изумился европеец.
Человеческий юмор не был чужд моравекам; даже самые примитивные из них, созданные и спешно уничтоженные людской расой еще до эпидемии Рубикона, – саморазвивающиеся, почти бесчувственные космолетчики – уже воспринимали шутки. Без этого полноценное, двустороннее общение невозможно. Смех столь же неотделим от человеческого мышления, как гнев, логика, ревность или гордость – качества, заметно присущие бесконечному творению Пруста и оцененные Манмутом по достоинству. Но не заметить иронического взгляда автора? Это было бы крупным упущением. Десятки лет капитан «Смуглой леди» исследовал игру слов, юмор и сатиру в произведениях Великого Барда, выискивал тончайшие оттенки смешных фраз или комических положений…
– Вот послушай. – Орфу ловко перебежал по исправно натянутому канату обратно к пульсирующим термоядерным двигателям. – Перечитай-ка еще раз отрывок из «Любви Свана». Помнишь, герой отчаянно хочет убедить ветреницу Одет ту остаться дома и не ходить в театр без него, пуская в ход все свои уловки отпетого эмоционального шантажиста?
И он переслал нужный текст.
– Клянусь, – говорил он ей за несколько минут до ее отъезда в театр, – что всякий эгоист на моем месте был бы счастлив, если б ты отказалась исполнить его просьбу, – ведь у меня вечером масса дел. Я бы не знал, как мне быть, не знал, как мне выпутаться, если бы, паче чаяния, ты мне сказала, что не поедешь в театр. Но мои дела, мои развлечения – это не все, я должен подумать и о тебе. Если мы расстанемся с тобой навсегда, ты вправе будешь упрекнуть меня, что в решительную минуту, когда я чувствовал, что теряю уважение к тебе и скоро разлюблю, я тебя не предостерег. Видишь ли, не в «Ночи Клеопатры» (ну и название!) тут дело. Мне важно убедиться, что ты действительно стоишь на самой низкой ступени умственного развития, что в тебе нет ничего хорошего, что ты презренное существо, неспособное даже отказать себе в удовольствии. Если ты правда такая, то как же я могу тебя любить, раз ты не личность, не цельная натура, пусть несовершенная, но подающая надежды? Ты бесформенна, как вода, которая стекает с любого склона, тырыба, не обладающая ни памятью, ни способностью мыслить: рыба сто раз на дню бьется о стекло аквариума, которое она принимает за воду. Разумеется, твой ответ не сразу изгонит из моего сердца любовь, но неужели ты не понимаешь, что ты станешь для меня менее привлекательна, как только я увижу, что ты – не личность, что я не знаю никого ниже тебя? Конечно, я предпочел бы обратиться к тебе с просьбой не ходить на «Одну ночь Клеопатры» (меня тошнит от одного названия) так, как будто это для меня несущественно, и притом в тайной надежде, что ты все-таки пойдешь в театр. Но именно потому, что я придаю твоему решению большое значение, раз твой ответ будет иметь важные последствия, я считаю необходимым честно тебя предупредить.
Одетта обнаруживала все признаки волнения и беспокойства. Смысл того, что говорил Сван, был ей недоступен, но она понимала, что это целая «громовая речь», что это настоящая сцена, что тут и мольбы и упреки, а так как Одетта хорошо изучила мужчин, то, не вдумываясь в отдельные слова, она соображала, что мужчина никогда бы их не произнес, если б не был влюблен, а раз он влюблен, значит, подчиниться ему невыгодно, что от неповиновения его влюбленность только усилится. Вот почему она выслушала бы Свана с полнейшим спокойствием, если б не видела, что время идет и что если Сван сию минуту не замолчит, то она (это было сказано ею с улыбкой, выражавшей нежность, смущение и упорство) «непременно опоздает на увертюру!»[12 - Марсель Пруст. «В поисках утраченного времени: По направлению к Свану». Часть вторая. «Любовь Свана». Перевод с французского Н.М. Любимова.]
В тесном отсеке управления «Смуглой леди» Манмут громко расхохотался. Он понял. Потрясающий юмор! Читая отрывок впервые, капитан подлодки уделял все внимание человеческим эмоциям – ревности и очевидному желанию Свана управлять поведением женщины по имени Одетта. И вдруг… словно чистое окно прояснилось во льдах.
– Благодарю, – промолвил моравек, обращаясь к пятнадцатиметровому крабу, который успел снова устроиться в коконе. – Думаю, до меня начинает доходить. И я ценю это. Вроде бы ничего общего с Шекспиром – отличаются язык, тон, построение.
Страница 48
И все-таки нечто… совпадает.– Оба одержимы загадкой человека, – предположил моравек с Ио. – Твой Шекспир рассматривает грани человечности сквозь реакцию на события, ищет сокровенное под маской характеров, очерченных внешними поступками. А герои Пруста погружаются в пучины памяти, чтобы воочию разглядеть все те же грани. Другими словами, твой Бард похож на Короса III – он возглавляет экспедицию, стоя на капитанском мостике, тогда как мой дражайший Марсель скорее сродни тебе самому, заключенному в кокон «Смуглой леди», ныряющему в глубину, дабы изведать подводные рифы, познать тайны морского дна, иных живых существ и даже целого мира при помощи эхолокатора.
Европеец задумался на пару-тройку наносекунд.
– Да, но я не вижу, каким образом его герои приблизились к разгадке, плавая по волнам памяти… И пытались ли вообще?
– Не только памяти, друг мой. Ты забываешь о времени.
Внезапно Манмуту почудилось, будто Орфу легко дотянулся до него сквозь почти неуязвимую, непробиваемую оболочку двух кораблей и коснулся некой заветной, очень личной струны.
– Время существует отдельно от памяти, – пробормотал он скорее для себя. – Но может ли память существовать отдельно от времени?
– Именно! – громогласно подтвердил иониец. – И только так. Главные герои Пруста – прежде всего авторское «я» или рассказчик «Марсель», а с ним и бедняга Сван – предпринимают ровно три попытки отыскать и сложить вместе части этой запутанной головоломки под названием «жизнь». Каждый из подходов обречен на неудачу, однако сама история каким-то образом создает ощущение победы, несмотря на все промахи рассказчика и даже автора!
Хозяин «Смуглой леди» погрузился в молчание. Затем принялся переключаться с одной камеры внешнего наблюдения на другую.
«Внизу», над Поясом, парил устрашающий круглый парус. Моравек увеличил изображение до предела и отчетливо увидел, как черноту космоса прорезает одинокий астероид. Столкновения можно было не опасаться. Мало того, что корабль пролетал над плоскостью эклиптики на высоте ста пятидесяти миллионов километров – небесное тело мчалось в противоположном направлении. Сверившись с банком данных Ри По, Манмут узнал его название – Гаспра – и размеры: 20x16x11 километров. Астероид, похожий на бесформенную картофелину, наугад изрезанную кратерами глазков, оказался крохотным, но все же настоящим миром. Подумать только, при мощном увеличении он являл признаки заселенности и даже цивилизации: скалы избороздили ровные линии, в глубинах кратеров мерцали огни, на сплющенном «носу» Гаспры сиял четкий рисунок, сложенный из искусственных источников света.
– Роквеки, – вполголоса промолвил Орфу, который, видимо, глядел в ту же сторону. – Их тут несколько миллиардов по всему Поясу.
– И что, эта раса действительно так враждебна, как говорят? – поинтересовался европеец. Впрочем, он сразу пожалел о своих словах: еще сочтут за паникера.
– Не знаю. Похоже на то. Роквеки избрали более воинственный путь развития, чем мы. По слухам, они боятся и открыто ненавидят постлюдей, а нас, моравеков, просто не выносят. Корос III мог бы порассказать, насколько правдивы легенды об их жестокости.
– Корос? А он-то откуда?..
– Это известно немногим, но шестьдесят земных лет назад он возглавлял экспедицию, отправленную в эти края Консорциумом Пяти Лун и Астигом-Че. В полете принимали участие десять моравеков. Вернулось только четверо.
Капитан «Смуглой леди» задумался. Он впервые пожалел, что не изучал разные виды оружия. Если этим существам придет на ум уничтожить чужой корабль, хватит ли у них мощи? Нет, навряд ли. Даже реактивной ракете не под силу достать мишень, которая движется со скоростью 0,193 световых.
– Так что за три безуспешных способа разрешить загадку жизни предлагает Пруст? – спросил он товарища.
Краб-исполин прочистил виртуальное горло.
– Во-первых, носы героев почуяли увлекательный аромат благородства, дворянства, знатных титулов и наследных привилегий. Рассказчик Марсель следует по этой дороге две тысячи с лишним страниц. Во всяком случае, он искренне верит, что высшая форма аристократии – это аристократия духа. Однако чистый и ровный путь заводит его в тупик.
– Обыкновенный снобизм, – хмыкнул Манмут.
– Обыкновенный?! – Раскатистый голос Орфу все сильнее оживлялся на личном луче. – Если хочешь знать, Пруст усматривал в снобизме силу, скрепляющую общество – любое общество, в какие угодно времена – воедино. И вот он изучает в книге всевозможные уровни и проявления этого феномена, какие только можно вообразить. Автор не устает открывать новые и новые лики снобизма…
– Зато я устал, – буркнул собеседник, надеясь, что его искренность не слишком обидит товарища.
Рокочущий дозвуковой хохот, сотрясший линию, успокоил его.
– Каков же второй способ познать тайну жизни? – спросил европеец.
– Любовь.
– Как? – Манмут растерялся. Более трех тысяч страниц книги затрагивали и эту тему, но всегда с горьковатым привкусом… безысходности, что ли?
– Любовь, – прогрохотал моравек с Ио. –
Страница 49
ентиментальная влюбленность и плотская похоть.– Ты имеешь в виду… нежное чувство Марселя и – теперь-то я понимаю – Свана к семье, к бабушке?
– Нет, дружище. Теплую привязанность к знакомым вещам. К самой памяти. И к людям, вовлеченным в царство знакомых вещей.
Хозяин «Смуглой леди» покосился на кувыркающийся в космосе астероид по имени Гаспра. Согласно данным Ри По, это небесное тело совершало оборот вокруг своей оси за семь стандартных часов. Интересно, могло бы подобное место сделаться для него, для любого, кто способен на чувства, источником сентиментального притяжения?
– Вот темные моря Европы – это да…
– Прошу прощения?
Маленький европеец ощутил, как сжались и похолодели органические слои в его теле. Надо же было сболтнуть свои мысли по линии! Хорошо хоть, не по общей!
– Так, ничего. Почему бы и в самом деле не влюбиться в разводье? Чем не ответ на главную загадку?
– Потому что, – начал Орфу, и другу впервые послышались скорбные нотки в голосе огромного краба, – Пруст понимал, а его герои выяснили несколько позже… Ни любовь, ни ее благородная кузина дружба не способны уцелеть под губительными лезвиями ревности, скуки, привычки, эгоизма.
– Никогда?
– Никогда. – Иониец испустил тяжкий вздох. – Перечитай последние строки «Любви Свана». Помнишь? «Как же так: я убил несколько лет жизни, я хотел умереть только из-за того, что всей душой любил женщину, которая мне не нравилась, женщину не в моем вкусе!»
– Ну да, я заметил, – отозвался Манмут. – Только не знал в ту пору, как это следует воспринимать: как искрометный юмор, ядовитую желчь или знак невыразимой печали?
– Все вместе, друг мой. Все вместе.
Капитан подлодки накачал в каюту побольше кислорода, желая избавиться от серой паутины грусти, что грозила беспросветно оплести его сердце.
– А как называется третья дорога?
– Давай отложим до следующего раза, – произнес Орфу, очевидно уловив настроение товарища. – Корос III собирается расширить радиус действия уловителя Матолофф-Феннелли. Ну разве не занятно посмотреть на фейерверки в рентгеновских лучах?
На орбите Марса путешественники, разумеется, ничего интересного не встретили: ведь сама планета, как и положено, находилась в то время позади Солнца. Днем позже корабль пересек земную орбиту, и вновь ничего особенного: Земля крутилась где-то внизу. Меркурий мог бы стать единственным небесным телом, четко заметным на смотровых экранах, да только яростное солнечное сияние вскоре заполнило их до отказа.
За девяносто семь миллионов километров от светила, когда нити накала радиатора дышали немыслимым жаром, парус из борволокна был спущен, смотан и убран под купол на корме. Орфу принял в этой работе самое активное участие, деловито суетясь на корпусе космической посудины; обратившись к внешним камерам, Манмут впервые разглядел его шрамы, царапины и выбоины в свете пламенных языков Солнца.
За два часа до запуска термоядерных двигателей Корос III удивил европейца неожиданным приказом: всем собраться в модуле управления, подле приемников магнитного уловителя.
Внутренних коридоров на корабле не было, и хозяина «Смуглой леди» одолевали сомнения в необходимости совершать путешествие по внешней обшивке корпуса ради обычной беседы.
– Зачем идти туда лично? – спросил он у друга. – Тем более ты все равно не поместишься в модуле управления.
– Ничего, подожду снаружи. Я буду видеть вас через открытые двери, кабельная связь обеспечит надежное сообщение.
– Ее лучше ли просто обсудить все вопросы по общей связи? – Вакуум и проникающее излучение не пугали европейского моравека, но мысль о необходимости покинуть свою подлодку заставляла его нервничать.
– Ее знаю, – откликнулся иониец, – однако до запуска двигателей осталось сто четырнадцать минут, так почему бы мне не заскочить за тобой по дороге?
Так и поступили.
Они встретились у грузового отделения. Манипуляторы Орфу усадили Манмута в укрытую нишу на панцире, подключили к линиям коммуникации. Товарищи направились из темного чрева корабля, между его изогнутых и решетчатых ребер, наружу и вверх по внешнему корпусу. Капитан «Смуглой леди» посмотрел на сферические термоядерные двигатели, которые, если судить по их виду, были прилеплены к носу в последний момент, будто конструкторы не могли додуматься до этого раньше, и сверил часы. Час и четыре минуты до возгорания.
По пути европеец искренне удивлялся ультрашпионскому покрытию судна – сплошной пористой черной упаковке, которая теоретически делала его незаметным для простого взгляда, космических радаров, а также для инфракрасных, ультрафиолетовых и нейтринных зондов. Какой в этом толк, если путешественники ворвутся в атмосферу Марса на четырех столпах реактивного пламени и оно будет бушевать целых два дня?
Отсек управления имел шлюзовые двери для поддержания воздушного давления. Манмут помог товарищу подключиться к защищенным кабельным соединениям; сам же прошел внутрь, предвкушая удовольствие подышать старомодным способом.
– На корабле находитс
Страница 50
оружие, – без обиняков начал Корос III.Говорил он, естественно, вслух. Многогранные глаза и черный гуманоидный панцирь вспыхивали алыми галогеновыми бликами.
В каюте собрались три моравека; миниатюрный Ри По завершал равносторонний треугольник.
– Ты слышал? – обратился европеец к Орфу по личной связи.
– Еще как, – откликнулся иониец, маяча за окном.
– А почему ты говоришь об этом теперь? – спросил капитан «Смуглой леди» у Короса.
– Решил, что раз уж ваше с ионийцем существование тоже поставлено на карту, значит, вы имеете право знать.
Манмут перевел взор на каллистянина:
– Так тебе все было известно?
– До сей минуты я не слышал, чтобы экспедиция собиралась доставить военную технику на поверхность Марса, – отозвался Ри По. – Хотя, располагая сведениями о защитном оснащении на самом корабле, нетрудно было догадаться.
– На поверхность Марса, – задумчиво повторил европеец. – То, о чем вы говорите, находится внутри «Смуглой леди»… – Он даже не потрудился придать своим словам вопросительный оттенок.
Корос III кивнул, подтверждая его мысль устаревшим человеческим способом.
– И какого рода оружие? – требовательно вопросил капитан подлодки.
– Я не уполномочен отвечать, – напрягся ганимедянин.
– А может, я тоже не уполномочен перевозить неизвестно что на борту своего судна! – рявкнул собеседник.
– У тебя нет выбора, – скорее печально, чем властно промолвил Корос.
Манмута охватила ярость.
– А ведь он прав, – вмешался Орфу по частной линии. – Выбора у нас не осталось. Только вперед.
– Тогда зачем вообще извещать нас? – сердито повторил европеец.
Ответил ему Ри По:
– Обогнув Солнце, мы понаблюдали за Марсом и выяснили, что здешняя квантовая активность на много порядков превышает наши прежние оценки. Эта планета представляет прямую угрозу всей Солнечной системе.
– С какой стати? – удивился иониец. – Постлюди веками тешились с квантовой телепортацией, еще когда заселяли города на земной орбите.
Руководитель полета по старинному обычаю покачал головой. Хотя, конечно, мысль о какой-либо «старине» едва ли приходила на ум при взгляде на это долговязое, иссиня-черное, с проблеском, существо и в особенности – на его мушиные глазки.
– Не в таких объемах, – возразил он. – На сегодняшний день фазотрансформации на Марсе способны прорвать огромную дыру в ткани космического времени. Это выходит за всякие рамки. Безумным экспериментам пора положить конец.
– Войниксы как-то замешаны в этом деле? – поинтересовался Орфу.
Именно с появлением войниксов на Земле – с первым упоминанием о них в перехваченных беседах постлюдей, то есть более двух тысяч местных лет назад, – планета принялась демонстрировать следы неслыханной квант-телепортационной активности.
– Замешаны ли войниксы и обитают ли они на Земле по-прежнему, нам неизвестно, – ответил Корос III по общей связи. – Повторяю, нравственные соображения повелели мне объявить вам об оружии, которое имеется на борту. Когда и как его использовать, решать исключительно нам. Защита главного судна – ответственность Ри По. Применение боевых сил подлодки – забота моя, и только моя.
– Выходит, с корабля нельзя стрелять по целям на Марсе? – вслух рассудил Манмут.
– Совершенно верно, – произнес Ри По.
– Зато на борту «Смуглой леди» находится оружие массового поражения? – уточнил Орфу.
Моравек с Ганимеда помолчал, взвешивая каждое слово, и наконец неохотно выдавил:
– Да.
Европеец попытался прикинуть, что бы это могло быть. Термоядерные бомбы? Реактивные снаряды? Нейтронные излучатели? Устройства на основе антиматерии? Катализаторы черных дыр? Единственное, с чем он имел дело до сих пор, – это безобидные сети, штыки и гальванайзеры для отпугивания кракенов и ловли редких образцов европейской морской фауны.
– Корос, – негромко проговорил он, – к роквекам ты тоже летал с оружием?
– Нет. Тогда в нем не было необходимости. Моравеки астероидного Пояса сделались воинственной и свирепой расой, однако не представляют угрозы для всего живого в Солнечной системе… – Ганимедянин сверился с хронометром: через тридцать одну минуту сработают термоядерные двигатели. – Еще вопросы?
– Зачем кораблю суперневидимая оболочка, – подал голос Орфу, – если огонь из наших сопл заполыхает на небе не хуже сверхновой звезды, которую даже среди белого дня не заметит лишь слепой? Постойте-ка… Вы специально рассчитывали на ответные действия со стороны местных обитателей? Хотите, чтобы они сами проявили себя?
– Вот именно, – подтвердил Корос III. – Так легче всего выяснить их намерения. Термоядерные двигатели загорятся в восемнадцати миллионах километров от Марса. Если за время снижения судно не попытаются перехватить, то мы отбросим двигатели, соленоиды и прочие внешние конструкции, а значит, вторгнемся на орбиту полностью скрытыми от любого наблюдения. К сожалению, нам до сих пор неизвестно, какая здесь цивилизация – технологическая или посттехнологическая.
Манмут серьезно призадумался. Фактически они «отбросят» последнюю
Страница 51
озможность вернуться назад на Юпитер.– Я бы сказал, что колоссальная квантовая активность очень даже указывает на развитые технологии, – заметил иониец, – разве нет?
– Возможно, – хмыкнул Ри По, – но ведь во Вселенной столько ученых-психов!
На этой загадочной фразе собрание закончилось. Из отсека управления откачали воздух, и Орфу доставил товарища обратно, на борт «Смуглой леди».
Термоядерные двигатели сработали точно по сценарию. В течение последующих двух дней Манмут был прикован к высокогравитационному сиденью, не в силах пошевелиться под тяжестью четырехсот g. Отсек, где содержалась подлодка, снова наполнял особый гель, однако сама «Смуглая леди» оставалась пустой. Непривычное бремя и неподвижность начинали утомлять маленького европейца. Он не хотел и думать о том, каково приходится Орфу в его колыбели на внешнем корпусе. Марс и все другие изображения на носовых экранах затмевались ревущим пламенем двигателей, равных четырем солнцам, поэтому капитан подводной лодки проводил время, разглядывая по видео звезды за кормой и перечитывая отрывки из Пруста. Теперь исследователь Шекспира выискивал раз-личные связи и несоответствия между «A la recherche du temps perdu» и своими любимыми сонетами.
Пылкая одержимость Манмута и Орфу языками и литературой Потерянной Эпохи не являлись чем-то из ряда вон выходящим. Уже первые моравеки, более сорока земных столетий назад посланные в систему Юпитера изучать существа, населяющие его спутники, были запрограммированы первыми постлюдьми таким образом, чтобы неограниченно пользоваться достоверными записями о земной истории, культуре и особенно искусстве. Это произошло после вспышки Рубикона, когда в умах еще теплилась надежда сохранить память и записи о человечестве, даже на тот случай, если последние уцелевшие девять тысяч сто четырнадцать «старомодных» людей не переживут Финального факса. Прошли века, контакт с Землей оборвался, но с тех пор история, литература и искусство человечества превратились в страстное увлечение многих тысяч моравеков, работающих как в жестком вакууме, так и на спутниках. Любимым коньком Уртцвайля, погибшего под ледовым обвалом в глубинах европейского кратера Тире Макула восемнадцать лет назад, была американская Гражданская война. Исследования товарища, посвященные пешим операциям солдат Конфедерации, аккуратно лежали в ящике рабочего стола Манмута возле упакованного в гель памятного подарка – прозрачной лампы с пузырьками расплавленного вещества.
Уставившись на приглушенное фильтрами свечение двигателей, Манмут пытался совместить сведения об исторической личности Пруста – человека, три последних года жизни прикованного к постели в комнате с пробковыми стенами, в окружении старых рукописей, периодически приходящих гранок романов и бутылочек с наркотическими зельями, вдобавок не принимавшего иных гостей, кроме мужчин, промышляющих древнейшим ремеслом, и мастера по обслуживанию одного из первых парижских телефонов, передающего оперу прямо на дом, – с рассказчиком Марселем, авторским «я» в исчерпывающем исследовании восприятия, названного «В поисках утраченного времени». Память маленького европейца хранила чудовищные объемы информации: при желании он мог бы вызвать подробные карты Парижа 1921 года, любой из портретов Пруста – фотографических, выполненных маслом или пером, мог сравнить каждого из героев с каждым из реальных людей, которых когда-либо знал автор… И ничто из этого даже на шаг не приблизило европейца к пониманию книги. Моравек давно проникся одной мыслью: творения человеческого искусства необъяснимым образом превосходили самих творцов.
Орфу упоминал три потайные тропки к разгадке жизни. Первая – одержимость благородством, правами «голубой крови», «сливок общества» – явно заводила в тупик. Манмуту не потребовалось одолевать все три тысячи страниц, дабы осознать это.
Второй ключ – поиски истины в любви – поистине завораживал маленького европейца. Ну разумеется, Пруст, как и Шекспир, только по-иному, пытался изучить все грани человеческой привязанности: однополую, разнополую, семейную, между коллегами, межличностную, а также страсть к определенному месту на Земле или просто к вещам. И здесь капитан «Смуглой леди» не мог не согласиться с ионийцем: в конце концов писатель отвергает любовь на дороге к более глубокому познанию.
Каков же третий путь? И если он тоже ведет в никуда, то в чем же подлинный ответ, сокрытый между страниц и незнакомый героям, но возможно блеснувший перед глазами сочинителя подобно свету в конце тоннеля?
Чтобы выяснить это, достаточно было выйти на связь и поговорить с товарищем. Однако друзья почти не общались во время тяжелого и неприятного снижения. Каждый погрузился в собственные думы и молчал. «Ничего, он расскажет мне после, – утешал себя хозяин подлодки. – Или я сам распутаю этот узел… Ведь и Шекспир докапывался, какая сила стоит за человеческой любовью. Интересно, совпадут ли их выводы?» Нельзя не заметить, что и Барда по мере развития цикла разочаровывает сентиментальное, роман
Страница 52
ическое и физическое влечение как разгадка смысла бытия.И вот термоядерные двигатели отключились. Наступила почти пугающая тишина, а мощная гравитация резко покинула обитателей судна.
В тот же миг корабль избавился от сферических топливных двигателей; они стремительно унеслись в космос, отправленные в небольших ракетах.
– Отбрасываем парус и соленоиды, – предупредил Орфу.
Манмут проследил по видео, как названные компоненты отделились и уплыли в атмосферу, а затем вернулся к носовым камерам. До Марса оставалось каких-то восемнадцать миллионов километров, и теперь ничто не мешало путешественникам рассмотреть его. Ри По наложил на изображение планеты рисунок их траектории. Та выглядела просто безукоризненно. Внутренние ионные отражатели продолжали замедлять полет, готовя судно к выходу на полярную орбиту.
– За время снижения не зафиксировано никаких радаров или прочих сенсоров, – сообщил Корос III. – Никаких попыток перехвата.
Чувство собственного достоинства – вещь, конечно, важная, подумалось маленькому европейцу, но зачем обязательно говорить другим общеизвестные факты?
– На пассивные датчики поступила информация, – из рек Ри По.
Хозяин «Смуглой леди» прочел новые данные. Если бы корабль приближался к Европе, например, дисплеи пестрили бы от радио-, гравитонических и микроволн, от множества прочих излучений технологического происхождения. Марс не испускал ничего. И все же терраформированный мир проявлял очевидные признаки жизни. Телескоп на носу космического судна уже различал белые здания на вулкане Олимп, изогнутые и прямые прорези дорог, каменные головы вдоль северного побережья и даже кое-какие индивидуальные перемещения на поверхности… Однако ни единой приметы технологической цивилизации. Как там выразился Ри По: «ученые-психопаты»?..
– Через шестнадцать часов выходим на орбиту, – объявил Корос. – Приготовьтесь, ближайшие сутки мы будем только наблюдать. Манмут, твоя подлодка покидает корабль через тридцать часов.
– Есть, – отозвался европеец – и чуть не добавил: «сэр».
Казалось, планета затихла, выжидая. Правда, телескопы обнаружили на Фобосе предметы искусственного происхождения: горнорудное оборудование, остатки магнитного ускорителя, роботов-вездеходов и расколотые купола подземных жилищ. Только все это выглядело запыленным, побитым и остывшим целых три тысячелетия назад. Кто бы ни терраформировал Марс в течение прошлого века, эти существа явно не имели ничего общего с обветшалыми артефактами на поверхности внутреннего спутника.
Планета более не напоминала красно-оранжевый мир, изображенный на всех фотографиях из прошлого. Шапку полярного льда сменил небольшой полурастаявший белый остров посреди лазурного океана, волны которого омывали большую часть северного полушария. В небесах закручивались причудливые спирали облаков. Плоскогорья и огромные массивы еще сохраняли буроватый оттенок, но яркая зелень лесов и полей поражала даже невооруженный взгляд.
Судно по-прежнему не засекало чужих радаров, не получало ни единого вызова: ни по радиочастотам, ни по лазеру, ни по личной связи. Напряженные минуты ожидания растянулись в долгие часы. Четыре моравека любовались живописными видами и готовились к высадке «Смуглой леди».
Марс кишел жизнью – человеческой или постчеловеческой, а кроме того, здесь обитал как минимум еще один неизвестный вид – малорослые зеленые работники, что старательно возводили каменные головы. На просторах водных каньонов Долины Маринера и вдоль северного побережья белели одинокие паруса; по морю, образовавшемуся у плато Эллада, плавали крохотные флотилии. На Олимпе виднелся по крайней мере один высокоскоростной эскалатор, камеры сфотографировали с полдюжины летающих машин вокруг кальдеры, а также десятки других белых домов и ухоженных садов, спускающихся широкими уступами по склонам вулканов Фарсиды. По оценкам ганимедянина, все четыре горы населяли не более трех тысяч бледных на вид человекоподобных существ, а в палаточных городках у моря обитало примерно двадцать тысяч зеленых работников.
При этом огромные терраформированные земли пустовали.
– Ну и какая тут опасность для разумной жизни в Солнечной системе? – поинтересовался Орфу.
– А вы посмотрите в квантовых лучах, – посоветовал Ри По.
– О боже, – вырвалось у Манмута в пустоте каюты.
Марс буквально ослеплял зловещим багровым сиянием телепортационной активности. Алые линии стекались в единый узел – к Олимпу.
– Странно, – заметил иониец. – Могут ли несколько машин вызвать подобные квантовые беспорядки? Я не вижу их в электромагнитном спектре. И химические реакции отталкивания здесь тоже ни при чем.
– Нет, – отвечал ему Корос. – Летающие автоматы ныряют в квантовый поток и снова появляются, значит, он порожден не ими. Во всяком случае, перед нами не первичный источник.
С минуту европеец разглядывал поразительную карту, прежде чем решился задать вопрос, который мучил его несколько дней:
– Может, стоит связаться с ними по радио или как-то еще? Приземлиться в открытую,
Страница 53
сыграть роль друзей, а не шпионов?– Мы прорабатывали этот вариант, – изрек руководитель миссии. – Но местная квантовая активность до такой степени выходит за обычные рамки, что мы сочли целесообразным собрать как можно больше сведений, прежде чем обнаружить свое прибытие.
«Ну да, собрать сведения – и доставить оружие массового поражения как можно ближе к вулкану», – с горечью подумал Манмут. Он никогда не собирался быть солдатом. Моравеки не созданы, чтобы сражаться; мысль об убийстве разумного существа глубоко противоречит их программе, столь же древней, как и сам род.
И все же капитан принялся готовить «Смуглую леди» к спуску: перевел ее на автономные источники питания, отключил внешние линии жизнеобеспечения, оставив только общие коммуникации; последние связи оборвутся, когда подлодка, заключенная в ультраневидимую шпионскую оболочку, нырнет в океанские глубины. Суденышко поддерживали реактивные опоры; Корос III лично разведет и отбросит их, а также сам откроет парашюты, которые замедлят падение. И лишь на морском дне Манмут снова станет распоряжаться собственной подлодкой.
– Приготовиться к поднятию на борт, – произнес ганимедянин.
– Доступ на борт разрешен, – откликнулся капитан «Смуглой леди», хотя руководитель полета и не думал спрашивать позволения: откуда неевропейцу знать протоколы?
Замигали предупредительные огоньки; двери отсека разъехались в стороны, ожидая Короса III. Манмут бросил взгляд на изображение «колыбели» Орфу, и тот почувствовал внимание к своей особе.
– Пока, дружище, – сказал он. – Увидимся.
– Надеюсь.
Капитан «Смуглой леди» открыл нижние шлюзовые двери и собрался отсечь кабели коммуникации.
– Погодите, – вмешался каллистянин. – Там, на горизонте.
Камеры в отсеке управления показывали, как руководитель полета захлопнул уже распахнутую задвижку шлюза и вернулся к своим инструментам. Маленький европеец убрал палец с кнопки уничтожения последних линий связи.
Из-за края планеты появилось нечто; пока это была лишь точка на экране радара. Носовой телескоп отказывался сообщать подробности.
– Должно быть, они запустили аппарат, пока мы находились по ту сторону планеты, – предположил Орфу.
– Поздороваемся с хозяевами, – промолвил Ри По.
Судно послало несколько запросов на разных частотах. Загадочная точка не отзывалась.
– Видите? – спросил ганимедянин.
Манмут видел отлично. Объект не длиннее двух метров смахивал на конную колесницу, окруженную мерцающим силовым полем. Внутри находились двое, мужчина и женщина. Она правила, а он не сводил взора с космической посудины в восьми тысячах километров над собой, словно та и не обладала искусственной невидимостью. Дама оказалась рослой царственной блондинкой, а ее кавалер – приземистым седобородым старцем.
Орфу расхохотался:
– Не думал, что у богов бывают такие симпатичные подружки!
Будто услышав оскорбление, мужчина поднял правую руку.
Видеовход полыхнул и отключился; маленького европейца швырнуло обратно на высокогравитационное сиденье. Корабль поразили жуткие судороги. И еще раз. Потом его так часто и мощно затрясло, что Манмута отбросило к противоположной стене и вжало в потолок.
– Эй, ребята, у вас все в порядке? – прокричал он по общей линии. – Меня кто-нибудь слышит?
Несколько мгновений ответом ему было молчание и шум помех. Затем через нарастающий рев пробился тихий и спокойный голос Орфу:
– Я тебя слышу, дружище.
– Как ты? Как судно? Мы их подбили?
– Я поврежден и ослеп от вспышки, – ответил иониец сквозь шипение и потрескивание. – Но прежде, чем это произошло, я успел кое-что увидеть. Мы не стреляли. А корабль… его уже нет. Наполовину.
– Наполовину? – бессмысленно повторил Манмут. – А что…
– Своего рода энергетическое копье. Отсек управления пропал – вместе с Коросом и Ри По. Испарился. Носа не осталось. Верхний корпус оплавлен. Судно вращается вокруг своей оси, делая по два оборота в секунду, и вроде бы начинает разваливаться. Мой собственный панцирь проломлен, манипуляторы почти целиком уничтожены. Я теряю силы и чувствительность покрова. Выбирайся отсюда вместе со «Смуглой леди». Торопись!
– Да я не знаю как! – выкрикнул европеец. – Всем управлял Корос! Я даже не знаю…
Внезапно корабль снова тряхнуло, и последняя связь, а также видеолинии полностью оборвались. Вокруг обшивки раздавалось оглушительное шипение. Посудина испаряется, сообразил Манмут. Он переключился на внутренние камеры подлодки. Экраны отобразили клубы горящей плазмы.
«Смуглая леди» завертелась и задрожала еще отчаяннее – то ли вместе с погибающим кораблем, то ли сама по себе. Капитан активировал прочие объективы, систему контроля повреждений и подводные зонды. Половина приборов не работала или же реагировала недостаточно быстро.
– Орфу?
Молчание.
Европеец включил вездесущие мазеры, пытаясь восстановить личный луч.
– Орфу?
Молчание. Тряска усилилась. Отсек для «Смуглой леди», куда в ожидании Короса III предварительно накачали воздух, неожиданно лишился атмосферы, и
Страница 54
подлодка закрутилась с бешеной скоростью.– Я иду к тебе, Орфу! – воскликнул Манмут.
Он распахнул двери шлюза и порвал сдерживающие ремни. Где-то позади, не то на корабле, распадавшемся на части, не то в каюте, прогремел взрыв. Европейца ударило о панель управления. Наступила кромешная тьма.
13. Суходол
Поутру, вкусив отменных блюд, приготовленных сервиторами Марины, четверо друзей покинули Парижский Кратер и факсовали на площадку, где праздновался последний Горящий Человек.
Внутри самого павильона, как и положено, горел свет, зато вокруг царила кромешная ночь, и завывания ветра доносились даже сквозь полупроницаемое силовое поле.
Харман посмотрел на Даэмана:
– У меня записан вот этот код: двадцать один – восемьдесят шесть. Ничего не всплывает в памяти?
– Да мы же в павильоне! – простонал тот. – Они все на одно лицо. А снаружи темно, хоть глаз выколи. Как тут признаешь место, которое посещал белым днем и в шумной компании?
– А мне кажется, код верный, – встряла Ханна. – Помню, числа были крупные и номер незнакомый, раньше я по нему не факсовала.
– В смысле, до шестнадцати лет? – осклабился собиратель бабочек.
– Нет, я была чуть постарше. – Мускулистая загорелая девушка наградила бледного и дряблого собеседника ледяным взглядом, и тот попятился, хотя ни разу, кроме как в туринской драме, не видел, чтобы человеческие существа бились друг с другом.
Не обращая внимания на перепалку, Ада шагнула к силовому полю и прижала к нему тонкие пальцы. Преграда подернулась рябью и чуть подалась, но не более того.
– Эй, а оно твердое. Мы не выберемся.
– Бред какой-то, – произнес Харман.
Они вдвоем принялись толкать барьер и тыкать в него локтями, пинать и налегать всей тяжестью; эластичное поле оказалось не таким уж полупроницаемым – по крайней мере для людей.
– Что-то новенькое. – Подруга Ады тоже попыталась толкнуть невидимый барьер плечом. – В павильоне факса – и вдруг заграждения?
– Мы в ловушке! – Даэман страшно завращал глазами. – Попались, точно крысы.
– Не болтай, – отмахнулась Ханна; нельзя сказать, чтобы эти двое отлично ладили с самого утра. – Всегда можно вернуться. Портал прямо за твоей спиной, и он-то исправен.
Не успела она договорить, как из упомянутого мерцающего портала явилась и подлетела к путешественникам пара сферических сервиторов общего пользования.
– Поле нас не выпускает, – пожаловалась им хозяйка Ардис-холла.
– Знаем, Ада Ухр, – отвечала одна из машин. – Приносим извинения, мы торопились на помощь. Здешний узел… м-м-м… редко используется.
– Ну и что? – Смуглый мужчина нахмурился и скрестил руки на груди. – С каких это пор вы запечатываете факс-узлы?
– Еще раз просим прощения, Харман Ухр, – откликнулся сервитор очень близким к мужскому голосом, обычным для машин этого сорта. – Климатические условия снаружи чрезвычайно опасны для жизни. Вам просто необходима термокожа.
Его напарник вручил каждому из людей молекулярный костюм тоньше простой бумаги.
– Они издеваются? – озадаченно промолвил коллекционер.
– Нет, – покачал головой опытный спутник. – Я уже носил такое.
– И я, – поддакнула Ханна.
Молодой мужчина развернул невесомую термокожу – все равно что дым в руках держать.
– На мой наряд это не налезет.
– И не должно, – пояснил Харман. – Чтобы эффективно действовать, оно обязано прилегать к самой коже. Есть еще капюшон, но ты сможешь отлично видеть и слышать сквозь него.
– А как же наша собственная одежда? – озабоченно спросила хозяйка Ардис-холла, которую после ночных похождений как-то не тянуло на подвиги. Во всяком случае – в вопросах добровольного раздевания.
– Не считая обуви, – отозвался первый сервитор, – не рекомендуется налагать лишние слои, Ада Ухр, они только снижают эффективность.
– Шутите? – возмутился Даэман.
– Всегда можно вернуться домой и надеть самые теплые куртки, пальто и шапки, – ответил его спутник. – Правда, я не уверен, что здесь это поможет.
Он обернулся на черную стену силового поля, за которой грозно ревел ветер.
– Нет, – вставил второй сервитор. – Стандартные одеяния неадекватны обстановке Суходола. Однако, если предпочитаете, мы способны изготовить более благопристойные костюмы и доставить их через тридцать минут.
– К черту, – рявкнула Ада. – Я хочу взглянуть, что там.
Она вышла на середину павильона и принялась разоблачаться у всех на виду. Подруга шагнула к ней и тоже начала стягивать блузку вместе с шелковыми шароварами.
Молодой мужчина вытаращил глаза. Харман взял его за локоть и отвел в сторонку. Избавляясь от одежды, коллекционер исхитрился несколько раз обернуться через плечо на спутниц. Галогеновые светильники заливали кожу Ады ослепительным, сочным сиянием, а стройное и крепкое тело Ханны мерцало, словно начищенная бронза. Натягивая термокостюм на ноги, вторая девушка бросила взгляд на Даэмана и нахмурилась. Тот поспешил отвернуться.
Когда вся четверка опять собралась в центре павильона, облачась в тончайшую кожу и ботинки, юная хозяйка
Страница 55
рдис-холла рассмеялась:– Эти вещи смотрятся еще откровеннее, чем если б мы ходили голыми.
Собиратель бабочек смущенно шаркнул ногой, но бывалый путешественник лишь улыбнулся под маской.
– А почему мы все разных цветов? – полюбопытствовал коллекционер.
Ада сияла желтым, Ханна – оранжевым, Харману и Даэману достались соответственно блистающий синий и зеленый термокостюмы.
– Чтобы вы могли различать друг друга, – ответил сервитор, как будто вопрос обращался к нему.
Хозяйка Ардис-холла опять залилась своим беспечным, самозабвенным смехом, и оба мужчины уставились на нее.
– Извините, ребята. Просто… и так ведь ясно, кто есть кто. Даже издали.
Харман подошел к силовому полю и приложил к нему синюю руку.
– А теперь-то можно? – осведомился он.
Машины промолчали, зато барьер мягко заколыхался, пропуская ладонь, а после и все тело прошло наружу, точно сквозь серебристый водопад.
Сервиторы тронулись за четверкой путешественников навстречу мраку и ветру.
– Нам не нужно сопровождение, – сказал девяностодевятилетний мужчина.
Даэман заметил, что ревущий вихрь унес эти слова куда-то вдаль, и все же они отчетливо раздавались в ушах: в капюшоне явно имелись аудиопередатчики и пара крохотных наушников.
– Извините, Харман Ухр, вы ошибаетесь, – возразила машина. – Освещение вам не помешает.
И оба сервитора озарили каменистую землю множеством ярких лучей.
Синяя фигура покачала головой:
– Я уже пользовался термокостюмами, высоко в горах и далеко на севере. Линзы капюшона настраиваются на ночное видение. Вот… – Харман прикоснулся к виску, что-то нащупывая. – И я все различаю. Какие яркие звезды!
– Ух ты, – восхитилась Ада, последовав его примеру.
Взамен жалких кругов света, предложенных назойливыми машинами, перед ней раскинулся Суходол во всем великолепии. Каждый камень переливался собственным пламенем, а звезды… У девушки перехватило дыхание. Она повернула голову. Павильон полыхал, будто гигантская раскаленная домна.
– Это так… красиво, – промолвила Ханна и отошла от группы на два десятка шагов, перепрыгивая с одного валуна на другой.
Путешественники находились в самом низу просторной каменистой долины, окруженной крутыми скалами. Земля была чиста от снега, но вершины утесов блистали под звездами бело-голубой россыпью искр. Облака плыли по небу, напоминая стада серебряных овец.
Ветер зловеще завывал в ушах и бил в лицо, даже когда друзья просто стояли на месте.
– Я замерз, – пожаловался Даэман, переступая с ноги на ногу.
Еще бы не окоченеть, если на теле нет ничего, кроме ботинок.
– Возвращайтесь и оставьте нас в покое, – велел девяностодевятилетний мужчина сервиторам.
– При всем уважении, Харман Ухр, наша программа не позволяет покидать людей одних. Вы рискуете получить увечье или заблудиться в Суходоле. Впрочем, мы можем держаться на расстоянии ста шагов, если угодно.
– Угодно. И потушите фары, чтоб вам! Глаза режет.
Машины повиновались и убрались назад к павильону. Ханна первой двинулась в путь. Не считая четырех человек в ярких одеяниях, долина была совершенно безжизненна. Ни деревьев, ни травы, никакого движения.
– А что мы ищем? – спросила подруга Ады, переступив через маленький ручей.
– Это та самая площадка? – повторил Харман.
Даэман и Ханна заозирались.
– Похоже, – нерешительно сказал собиратель бабочек. – Хотя вы понимаете, когда кругом палатки, уборные, купола, и сверху силовое поле, и полно громадных обогревателей, и еще этот Горящий Человек, и постоянно светло как днем… В общем, тогда все выглядело иначе. И я так не мерз! – Он запрыгал оживленнее. – Что скажешь, Ханна?
– Я тоже не уверена… Не знаю.
Ада взяла инициативу в свои руки.
– Давайте-ка разделимся и поищем какие-нибудь следы прошлого праздника. Кострища, каменные пирамиды, что-нибудь в этом роде. Правда, я не думаю, что мы отыщем твою Вечную Жидовку прямо сейчас, Харман.
– Ш-ш-ш! – предостерег тот, оборачиваясь на сервиторов. Механизмы находились в отдалении и тем не менее наверняка прослушивали все разговоры. – Ну, ладно, – вздохнул Харман. – Расходимся на две сотни футов, не дальше…
Мужчина в синем осекся. Со стороны каньона появилась знакомая, смутно напоминающая человека фигура и неуклюже зашагала по камням. Когда существо приблизилось на тридцать футов, Харман окликнул его:
– Уходи. Нам не нужен войникс.
В ушах путешественников зазвучал голос еле заметного вдали сервитора:
– Мы настаиваем, леди и джентльмены. Это самый удаленный и опасный изо всех известных факс-узлов. Нельзя допустить ни малейшей возможности вреда.
– Тут что, водятся динозавры? – Голос Даэмана дрогнул.
Ада рассмеялась и раскинула руки навстречу холодной воющей тьме:
– Сомневаюсь, братец. Если только не появилась новая, морозоустойчивая порода, о которой мы никогда не слышали.
– Почему же, все возможно, – поддразнила Ханна. – Видите вон тот гигантский валун? А вдруг это аллозавр, облизываясь, поджидает добычу?
Коллекционер попятился и чуть не споткн
Страница 56
лся о камень.– Да нет их здесь, – вмешался Харман. – Что вообще может завестись при такой холодрыге? Ничего. Не верите – снимите на секунду капюшоны.
Спутники послушались. И тут же радионаушники наполнились резкими воплями.
– Держись подальше, – обратился мужчина в синем костюме к войниксу. – В случае чего мы тебя позовем.
Друзья тронулись в дорогу – на северо-запад, как показала напульсная функция ориентирования. Под бешеным напором ветра качались даже колючие звезды, и путешественникам постоянно приходилось укрываться за каменными глыбами, дабы не повалиться наземь. Когда вихрь утихал, четверка осторожно двигалась дальше.
– Я что-то нашла, – раздался голос Ады.
Товарищи поспешили к ярко-желтой фигуре, удалившейся на юг. На первый взгляд под ногами девушки лежал обычный камень, однако вблизи становилась заметна щетинистая шерсть, диковинные конечности-плавники и пара черных дыр вместо глаз.
– Это тюлень, – сказал Харман.
– Тюлень? – непонимающе переспросила Ханна, присаживаясь на корточки, чтобы потрогать недвижное существо.
– Морское млекопитающее. Мне попадались такие на побережьях… далеко от факс-узлов. – Мужчина тоже коснулся холодного тела. – Бедняга окаменел. Мумифицировался. Он мог пролежать здесь сотни, тысячи лет.
– Так мы на побережье? – полюбопытствовала Ада.
– Не обязательно. – Харман поднялся и огляделся вокруг.
– Эй! – обрадовался Даэман. – А вон тот утес я помню. Под ним еще стоял пивной павильон.
И он потрусил к большому валуну у скалы.
– Ты уверен? – наморщила нос Ада, когда товарищи догнали коллекционера.
Одинокая глыба вздымалась к ледяным мерцающим звездам и быстрым облакам, сбивающимся в стаи, но ни единая примета не указывала на то, что когда-либо тут проводился праздник. Друзья осмотрели почву у подножия, ища следы от шатровых колышков, кострища или оттиски машинных колес, однако ничего не нашли.
– Да ведь прошло полтора года, – рассудил Харман. – А сервиторы – отличные уборщики, значит…
– О господи! – воскликнула Ханна, задрав голову вверх.
Спутники последовали ее примеру, хотя уже за мгновение до того успели заметить удивительную игру красочных бликов на камнях и скалах.
Ночной небосклон ожил, превратился в сияющий занавес из танцующих лучей лазурного, лимонного, алого цветов.
– Что это? – шепнула Ада.
– Не знаю. – Мужчина в синем тоже понизил голос.
А чудесный свет продолжал переливаться между облаками. Харман откинул капюшон:
– Вот это да! Оно так же полыхает и без ночного видения. Кажется, две-три декады назад я видел подобное, когда…
– Сервиторы! – вмешался Даэман. – Что это за огоньки?
– Атмосферное явление, вызванное влиянием заряженных солнечных частиц на электромагнитное поле Земли, – донесся голос невидимой машины. – Таково научное определение. Феномен имеет несколько названий, например…
– Спасибо, достаточно, – вмешался самый опытный из путешественников, застегивая капюшон. – Глядите-ка! – вдруг изумился он.
На утесе проявились таинственные царапины; ветер или другие природные причины таких не оставляли.
Ада озадаченно нахмурилась:
– Непохоже на символы из книг.
– Да уж, – согласился тот-кто-умел-читать.
– Следы прошлой гулянки? – спросила Ханна.
– Возле пивной палатки? – усомнился Даэман. – Что-то не припомню. Если только сервиторы не исцарапали скалу, убираясь после праздника.
– Возможно, – промолвил Харман.
– Ну как, продолжим искать? – заторопилась Ада.
– Нет, – изрек девяностодевятилетний мужчина. – Ничего мы здесь не найдем. Пора факсовать куда-нибудь потеплее и как следует перекусить.
Девушка изумленно посмотрела на спутника, но промолчала. Сервиторы плавно подлетели ближе, и позади замаячил войникс.
– Мы уходим, – объявил Харман. – Осветите нам дорогу назад, к павильону.
В Уланбате едва перевалило за полдень, и привычная сотня с лишним гостей, собравшихся отметить Вторую Двадцатку Тоби, развлекалась на семьдесят девятом уровне «Небесных колец». Висячие сады шелестели и вздыхали на ветру, что налетал из красной пустыни. Несколько молодых людей и девушек, заметивших отсутствие Даэмана в последние дни, бурно приветствовали его возвращение; мужчина кивнул им и последовал за своими новыми товарищами. Четверка набрала еды на длинном банкетном столе и, отойдя подальше от шумной толпы, села за каменный столик у низенькой стены на краю кольца. Сервиторы налили в бокалы холодного вина. Восемью сотнями футов ниже войниксы с помощью умных машин вели несметные караваны верблюдов по шоссе Гоби.
– Что произошло? – спросила Ада, когда друзья немного подкрепились в тени висячего сада. – Я же чувствую, что-то пошло не так.
Харман открыл было рот, но тут же умолк, выжидая, пока машины-прислужники пролетят мимо.
– Эти сервиторы абсолютно одинаковы с виду, – сказал он. – А никому не приходило в голову, что тот, кто сейчас рядом, уже мог наблюдать за вами где-то еще?
– Глупости, – отрезал собиратель бабочек. Откусывая жирные куски от жареной курицы, он жадн
Страница 57
облизывал пальцы и прихлебывал охлажденное вино.– Возможно, – повторил Харман.
– Так что ты разглядел там, в темноте? – встряла Хана. – Простые наскальные царапины?
– Это были цифры.
Даэман расхохотался:
– Ну уж нет. Цифры-то мне известны. Все их знают. Никакие это не цифры.
– Их изобразили словами.
– Погоди, в книге слова другие… – изумилась Ада.
– Думаю, мы столкнулись с тем типом слов, которые написаны от руки. Символы, соединенные петельками и накренившиеся вбок, будто бы от ветра. Подозреваю, что их нанесли на камень сразу после Горящего Человека. Впрочем, я сумел разгадать их значение.
– Теперь уже слова! – усмехнулся Даэман. – Минуту назад мы говорили о цифрах.
– И что же ты прочел? – полюбопытствовала Ханна.
Девяностодевятилетний мужчина оглядел спутников и негромко произнес:
– Восемь-восемь-четыре-девять.
Ада покачала головой:
– Смахивает на код факс-узла. Только я не слышала, что бы хоть один из них начинался с двух восьмерок.
– Таких и не бывает, – вставил коллекционер.
Харман пожал плечами:
– Наверное. Только когда мы доедим, я собираюсь испробовать этот номер.
Хозяйка Ардис-холла посмотрела на далекий горизонт. Кольца пересекались в бледно-голубых небесах узкими полосками молочного цвета.
– Вот почему ты не выбросил термокожи в урну, как советовали сервиторы?
– Не знал, что ты заметила. – Мужчина ухмыльнулся и отхлебнул вина. – А я-то надеялся провернуть все втайне. Видимо, шпиона из меня не выйдет. Хорошо хоть, проклятые машинки факсовали раньше нас.
Тут, как по заказу, явился очередной сервитор, чтобы наполнить опустевшие бокалы. Сферическая машина зависла по ту сторону стены на высоте восьмисот футов над красно-желтой пустыней, пока изящные манипуляторы бережно наливали вино из кувшина.
Не убеди Харман своих друзей еще до факса надеть цветные термокожи под обычную одежду, все четверо могли бы проститься с жизнью.
– Мамочки! – воскликнул Даэман. – Где мы? Что происходит?
Никакого павильона здесь не было и в помине. Код 8849 выбросил путешественников прямо во мрак и хаос. Вокруг ревела настоящая буря. Ноги скользили по льду. Куда бы ни пытались шагнуть люди, всюду торчали какие-то шипы.
– Ада! – позвал девяностодевятилетний мужчина. – Свет!
Товарищи не успели накинуть капюшоны, да разве в этой кромешной тьме нашлось бы достаточно отраженного сияния, чтобы линзам ночного видения было что усиливать?
– Сейчас, сейчас, ребята… Готово!
Крохотный фонарик, одолженный у Тоби, пролил тонкий луч в непроглядную темноту. Засверкала инеем распахнутая дверь, заблестели трехфутовые сосульки, а пол оказался вздыблен волнами застывшего льда. Лампа качнулась вправо – и Ада увидела глаза друзей, округлившиеся от изумления.
– Это не павильон, – громко сказал Харман.
– В каждом узле есть павильон, – возразил собиратель бабочек. – Иначе не будет и портала. Верно?
– Почему же? Когда-то давно на земле имелись тысячи частных узлов.
– О чем это он? – закричал Даэман. – Выбираться надо!
Юная хозяйка Ардис-холла обратила свет назад: портал отсутствовал. Путешественники растерянно стояли в комнате с многочисленными настенными полками, целиком закованной в лед. Да, но где же центральный пьедестал? Как же так? Без него не вернуться обратно! В луче фонаря танцевал миллион снежинок. За стенами ревел ветер.
– Даэман, сегодня ты сказал очень умную вещь, – произнес Харман.
– Что? Что я такого сказал?
– Мы попались. Точно крысы.
Молодой мужчина выпучил глаза, а между тем луч двинулся дальше, к замороженным стенам. Вьюга рыдала все громче.
– Вот и в Суходоле так же ревело, – заметила Ханна. – Хотя никаких построек там не было. Или все же?..
– Навряд ли, – промолвил Харман. – Однако я согласен, мы явно попали в Антарктику.
– Куда? – переспросил Даэман, стуча зубами. – В какую еще ант… антаттику?
– В то холодное место, где мы побывали утром, – бросила Ада и шагнула в проем.
Оставшись в полной темноте, друзья сбились вместе и поспешили следом, будто выводок гусят.
– Эй, тут коридор, – послышалось впереди. – Шагайте осторожнее. Здесь повсюду неровный лед и снег.
Обледеневшая прихожая вывела четверку в замороженную кухню, а оттуда – в такую же гостиную. Ада провела лучом по ряду окон, покрытых тройной глазурью инея.
– Я, кажется, догадался, где мы, – прошептал опытный путешественник.
– Да это ерунда, – отмахнулась Ханна. – Главное, как отсюда вырваться?
– Погодите. – Ее подруга опустила фонарь, и яркие вспышки, отразившись от пола, озарили снизу лица товарищей. – Пусть скажет, мне интересно.
– По легенде, которую я слышал, наша Вечная Жидовка обитала в собственном жилище на вершине горы Эребус, на одном из антарктических вулканов.
– В Суходоле? – Коллекционер оглянулся в кромешный мрак. – Господи, ну и мороз!
Ханна дернулась к нему так резко, что молодой мужчина отшатнулся и чуть не упал.
– Дурачок, надень это. – Она бесцеремонно вытащила зеленый капюшон у него из-за воротника, н
Страница 58
пялила на голову и застегнула. – Всем нам не помешает защита, не то еще минута – и тут станет на четыре сосульки больше. Тело выделяет слишком много тепла через скальп.Спутники последовали ее совету.
– И правда, так лучше, – обрадовался Харман. – Виднее, да и слышнее, шум ветра заглушается.
– А это жилище из легенды, оно рядом с факс-павильоном Суходола? Мы в состоянии дойти пешком?
Недавний именинник беспомощно развел руками:
– Кто знает. Полагаю, женщина именно так и добралась до Горящего Человека. Однако я еще слабо разбираюсь. Может статься, ей пришлось одолеть тысячу миль.
Даэман покосился на черные заледеневшие окна, за которыми ревела буря.
– Я отсюда не выйду, – безо всякого выражения изрек он. – Ни за что в мире.
– Впервые согласна с тобой, – кивнула Ханна.
– Ничего не понимаю. – Ада свела брови. – Говоришь, эта женщина жила здесь… несколько веков назад? Как же это…
– Понятия не имею, – признался опытный странник и, одолжив фонарик, побрел по следующему коридору.
Внезапно путь преградили мерцающие белые колонны. Пока друзья глазели на препятствие, Харман вернулся в занесенную снегом гостиную, с треском отодрал от пола тяжелый стол и сокрушил с его помощью ледяные наросты, прокладывая себе путь.
– Куда ты? – окликнул Даэман. – Что проку-то? Миллион лет там не было ни души. Мы же окочуримся, если…
Девяностодевятилетний мужчина добрался до двери и выбил ее ногой. Коридор залило яркое сияние. И потоки жары. Спотыкаясь и скользя на коварном полу, троица со всех ног бросилась к товарищу.
Комната, в которой они очутились, отсутствием окон и размерами напоминала ту, самую первую, но в отличие от нее была освещена, прогрета и свободна от снега. И вдобавок ее почти целиком заполнял металлический диск более двенадцати футов в поперечнике, беззвучно парящий в воздухе. Силовое поле поблескивало стеклянным куполом над серебристой поверхностью, в которой чернело шесть углублений с мягкой обивкой, имеющих форму человеческого тела с парой коротких рукояток возле ладоней.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/den-simmons/ilion/?lfrom=201227127) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Перевод Г. Кружкова
2
Перевод В. Вересаева
3
В русском переводе «Илиады» этого военачальника зовут Биант. – Здесь и далее примеч. пер.
4
Национальная футбольная лига.
5
В русских переводах «Илиады» фигурируют «горные чудища» или «лютые чада гор».
6
Очень странное заявление автора, так как в начале главы он утверждает, что Хокенберри перевоплотился в воина Биаса, который служит не Нестору, а Менесфею.
7
Перевод С. Степанова.
8
Перевод С.Я. Маршака.
9
«Гнев, богиня, воспой…» (грен.)
10
В действительности поэма завершается погребением Гектора; Патрокл захоронен в конце предпоследней песни.
11
Великая блудница.
12
Марсель Пруст. «В поисках утраченного времени: По направлению к Свану». Часть вторая. «Любовь Свана». Перевод с французского Н.М. Любимова.
